А власть в стране продолжала перетекать от коммунистов к демократам. Про здание ЦК КПСС на Старой площади говорилось в тех же мрачных тонах, что и о комплексе КГБ на Лубянке. Поносилась и оплевывалась милиция. На КПП воинских частей устремились депутаты всех уровней – разоблачать генералов и наводить порядок. Благо, что за конечный результате них не спрашивалось, и все продолжало висеть на шее командиров – и провалы с призывом в армию, и побеги солдат как от «дедовщины», так и просто под эту марку, и уборка урожая, про которую как раз и должны были думать депутаты, и строительство дорог в Нечерноземье, и стремительные, неизвестно кому выгодные сроки сокращения армии, разоружения частей и перебросок их с места на место.
Зато «левая», отдавшая себя в услужение демократам пресса захлебывалась от собственной смелости и наглости в критике прошлого – революции, Ленина, социализма, Горбачева. И все это с издевкой, отстраненно, словно писали журналисты не о своей, а о чужой истории, не русскими слезами и кровью пропитанной. Обезумев от вседозволенности «старших братьев», только что начавший выходить журнал «Столица» крикнул «гоп» и прыгнул дальше всех, поместив на своей обложке карикатуру на Язова, Крючкова и Пуго: наверное, впервые в практике мировой журналистики министры обороны, КГБ и МВД изображались так пренебрежительно, этакими любителями сообразить «на троих».
Троица тем не менее потребовала предоставить им слово на заседании Верховного Совета СССР о катастрофическом положении в стране. Заседание объявили закрытым, но утечка информации произошла в тот же вечер: министры в один голос твердили об угрозе распада Союза, росте преступности, хаосе в экономике. Крючков зачитал документ, написанный более десяти лет назад еще Андроповым. Суть его сводилась к элементарному: руководство страны должно понять, что просто так в родном отечестве ничего не делается. А именно: добыты сведения, что ЦРУ поставило задачу вербовать, готовить и выдвигать по всем каналам на административные должности в Советском Союзе так называемых агентов влияния. Которые бы, порой сами ничего не подозревая, искривляли бы указания центра, создавали трудности внутриполитического характера, выдвигали для научных разработок тупиковые направления и тому подобное. Министры предупреждали: эти люди уже практически повсюду, и именно они катят страну в пропасть. Уважайте если не нас, то хотя бы ЦРУ, которое прекрасно знает, чем ему заниматься.
Выступающих послушали и отпустили с миром, никак не отреагировав на резкий тон выступлений. Да и кому было реагировать, если в зале в большинстве своем сидели люди, которые на референдуме по судьбе Союза призывали своих сторонников ответить «нет». Тогда результаты, правда, оказались не в пользу демократов, зато теперь, сидя в парламенте, они могли диктовать и манипулировать ситуацией. «Плохо Союзу? А мы ведь говорили, что Союз – это плохо…»
И уже правилом дурного тона считалось называть СССР державой. Прошлое страны благодаря журналистам становилось с каждым днем все мрачнее, и на Западе придумали для нас новый тезис: «СССР – единственная страна с непредсказуемым прошлым». Из партии стройными рядами, боясь опоздать и не оказаться в числе первых, ринулось вначале ближайшее окружение Генерального секретаря – наверное, ни одна партия в мире не имела столько предателей из числа руководства, потом, волнами, и остальные приближенные к первым секретарям по городам и весям. И все клялись народом и говорили от имени народа. И никому ни до чего не было дела. Ни до союзных законов, ни до республиканских, объявленных главенствующими. Следуя этой логике, районы в Москве тоже объявили о своих суверенитетах и перестали подчиняться городской власти. Стыд – а было. В учреждениях, конторах терялись документы, а если и не терялись, то откладывались в дальние шкафы и сейфы: исполнение предполагало профессионализм в работе или хотя бы желание работать. Новая же власть желанием работать похвастаться не могла. К тому же еще можно было все валить на старые кадры, затаившихся партократов, тоталитаризм, центральную власть и просто на социалистическую систему. Ельцин же продолжал во время поездок по стране раздавать регионам столько самостоятельности, сколько захочется местной власти. Хотелось много.
