А Черневог с горечью продолжал:

— Вы убили Сову, вы загнали меня в ту же самую ловушку, что и себя. Нельзя заниматься чем-либо поверхностно, особенно когда это приближается к пределам колдовства, но заниматься волшебством при наличии собственного сердца вообще невозможно, малый! Волшебство не подвластно желаниям, оно не имеет ничего общего с естественным миром, но если ты настолько глуп, что можешь позволить моим врагам разделаться со мной именно сейчас, когда я нахожусь в таком состоянии, тогда я напомню тебе, будь я проклят, что это такое.

Саша почувствовал, как его спину обдало холодом. Он даже забыл о дыхании, увидев, как Петр опустил свою руку на меч. А тем временем Черневог продолжал:

— Освободи меня, малый. Что-то преследует нас с тех пор, как только мы вышли за пределы влияния леших, а если еще и не преследует, то будет, поверь мне. И если я проиграю, то первое, что я подарю своим преследователям, так это вот этих двух дураков, стоящих передо мной, ты слышишь меня? У меня нет другого выбора.

Саше на ум пришли слова Ууламетса: «Сомнения — это главное оружие Черневога…"

И он ответил с холодным спокойствием, глядя вниз с высоты лошади:

— Я это учту.

— Самолюбивый недоношенный дурак!

— Нет! — тут же воскликнул Саша, как только увидел, что Петр вновь взялся за меч. Ему вдруг показалось, что мертвый Черневог может быть еще более неуловимым, чем вода или туман. Он передал эту мысль Петру, и сказал, обращаясь к Черневогу, склонившись над белой лошадиной гривой, пока Хозяюшка ощипывала лесные цветы: — Интересно, что мог бы дать мне водяной, зная, что я могу рассказать ему о тебе? Я читал твою книгу, но я сомневаюсь, что он-то смог бы прочитать ее.

Черневог побледнел и приложил палец к губам.

— Ты будешь законченным дураком, если сделаешь это.

— Не сделаю, если ты не прекратишь строить против нас свои козни. Ведь ты очень не хочешь видеть меня мертвым, Кави Черневог, и позволь мне сказать тебе еще кое-что: ты не посмеешь причинить никакого зла ни Петру, ни Ивешке, потому что ты не захочешь, чтобы мое сердце прямо сейчас взяло верх над моим рассудком. Потому что, когда ты заботишься о чем-то кроме себя, Кави Черневог, ты будешь заботиться и о своих друзьях, и ты не захочешь, чтобы хоть что-нибудь случилось с ними. Мне не нужно твое искусство волшебства. Колдовства мне вполне достаточно, потому что, я уверен, я уверен, что ты сделаешь ту единственную ужасную ошибку, после которой будешь рад отдать все, чтобы оказаться на моем месте.

— То есть стать недоношенным дураком?

— У недоношенного дурака всегда остается выбор, не так ли?

Черневог промолчал, только с раздражением на один шаг отошел от лошади, тихо переживая обиду. Саша же подумал, что ему не следовало говорить подобных вещей, не следовало разговаривать с ним в таком тоне: Черневог, как бы он ни выглядел, был старше его на многие сотни лет и знал многое такое, о чем Саша не мог даже вообразить.

Затем он продолжил, не обращая внимания на то, как нахмурился Черневог, что Петр смотрел на него, как на безумного:

— Но наши разговоры не помогут нам переправиться через реку, верно?

— Верно, — еле слышно произнес Петр, как будто это было все, что он смог сказать. Он взялся за поводья и вновь вскочил на коня.

После этого Петр подъехал поближе к Саше, стараясь держать Черневога впереди них. Петр был очень обеспокоен, это было ясно, и Саша с отчаянием подумал о том, что если у него и был свой выбор, то он должен остановиться и прямо сейчас записать все это в книгу, а затем в течение последующих дней изучить все это как следует, чтобы попытаться отыскать выход из той цепочки желаний, которые он извлекал одно за одним.

Но когда дела были плохи, время на раздумье почти не оставалось. Именно это Петр и пытался втолковать ему в течение этих последних, самых важных лет его повзросления: «Брось ко всем чертям эти проклятые книги, малый!"

