А ют и то, что искал отец Эл… Занавешенное окошечко, а над ним — табличка: «Часовня Святого Франциска Ассизского». Отец Эл вошел в часовню через двустворчатые двери, окинул взглядом ряды пластиковых скамей, алую ковровую дорожку, простой стол в алтаре на невысоком возвышении, а над столом, на обитой деревом стене — распятие. С плеч его словно тяжкая ноша спала. Он пришел домой.

Францисканцы оказались, как и следовало ожидать, очень приветливы и гостеприимны. Однако после того, как отец Эл объяснил, в чем нуждается, возникла некоторая неловкость.

— Отслужить мессу? Сейчас? Позвольте со всем уважением напомнить вам, святой отец, что сейчас шесть часов вечера.

— Но наверняка у вас служат и вечерни.

— Только вечером по субботам и накануне праздников.

— Боюсь, это воистину необходимо, святой отец,— и отец Эл подал францисканцу рекомендательное письмо от Папы.— Быть может, это послание поможет прояснить положение.

Отец Эл терпеть не мог ситуаций, когда приходилось прибегать к таким мерам, и тем не менее он не без удовольствия пронаблюдал за тем, как францисканец выпучил глаза, воззрившись на подпись под посланием. Он благоговейно сложил письмо и отдал гостю. Кашлянув, он проговорил:

— Д-да. Ко… конечно, святой отец. Все, что пожелаете. К вашим услугам.

— Мне потребуется всего лишь алтарь на полчаса,— улыбнулся отец Эл.— Думаю, проповедь я читать не стану.

В этом он ошибся. Как только он начал служить, в часовню заглянул прохожий, озадаченно остановился, тихо вошел и встал на колени у скамьи. А когда отец Эл дошел до Символа Веры и оторвал взгляд от требника, он с изумлением обнаружил перед собой два десятка людей. Большей частью то были хорошо одетые путешественники, но среди них были и механики, и уборщики из космопорта, а также некоторое число джентльменов весьма затрапезного вида — с трехдневной щетиной, в заплатанном и засаленном тряпье, в штанах, вытянутых на коленках. Удивительно, как это в любом космопорту всегда каким-то образом формировались свои трущобы, даже тогда, когда космопорт располагался на расстоянии миллионов астрономических единиц от любой обитаемой планеты. Но еще более удивляло то, как много католиков вдруг собралось на пластиковых скамьях на звук алтарного колокола.

При таких обстоятельствах отец Эл просто обязан был что-то сказать этим людям, и одна проповедь у него была заготовлена.

— Братья и сестры мои,— начал он,— хотя мы с вами пребываем в часовне Святого Франциска, позвольте мне напомнить вам о священнослужителе, в чью честь наименован орден, к которому я принадлежу,— о святом Видиконе Катодском, мученике за веру. В годы обучения в семинарии он столкнулся с проблемой: он упорно принимал на веру только то, что действовало, и не желал верить в то, что должно было бы, по идее, действовать. Естественно, он был иезуитом.

Кроме того, у него было странное чувство юмора. Когда он начал преподавать, многие из его студентов задавались вопросом о том, уж не верит ли он в Финагля сильнее, чем в Христа. Слишком многие молодые люди воспринимали его шутки всерьез и в итоге вступали в монашеские ордена. Его епископ был весьма доволен этим, однако причины принятия монашеского сана его несколько смущали. В конце концов слухи дошли до Ватикана. У папской курии также возникли сомнения относительно чувства юмора отца Видикона, и его перевели в Рим, дабы иметь возможность более пристально наблюдать за его работой. Для того чтобы придать его переводу видимость благорасположения, его назначили главным инженером ватиканского телевидения.

Этот термин многих сегодня способен смутить. Телевидение было подобно головидению, но картинка на экране возникала плоская. Но все это происходило несколько веков назад, в год две тысячи двадцатый от Рождества Господа нашего.

