Наступила неожиданная пауза, в течение которой было слышно только потрескивание костра, да шелест ветра в деревьях.
— Это ведь на самом деле очень трудно… Очень трудно бывает временами, — продолжил Саша после паузы. Петру даже показалось, что в его глазах появился какой-то странный блеск, сжатые пальцы побелели, а руки плотно обхватили колени. — Страшно и жутко. Но когда ты оказываешься в состоянии сделать то, что задумал, то становится еще страшнее от мысли оказаться беспомощным. Поэтому на поверку выходит, что лучше ничего не делать. Но уж если ты взялся за дело, то должен быть уверен в своей правоте.
Петр не нашелся сразу, что сказать. Наконец он проговорил:
— Ты гораздо лучше, чем Ууламетс.
— Я тоже надеюсь на это, — сказал Саша и подбросил новые ветки в огонь. Его губы были плотно сжаты. Петр почувствовал, что что-то произошло: во всяком случае, все его боли неожиданно прекратились.
Он предположил, что это была просто-напросто очередная кража из лесных запасов.
— Ты полагаешь, что она просто боится, — спросил он. — Боится делать то, что делаешь ты, потому что может вовремя не остановиться?
— Я думаю, что она ужасно боится этого. — Саша бросил еще несколько веток в костер. — Ей пришлось вести отчаянную борьбу с собственным отцом. И не только в словесной перепалке. Не забывай, что колдуны при этом обмениваются желаниями, которые носятся между ними туда-сюда. Но ему удалось-таки остановить ее. У него всегда хватало на это сил, пока в один прекрасный день она не сбежала из дома. Я не думаю, что она понимала, как он боялся за нее.
— Но почему? Ведь она не могла победить его.
— Да все потому, что колдун никогда не бывает так силен, как в детстве. — Саша помолчал, глядя на огонь. — Поэтому он хотел заставить ее делать то, что на его взгляд было разумно. По крайней мере, чтобы не допустить, чтобы ребенок спалил дом или пожелал чего-то по-настоящему опасного и глупого. Ведь мать Ивешки была колдунья, колдуном был и ее отец. Так что она получила в наследство этот дар с обеих сторон. Я не слышал ни от кого о подобном случае, не слышал о нем и сам Ууламетс.
— О чем ты говоришь? — Петр откровенно признавался, что не понимает, о чем идет речь, возможно лишь за исключением того, что этот факт не предвещал ничего хорошего.
— Я говорю о том, что мне очень интересно знать, задумывался ли Черневог хоть когда-нибудь над тем, чтобы отомстить Ууламетсу? Ведь вполне возможно, что он убил ее потому, что боялся.
Петр не имел ни малейшего представления, как связать между собой все сказанное Сашей, и не мог понять, хорошо это было или плохо. Потому что побег Ивешки из дома приобретал теперь совершенно новый смысл.
— Ты думаешь, что она может вступить с ним в сделку?
— Не знаю. Но не думаю, что она и сама знает об этом.
— Но что же тогда все это значит, черт побери? Может, не может… Что это значит?
— Она не любит говорить об этом, но мне кажется, что с момента возвращения в жизнь она узнала очень многое о себе. Я думаю, что она очень хорошо представляет себе причины происходящего, и, вполне возможно, понимает, почему она и ее отец не ладили друг с другом. Даже если она по-прежнему ненавидит его. Ведь она боится, что он мог оказаться прав. А в таком случае все нити этого дела тянутся на север, если вокруг нас действительно что-то происходит. Она чувствует это, поскольку однажды уже вступала с ним в сделку…
— Здорово. Это просто чертовски здорово. Все выглядит так, будто он позвал ее туда. И ты хочешь убедить меня в том, что она готова на любой риск в единоборстве с ним? Но послушай, ради Бога, ведь однажды он уже убил ее! Что еще может отдать человек, кроме как собственную жизнь?
Саша как-то странно и испуганно посмотрел на него, и Петр неожиданно пожалел, что задал этот вопрос.
Саша продолжал сидеть, подбрасывая ветки в костер, из которого поднимались снопы искр.
— Она может разделаться с ним, если сумеет выяснить то единственное, что действительно необходимо ей: наконец-то понять, что же она все-таки хочет.