Редко, но пробивались на страницы газет истинные знатоки истории, проводили аналогии: подобное состояние в стране было после Февральской буржуазной революции в 1917 году. Та же неразбериха, те же лозунги вместо хлеба, та же раздача свободы, порождавшей анархию и новую кровь, разрыв хозяйственных связей, ломка старых структур ради революционности, а главное – дилетантизм большинства пришедших к власти. И что только Октябрьская революция остановила сползание в пропасть, крушение великой Российской империи.
Однако не намитинговавшиеся демократы вместо того, чтобы впрягаться в телегу и тащить воз проблем, усиленно начали пугать страну военным переворотом. Да так рьяно, что создавалось впечатление: они сами ждут его как манны небесной. И как можно быстрее. Ибо каждый прожитый в неразберихе день все больше и больше разочаровывал людей в их программах. А баррикады и митинги – это хорошо. Здесь не надо работать.
Среди военных выискивался генерал, который возглавит этот переворот. Чаще всего назывался Громов, знаменитый и симпатичный командарм, выведший свою 40-ю армию из Афганистана. Однако Горбачев, избравший тактику «блуждающего центра» и примыкающий сначала то к одной группировке, то к другой, а потом предающий и тех и других, делает свой ход. Громова, командовавшего войсками Киевского военного округа и имевшего огромный авторитет в армии, убирают из войск и сажают в кресло первого заместителя министра внутренних дел.
А вот министр иностранных дел Шеварднадзе хлопнул дверью, сбежав с давшего крен союзного корабля и оставив шарахающегося на капитанском мостике Горбачева практически одного. Вернее, один Горбачев никогда не оставался, вакуум вокруг него заполнялся мгновенно, – он остался единственный из той команды, кто начинал в 1985 году перемены, обернувшиеся «дерьмостройкой», «катастройкой» – горбачевскую перестройку без целей и задач каждый называл по-своему, но суть сводилась к одному: лучше после нее никому не стало. Разве только что преступному миру, до которого у затюканного прессой и неразберихой законов уголовного розыска уже не дотягивались руки.
Единственное, чему тайно радовались демократы – это смерти Сахарова. Подняв в свое время его имя как символ и знамя, сейчас, когда победа засветила ярким солнцем, ярче обозначились и тени от победителей: шло неприкрытое выгадывание личных интересов, демороссы рванулись в вояжи за границу, в спецраспределители, в коммерцию. А уже в этом они не могли бы надеяться на благосклонность академика. С его именем выгодно было идти в бой и победить, а вот иметь такого попутчика и после победы – лучше как-нибудь сами. Без образцов для подражания и ежесекундного осуждения. Это было горькой, но проверенной через других правдой: диссиденты, все как один поддержавшие начало демократических реформ в стране, не вошли затем ни в одну партию, ни в одно движение демократов.
А вообще-то заполитизированная страна следила за борьбой двух лающихся между собой президентов – Горбачева и Ельцина. Кажется, они оставались одни, кто не понимал и не хотел понимать, как губительно их противостояние для народа. Можно только предположить, сколько исследований и романов будет написано о подводных течениях всех этих событий, о предательствах, лицемерии, лукавстве, ожесточении, непримиримости, подлости, возвышениях и падениях. И сколько хулы услышат историки и писатели, если возьмутся за эти темы при жизни первой рати советских демократов, упоенно разваливающих великую державу.
Смуту, дикое по варварству к собственной истории время переживала страна летом 1991 года.
Зато сладостно, решительно менял облик своего кабинета избранный председателем горисполкома Илья Юрьевич Карповский. Правда, цветам виселось неуютно на огромной стене, а может, это просто так казалось с непривычки. За все семьдесят лет советской власти разве хоть один председатель горисполкома мог повесить на стену что-то иное, чем портрет Ленина или Генерального секретаря? А вот он, Карповский, делает это. Даже секретарша – женщина! – увидев цветы, со страхом перевела взгляд на нового начальника.