Отец Видикон печалился о том, что был вынужден оставить преподавание, однако его очень радовало то, что он вновь обрел возможность работать с телевизионной аппаратурой… и даже близость к Папе не сказывалась на его энтузиазме. Он продолжал называть Творца Космическим Катодом…

— Отец Видикон,— укорил его монсеньор,— это отдает богохульством.

— Это всего лишь обычная непочтительность, монсеньор.— Отец Видикон взглянул на шкалу осциллоскопа и отрегулировал штатив камеры номер два,— Но в конце концов, вы — доминиканец.

— И что это значит?

— Всего лишь то, что вы слышите, а это может не равняться тому, что я говорю.

Отец Видикон склонился к пульту и двинул вверх разноцветные рычажки.

— А в этом есть смысл,— отметил брат Энсон, оторвав взгляд от телевещательного контура, диагностикой которого он занимался,— Лично я полагаю, что в сказанном присутствовало вполне достаточно почтительности.

— Еще бы. Ведь это было не сказано, а пропето.— Монсеньор знал, что брат Энсон — францисканец.— Как долго я еще должен буду откладывать репетицию, отец Видикон? Меня ожидают архиепископ и два кардинала!

— Вы можете приступить к репетиции, как только пожелает заработать камера, монсеньор.— Отец Видикон снова занялся камерой номер два и, к своему удовольствию, обнаружил, что показания осциллоскопа оптимальны.— Если вы настаиваете на том, чтобы присутствовали кардиналы, вам следует приготовиться к любым срывам.

— На самом деле, не понимаю, почему красная мантия должна вызывать столько суеты,— проворчал монсеньор.

— Вам этого и не понять, вы — режиссер. А эти дряхлые трубки терпеть не могут красного цвета.— Отец Видикон настроил цветовую шкалу.— Конечно, если бы вам удалось уговорить его святейшество приобрести несколько цифровых камер…

— Отец Видикон, вам отлично известно, сколько они стоят! А уже целое столетие мы — Церковь бедняков!

— Скорее, целых четыре столетия, монсеньор. С тех самых пор, как Кельвин увел от нас буржуазию.

— Католиков и теперь столько же, сколько их было в тысяча триста девяностом году,— гордо заявил брат Энсон.

— Ну да, то есть столько, сколько их было после эпидемии чумы? А население мира с тех пор несколько выросло. Не хотелось бы говорить о грустном, брат Энсон, но теперь верующих вдесятеро меньше, чем их было в тысяча девятьсот шестидесятом. А если преподобный Сун и впредь будет пользоваться такой же популярностью, то нам еще сильно повезет, если к концу года у нас будет вдесятеро меньше прихожан, нежели сейчас.

— В данный момент у нас не работают камеры,— напомнил им монсеньор.— Не могли бы вы отложить диспут о кризисе веры на то время, когда камеры будут отлажены?

— О, они уже… работают,— объявил отец Видикон, щелкнул рычажком и отодвинулся от пульта управления камерой.— Теперь они будут работать для вас безупречно, монсеньор, пока вы не приступите к записи.

Монсеньор покраснел.

— А почему же потом они должны выйти из строя?

— Потому что именно тогда они вам больше всего и понадобятся,— усмехнулся отец Видикон.— Телевизионная аппаратура повинуется закону Мэрфи, монсеньор.

— Хотелось бы, чтобы вы поменьше увлекались законами Мэрфи и побольше — заповедями Божьими!

Отец Видикон пожал плечами.

— Если Господу угодно дать власть над энтропией в руки демона вероятности, кто я такой, чтобы оспаривать его волю?

— Ради всего святого, святой отец, скажите, какое отношение демон вероятности имеет к закону Мэрфи? — вскричал монсеньор.

Отец Видикон снова пожал плечами.

— Энтропия представляет собой потерю энергии внутри системы, что является самоуничтожением. Это и есть порочность. А закон Мэрфи говорит о порочной вероятности. Следовательно, то, другое, а заодно и демон вероятности имеют непосредственное отношение к главному постулату Финагля: «Порочность вселенной стремится к максимуму».