И он подумал о том, что за последние три года не было ни одного случая, когда он мог попытался бы настоять на своем. Он все еще думал, что все исходит только из книг и ничего не зависит от него самого. А теперь с тоской подумал о том, что скорее всего именно в этом и была его ошибка…

Он потрогал рукой самую драгоценную часть своего багажа: промасленный холст, в который были завернуты книги, лежащий на спине лошади прямо перед ним.

Сплетенные ветки. Ветки, склонившиеся над песчаным берегом и над водой…

Теперь они поднимались по поросшему лесом холму. Сквозь деревья просвечивало серое небо, словно в мире не было ничего кроме низких густых облаков. Шум, доносившийся до них, напоминал шелест листьев под легким ветром, но на самом деле это были шорохи реки.

Черневог остановился на самом гребне, его фигура отчетливо виднелась в светло сером свете дня. Волк закончил подъем, сделав неожиданно быстро последние несколько шагов, и Петр, изо всех сил натягивая повод, чтобы сдержать его, едва не задохнувшись, чуть слышно произнес:

— Господи…

Хозяюшка поднялась на вершину своим мерным шагом и встала рядом с Волком, как бы позволяя Саше в свою очередь взглянуть на серо-стальную поверхность реки, серое небо и узкую, изгибающуюся дугой, длинную ленту из бревен, перевитых плющом, повисшую в воздухе над рекой и исчезающую в тумане.

— А вот и наш путь на ту сторону, — объявил Саша, словно эта хлипкая деревянная арка была самой большой достопримечательностью. — Я и сам подумывал о бревнах, — заметил Петр, чувствуя, как опять начинается волнение в желудке, — на них можно было бы поставить лошадей, а сами бревна связать с помощью веревок и парусины… река в этом месте не такая уж быстрая…

— Это явно работа леших. Они сделали эту переправу специально для нас, потому что заранее спланировали наш переход через реку!

— Господи, да хоть лешие и сделали все это, но ты попробуй объяснить это лошадям: ни одна из них и близко не подойдет к этой чертовой дуге… Только взгляни на нее!

— Ты можешь сделать это! Ты въезжал на обледеневшее крыльцо «Петушка»…

— Но в тот момент я был просто пьян, приятель! — При этом он заметил, что Черневог пристально всматривается в нитку моста. Его руки были сложены на груди, и Бог знает какие злонамерения роились в его голове. — А это сооружение раскачивается на ветру. Взгляни! Все это держится в воздухе лишь одними желаниями!

— Лошади пройдут, Петр. Этот мост не упадет, не упадем и мы. Я не позволю этого.

— Господи, — только и сказал Петр, поворачиваясь и хлопая Волка по шее, как бы извиняясь за то, что когда-то въехал на нем на высокое крыльцо трактира.

Но Саша уже готовился вести Хозяюшку вперед по грязному склону. Петр глубоко вздохнул, приговаривая:

— Идем, Волк, идем приятель, — и знаком показал Черневогу, чтобы тот шел впереди них.

Черневог пожал плечами и с трудом начал очередной подъем по пропитанному водой земляному откосу к началу моста.

Склон был одинаково труден и для человека и для лошади, и Петр старался из всех сил, сворачивая с пути там, где пройти было уже невозможно, и вскоре добрался до верха, где среди тумана и ветра уже стоял Черневог.

Перед ними были потрескавшиеся бревна, а точнее огромными усилиями уложенные во всю длину стволы когда-то росших здесь деревьев, связанные между собой плющом и скрепленные желаниями, а снизу эта лента подпиралась деревьями, растущими прямо на речном берегу: их обломанные ветки вылезали наружу во многих местах этого так называемого моста. Господи, да разве кто-нибудь думал о том, какова на самом деле прочность этих связок и подпорок?

Ширина моста почти везде не превышала двух бревен. И вся арка из потрескавшихся стволов за спиной Черневога скрывалась в туманной дали.

— Я начинаю! — донесся откуда-то снизу голос Саши.

Это означало, что ему следовало начать восхождение на мост, освобождая Саше подход к нему.

— Идем, приятель, — сказал Петр и очень осторожно тронул поводья, уговаривая Волка подойти к самым бревнам, в то время как Черневог повернулся и ступил на потрескавшуюся неровную поверхность моста.