— Господи, — проговорил Петр, прежде чем обдумал услышанное. Затем покачал головой и добавил совершенно искренне: — Это означает, что мы оказались в беде? Разве не так?
Освещенный ночными звездами, вокруг раскинулся притихший лес. Не было ни малейшего ветерка.
Сова внезапно бросилась вниз, когти сомкнулись в жестоком ударе. В тишине коротко пискнул заяц.
Саша проснулся от внезапного толчка. Он выровнял дыханье, стараясь поскорее прогнать сон, откинул груду одеял и встал, чтобы подбросить новые сучки и ветки в тлеющие угли.
Петр зашевелился и пробормотал:
— Помочь тебе?
— Можешь еще поспать, — сказал Саша и пожелал, чтобы побыстрее наступил рассвет. Огонь охватил сухое дерево, повиснув желтой бахромой на красноватых углях. — Все хорошо.
Петр оперся на локоть и с интересом глядел на Сашу.
Где-то совсем близко прокричала сова. Саша подбросил очередную охапку веток в огонь и вновь устроился под одеялом, не желая вступать в дальнейший разговор.
— Дождь наконец-то перестал, — заметил Петр.
Это была сущая правда. До них долетали лишь мелкие капли, которые ветер срывал с окружающих деревьев. Гроза откатилась дальше на север.
Саша чувствовал, что не может думать по ночам, находясь вблизи него. Он даже в мыслях опасался произнести это имя: Черневог.
Он в который раз обращался в своих желаниях к Ивешке, надеясь, что она услышит его…
Ночью он особенно остро чувствовал собственную уязвимость. Возможно, так действовали сны. Тут он вспомнил про зайца и про скорость, с которой произошло нападение…
Он никогда толком не задумывался об оружии, не допуская даже мысли, чтобы обзавестись мечом: колдун, столь искусный, как он, стоил больше вооруженного человека. Колдун, одержимый желаньем убивать… всегда мог это сделать.
Петр верил, что Саша непременно придумает что-то разумное и единственно верное, чтобы спасти их. И поэтому Саша постоянно опасался, что всякий раз делает неправильный выбор в своих решениях. Он часто мучился вопросом о том, что больше заставляло его колебаться по поводу убийства Черневога: добродетель и разум, или страх, порожденный неуверенностью.
Или его удерживала сила собственных желаний Черневога?
Он даже вздрогнул, прислушиваясь к тому, как Петр ворочался под одеялами, и подумал, что если ему чего-то и не хватало в данный момент, так это смелости Петра. Он осознавал, что опасается невообразимых последствий, и этот страх затруднял его рассужденья. Он чувствовал себя как тот проклятый кролик, который боялся каждой тучки на небе.
Если лешие позволили проснуться Черневогу, думал он, и если Ивешка оказалась втянутой во что-то такое, откуда ему никогда не удастся вытащить ее, то, хотя Петр и верит в его способности, кто же он такой после всего этого, чтобы первый раз в своей жизни сразиться с настоящим волшебником? Ведь даже Ууламетс боялся его, Ууламетс не смог справиться с ним кроме как с помощью волшебства…
И тогда он подумал, здраво и откровенно: «Господи, что же я собираюсь делать? Неужели я хочу воспользоваться волшебством против Черневога?
Так ведь это то почти же самое, что садиться играть в кости против Дмитрия Венедикова…
Дурак, ну и дурак же ты, Саша Васильевич!"
Отягощенный этими мыслями, он встал, чтобы отыскать свои вещи.
— Что случилось? — Петр вскочил, хватая его за руку. — Саша? Что с тобой?
— Все хорошо, Петр, ничего страшного не произошло. Я всего лишь проснулся. — Он подтянул поближе свой мешок и начал вытаскивать из него один за другим горшки, наполненные травами. — Мне некогда было даже прочитать все, что я записал за эти годы, вот в чем дело. Ведь все это остается лишь словами, словами, словами пока ты не вдумаешься в их смысл.
— Что ты хочешь сказать? Тебе нужно прочитать все то, что ты записал в книгу? А что ты ищешь сейчас?
— Коровяк, желтокорень и фиалку.
— Фиалку?