— Он говорит… говорит, что она сможет. — Петр оставил Волка, подошел и поднял самый тяжелый мешок, на минуту остановился, глядя на Сашу, будто хотел возразить что-то, но почувствовал вдруг такие сомнения в самом себе, в том, что они делали, и в том, куда собирались отправиться. Саша подслушал эти мысли, послал Черневога к черту и сказал, обращаясь к Петру, как мог более жестко и грубо: — Ивешка попала в беду. Ее мать оказывается жива.

Он тут же почувствовал, как запаниковал Черневог. Он почувствовал, как будто Петра ударили ножом в сердце, и сказал все так же резко, подхватывая остатки вещей:

— Оставь их. Я сам скажу Черневогу. Если она направляет свои желания на тебя, чтобы заставить тебя повернуться в ее направлении, то это может нам помочь. — Он схватил Петра за руку, заставляя его взглянуть ему в лицо. — Петр. Мы намерены воспользоваться этим. Он должен делать то же самое.

Саша пристроил свои вещи на спину Хозяюшке, с помощью Петра забрался на нее, всякий раз вздрагивая при мысли что их в любой момент могут подслушать.

Он подумал, когда Петр отъехал вперед: «Слава Богу, что он еще не безнадежен, слава Богу». Но он старался не прислушиваться к своему сердцу, потому что сейчас он просто не нуждался в нем, весь поглощенный страхом и готовностью сделать все, что он мог, для освобождения Петра.

Черневог натянул один из двух кусков парусины между двумя березами и развел огонь. Этот соответствующим образом подготовленный лагерь и увидел Саша, когда они вместе с Петром подъехали ближе, а Черневог поднялся им навстречу. Саша разумеется понимал и опасался, что это могла быть ловушка, в которую они въезжали по собственной воле, как понимал также и то, что Черневог мог иметь разные пути, чтобы использовать и его, и Петра для своей собственной выгоды, чего с его собственными небогатыми знаниями он мог и не предвидеть.

Но Черневог не был расположен к немедленному вероломству: говоря по правде, он выглядел обеспокоенным и встревоженным. Они спешились. Саша спускался с Хозяюшки, держась за ее гриву, стараясь делать все как можно осторожней, повернувшись лицом к лошади и не надеясь на свои ноги. Он даже не мечтал так держать равновесие и работать ногами, как Петр. Некоторое время он думал об этом, не надеясь когда-нибудь дорасти до такого мастерства, которым владел Петр, он уже упустил время для этого, и теперь, видимо, так и останется чуть-чуть неловким и в значительной мере осторожным…

Он сказал про себя, обращаясь к Черневогу:

«То, что ты не справился… говорит о том, что тебе нужна помощь».

На что тот ответил:

«Все, что ты можешь предложить. Только не проси меня изменить наши планы, они подготовлены очень хорошо».

Змей, так Петр называл его. Саша глубоко вздохнул и сказал:

«Если бы все было так хорошо, ты бы не стал рисковать, посылая его за мной».

Теперь два колдуна стояли в полной тишине и обменивались мыслями друг с другом, что продолжалось уже так долго, что любой мог бы усомниться в здравости их ума: судя по виду, оба они чувствовали себя глубоко несчастными. Вот что видел Петр, стоя около лошадей, которых он придерживал за поводья, и полагал при этом, что их положение оказалось намного лучше, чем могло бы быть.

Два колдуна обсуждали подробности, касавшиеся Петра и его собственной жены, и Бог знает что еще, затрагивающее судьбу окружавшего их мира.

— Ууламетс знал об этом? — где-то в самом начале спросил Черневог, и после этого долгое время все происходило молча, хотя Саша постоянно хмурился. Их немой разговор продолжался, и все это время холодная пустота неподалеку от его сердца вела себя очень неспокойно.

В отчаянии он отвернулся, прислонился к плечу Волка и постарался вообще не думать о том, что они могли сказать друг другу. Колдуны делают то и борются с тем, о чем разумные люди даже не имеют представления…

И только один Бог знал, смог ли Саша вообще отстоять свои позиции, или согласился на требование Черневога: оставить Петра заложником, чтобы таким образом угрожать его жене.

