Профессору прекрасно известны все тонкости различных этических теорий, и он не хочет занять позицию, под которую легко подкопаться. Тогда он делает пробный шаг: "Знаете ли, определить значение слова "благо" нелегко". "Конечно, – отвечаете вы, – но разве это основание для того, чтобы не сделать попытки?" "Да нет, разумеется, – говорит профессор, которого вы ловко обошли. – Однако _я склонен полагать, что профессор Джордж Э. Мур прав, говоря о неопределенности блага". Вы и не слышали о Джордже Э. Муре, но надо держаться избранной стратегии: "Не хотите ли вы этим сказать, что слово "благо" нечто означает, но мы не можем сказать, что именно?" – "Эта точка зрения несколько парадоксальна, – вздыхает профессор. – Скорее я склонен думать, что называя что-то благом", вы просто выражаете свое личное одобрение. Все равно как если бы вы говорили что-то определенным тоном". – "Как поросенок, одобрительно хрюкающий у корыта?" – спрашиваете вы. "Ну, грубо говоря, так, хотя я воздержался бы от такой аналогии".

Теперь вы готовы нанести coup de grace. "Так значит, когда я говорю, что здоровье благо для всех, то это простое хрюканье?" – "Да, если вы настаиваете на подобном способе выражения". "А если кто-нибудь еще думает, что здоровье или болезнь – благо, он тоже просто хрюкает?" – "Да". – "Профессор, верните мне этот кусок хлеба". – "Но ведь вы только что мне его дали". – "Простите, но я теперь хрюкаю по-другому".

Хотя вы этого не знали, профессор оказался так называемым логическим позитивистом, представителем одной из наиболее странных философских сект, учение которой мы рассмотрим позднее. Суть дела, однако, в том, что он своими вопросами поставил вас в тупик, а вы своими вопросами поставили в тупик его – довольно-таки тернистый путь к полному взаимопониманию. В конце концов выяснилось, что вы не знаете точно, что имеете в виду, а он – по собственному признанию вообще ничего не имеет в виду.

Перед нами философский процесс par excellence. Он заключается в анализе понятий. Он позволяет получить следующие результаты: 1) Мы выясняем, имеет ли термин или утверждение какое-либо значение; 2) мы выясняем, каково в конечном счете это значение; 3) мы выясняем, какие другие утверждения следует допустить, чтобы данное утверждение было истинным. Конечно, можно взяться за это дело с излишним рвением и в результате свести его к копанию в мелочах и казуистике. Однако если вы не отдадите ему все свое свободное время и все доступное вам терпение, вы неизбежно остановитесь на полдороге в познании мира и своего отношения к нему.

Скажем, то, что здоровье – благо для вас или благо для всех, в действительности не так уж очевидно, как может показаться на первый взгляд. Легко найти смысл, в котором это утверждение будет истинным, сказав, например, что здоровье – одна из многих ценностей. Но если мы скажем, что здоровье – высшая ценность, то наше утверждение, по всей вероятности, окажется ложным. Ценность здоровья явно определяется ценностями "более высокого порядка", которым оно служит. Прежде чем поздравлять человека с добрым здравием, хорошо бы указать, на что он его употребляет. Есть здоровяки, поступки которых так отвратительны, что мы можем счесть их недостойными жизни, не то что крепкого здоровья.

Таким образом, всякие усилия в пределах мыслимых возможностей выявить значение утверждений и их предпосылки относятся к области философии. Не хочу сказать, что для этого нужно быть философом-профессионалом. Напротив, такое занятие доступно каждому, кто обладает разумом и необходимым навыком анализа. Поистине желательно, чтобы каждый человек пробовал заняться философией, тогда философы-профессионалы смогли бы оторваться от созерцания собственной традиции, а остальная часть человечества – подняться до философии. Если мы вместе возьмемся за дело, то очень возможно, что большинство из нас в итоге достигнет цели.

Греки понимали под философией организованную систему всех человеческих знаний о вселенной. Конечно, внутри нее существовали подразделения. Была философия природы, этики, политики, логики, "души", небесных тел и, конечно, медицины. Больше того, при благоприятных возможностях для учебы человек мог надеяться, что сможет авторитетно высказываться по всем этим предметам. Скажем, Платон по крайней мере дважды суммировал в пределах одной работы весь объем своих знаний и догадок[1]. А собрание сочинений Аристотеля – это своего рода энциклопедия одного автора.

Столь славные начинания в наши дни невозможны, так как требуют непомерных знаний. Сегодня биолог, например, не только не знает всего естествознания, но даже всей биологии. Ему известна только собственная "область", скажем, ботаника, или паразитология, или генетика, а возможно, только один раздел этой области. Это похоже на намеренное сужение диапазона знаний ученого. Однако в действительности дело обстоит иначе: происходит не сужение области знаний отдельного ученого, а невероятное увеличение всего объема знаний. Ум ученого по-прежнему напряжен до предела, но он не может охватить все науки. Сосуд, который некогда вмещал все человеческое знание о мире, теперь лишь капля в море.

Я знаю, что модно бранить специализацию и превозносить достоинства "широкого кругозора", недооценивать анализ и переоценивать синтез. Но – или я жестоко ошибаюсь – кругозор самых крикливых поклонников широкого кругозора широк, но пуст, а самым ревностным защитникам синтеза (за отсутствием анализа) нечего обобщать. Ученый, вынужденный специализироваться, если он хочет знать что-либо досконально, может отказаться от своей специализации, только отказавшись заодно и от всех знаний, которые у него есть, вместе с теми, которые будут.

Специализация говорит о триумфе науки, не о поражении. Она – свидетельство обширности человеческого знания, не его нищеты. И как не приходится жалеть об этом, когда дело касается отдельных личностей, так и специализация отдельных дисциплин – тоже не предмет для сожалений. Долгие века, в течение которых философия охватывала Всё существующее знание (не такое уж большое), сменились эпохой, когда молодые науки покинули родительский кров, захватив с собой все необходимое и предоставив остальное философам. Так, "философия природы" – стала физикой, химией, астрономией и т.д.; "политическая философия" – социологией; "учение о душе" – психологией.

С точки зрения истории, содержание философии – это пожитки, оставленные другими науками. Никто не взял этику, даже социологи; никто не взял логику; никто не взял эстетику; никто не взял метафизику (ибо кому она нужна?). Все эти предметы и стали частью философии, несмотря на то что математики алчно поглядывают на логику, а джентльмены от изящных искусств не отказались бы полакомиться эстетикой. Счастлив сообщить, что эти предметы до сих пор не поддались никаким соблазнам.

Но можно посмотреть на дело и по-другому. Каждая научная дисциплина явно имеет свои границы. Физика и химия, например, тесно связаны, но обязательно наступит момент, когда от физики вам надо будет переходить к химии. Химия и биология тоже тесно связаны, но опять-таки обязательно наступит момент, когда вы окажетесь на территории биологии, но не химии. Затем в каждой науке есть более широкие и менее широкие обобщения, причем более широкие претендуют на охват всего корпуса знаний. А как быть с обобщениями, выходящими за пределы одной науки? Ну, когда они охватывают две или три науки (скажем, математику и физику или химию и биологию), мы еще можем представить дело компетентным ученым. В сущности именно так в науке создаются пограничные области – и вот уже у пас есть математическая физика и биохимия. Ну, а обобщения, выходящие за рамки всех паук? Любой ученый, наверное, скажет о них что-либо важное, но ни один не сможет исчерпывающе рассмотреть их на базе своей собственной дисциплины.