У него все еще был меч, и он все еще продолжал сжимать его рукоятку, даже не задумываясь, что находится у него в руках.

Но что-то остановило его от рассуждений в этом направлении: возможно, мысль о том, что они нуждаются в Черневоге. И Петр даже не стал задумываться над тем, была ли это его собственная мысль или циничная уловка Черневога.

«Нет у тебя такой возможности», — твердила она, а леденящая пустота шевелилась, пронзая холодом его спину.

Он припомнил, как Черневог поддразнивал его, приговаривая: «Я буду любить то же, что и ты, ненавидеть то, что ты сам ненавидишь, я предоставил тебе такую власть надо мной…"

А затем добавил: «Разумеется, все может происходить и несколько иначе…"

«… Будь ты проклят, если не может, Змей. Послушай лучше меня!»

Он тут же подумал про Сашу и про Ивешку, не хорошо, и не плохо, а только лишь как о факте их существования. Он вспомнил и про холодную пустоту, поселившуюся в его груди, которая легко скользила там, внутри него, и о том мальчике, который однажды много лет назад уже помещал ее внутрь Совы. Петр задумался над тем, каковы могли быть новые условия для сердца Змея, которое он теперь постоянно ощущал в себе? Тот мальчик знал в жизни и насилие и жесткость. Все это Петр тоже очень хорошо знал и понимал, потому что значительную часть своего детства провел в поисках вечно пьяного отца, всякий раз ощущая себя так, будто бы и на самом деле все беды взрослого человека были исключительно ошибкой ребенка, который и должен всю жизнь расплачиваться за нее…

В детстве он никогда не смог бы понять это похожее на мышь молчаливое привидение из «Петушка», которым ему казался тамошний конюший, и тем более был уверен в том, что будучи молодым человеком, он не смог бы понять Ивешку. Ему бы следовало давным-давно расстаться с Сашей и поступить с Ивешкой подобно последнему негодяю… он большую часть своей жизни провел в таких условиях, фактически попусту растратив ее, наблюдая людей только со стороны, и не вникая в сущность происходящего…

Мы ведь совершили одни и те же ошибки, Змей, рассуждал он. Будь ты проклят, если это не так. Ты тоже потерял все давным-давно.

Черневог повернулся и взглянул на него, взглянула уверенно и прямо, так, как Петр за всю свою жизнь разрешал смотреть на себя только Саше или Ивешке. Но сейчас он лишь подумал, весь внутренне содрогнувшись: «Ну, ну, Змей, продолжай, я не буду останавливать тебя».

Но Змей на этот раз не был уверен в том, что же именно он делал или что это могла быть за ловушка, хотя и подумал про себя с удивлением: «Не будешь?"

В этот момент Саша, видимо, захотел сказать что-то. Его желание было очень сильным, и Змей откликнулся на это. Петр почувствовал, что все продолжается, и сказал громко, как может сказать только простой человек, уверенный в том, что это единственный способ донести до другого свои мысли:

— Саша, все хорошо. Наш Змей лишь…

Он тут же почувствовал боль и неожиданную вялость.

—… немного опасается, не правда ли? — закончил он, стараясь сбить спесь с Черневога.

Черневог чувствовал сашино присутствие за своей спиной, видел стоящего прямо перед собой Петра, и от этого чувствовал безысходность и собственную уязвимость. И он был в высшей степени глуп и самонадеян, когда доверил этому человеку хранить собственное сердце…

Все могло произойти совсем по-другому…

«А может быть, прогуляемся по крыше, Змей? Давай, отправимся туда вместе со мной, пьяные и с завязанными глазами?"

Лицо Черневога было бледным и зловещим, он и сам напоминал сейчас одного из тех призраков, которые частенько встречались этом в лесу. Но он все же рассмеялся: это было скорее похоже на то, как жизнь слегка проступила сквозь белую жестокую маску: глаза вспыхнули и мрачное удивление чуть перекосило угол его рта.

— Я же на много лет старше, Сова. Я навсегда перерос того мальчика.