Что ж, парень я отзывчивый, и мне понравилось, что она сожалеет о своей оплошности. Если только она действительно об этом сожалела. В общем, у нас опять все наладилось.

Я объяснил ей, что она должна делать, что рассказать полицейским. Я заверил ее: мол, дело надежное и через пару недель мы будем вместе. Потом поцеловал ее и уехал, забрав деньги с собой.

Они — я имею в виду деньги — лежали в черном кожаном портфеле вроде атташе-кейса или докторского саквояжа. Портфель был плотно набит и тяжел — фунтов шестьдесят-семьдесят. И пока ехал домой, я всю дорогу думал, куда же, черт подери, мне его девать. Прятать его дома было опасно. Я ведь жил в дрянном районе, и при моем вечном невезении еще не хватало, чтобы какой-нибудь сукин сын вломился в дом и нашел деньги. В конце концов я решил возить их с собой — по крайней мере, до поры до времени. Спрячу их на дне чемодана с образцами, а лишние образцы, на худой конец, выкину. Тогда деньги весь день будут при мне.

Я занес деньги в дом. Положил чемодан с образцами на кофейный столик, откинул крышку и попытался засунуть туда портфель. Я суетился вокруг стола, то так, то этак пробуя пристроить портфель в чемодане. В то же время я, наверное, отчасти оттягивал удовольствие — пусть ожидания растут как на дрожжах. И пожалуй, я немного побаивался. Ведь с таким невезучим парнем, как я, может приключиться все что угодно. Может, в портфеле окажутся кирпичи или журналы. Или вообще какая-нибудь мина-ловушка, которая снесет мне голову, когда…

Я открыл портфель. Он распахнулся в ту самую секунду, когда я надавил на замок, и, собравшись с силами, я заглянул внутрь. Тут я застонал, а потом тихонько заржал, точно жеребенок в поисках кобылы.

Деньги были там. Пачки и пачки купюр, перетянутые бумажной лентой. Пятерки, десятки и двадцатки. Я погрузил в портфель руки. Настоящие деньги: ни «кукол», ни фальшивок. Даже пересчета не нужно. Черт возьми, я мог просто сосчитать их в уме… сто тысяч.

Сто тысяч!

И Мона. Я спас ее от злобной тетки, и воздал по заслугам типу, который ее домогался, и вернул деньги, принадлежавшие ей по праву. И вскоре мы сможем отрясти прах этой старой земли с наших ног, покинуть места моих трагических разочарований и отправиться в какой-нибудь солнечный край вроде Мексики. И, братцы, какая же счастливая жизнь нас ожидает! Меня и эту нежную девочку, эту сладкую малютку, да еще с сотней тысяч долларов!

Почти с сотней тысяч. Возможно, мне придется подбросить пару сотен на счета клиентов, чтобы умаслить Стейплза.

Я снова погрузил руки в портфель, теребя и щупая деньги, не желая выпускать их из пальцев. Купюры, конечно, были старые, но все же чистые и хрустящие. И — да, черт подери (если вы еще сомневаетесь) — они были настоящими. Я не строю из себя великого умника, но есть кое-что, в чем меня не обманешь, дорогой читатель. Зелень. Я с ходу отличу фальшивку. Ведь если тебе, еще маленькому, доверчивому мальчику, подсунут фальшивые деньги, то недостачу придется возместить из собственного кармана. Вот тогда на всю жизнь запомнишь, как определять проклятые фальшивки хоть за сотню ярдов.

Я взял шесть купюр — тридцать долларов — из пятидолларовой пачки и сунул их себе в бумажник. Это поможет мне завтра с выручкой и помешает неблагодарному Стейплзу, который вечно ко мне цеплялся, ко мне цепляться.

Я бросил остатки пачки обратно в портфель и принялся защелкивать замки. Счастливый я человек, дорогой читатель. Я выиграл в неравной борьбе со всеми ублюдками этой страны — даже с моим собственным отцом, ведь от него я тоже ничего хорошего не видел. Я шел вперед и вверх, борясь с превратностями судьбы, до крови прикусив губы, но не сдаваясь. И теперь я, с Моной и со всем этим богатством, заживу по-королевски в каком-нибудь солнечном месте — в Мексике, или Канаде, или еще где-нибудь, — а весь остальной проклятый мир пусть катится ко всем чертям.

Но хотя я редко жалуюсь, вы, конечно же, умеете читать между строк, а значит, поняли, что я на редкость невезучий сукин сын. И вот теперь, когда я находился в одном шаге от Осуществления Моей Мечты, мир подо мной рухнул. Я владел всеми этими деньгами и Моной — или скоро завладел бы ею, — но тут поднял глаза и… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ).

…Она стояла в ночной рубашке. Прихорошилась так, словно я не видел ее черт знает с каких пор. Она была от меня всего в дюжине футов. Стояла у входа в коридорчик, что вел к спальне.

Она улыбалась мне, но как-то опасливо. Как-то настороженно она улыбалась.

Джойс.

Моя жена.

Кажется, денег она не увидела. Я, конечно, не мог знать наверняка, но крышка чемодана была поднята, так что вряд ли Джойс могла их увидеть.

Я небрежно опустил ее (крышку то есть) и закрыл чемодан с образцами.

Потом сказал:

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Я… — Ее глаза сверкнули, но она продолжала улыбаться. — У меня был ключ, Долли.

— Ах, у тебя был ключ? — воскликнул я. — А пяти центов у тебя не нашлось? Ты что, позвонить не могла?

— Прошу тебя, Долли. Мне и так тяжело, а ты делаешь еще больнее.

— А ты, значит, невинная овечка, да? — не унимался я. — Можно подумать, это не ты разнесла тут все вдребезги, прежде чем уйти. Не ты, что ли, испортила всю мою одежду до последнего носка? Не ты, что ли…

— Я знаю. Прости меня, пожалуйста, Долли. Но я все обдумала, и если ты только меня послушаешь…

— Ах послушать, да? Вот из-за того, что слушал бабенок вроде тебя, я и попал как кур в ощип. — Потом я пожал плечами и сказал: — Ладно, валяй. Я слушаю.

Я решил, что лучше ее выслушать. Кто знает, может, она все-таки видела эти деньги, да и в любом случае время для ссоры было неподходящее. Пару недель мне следовало сидеть тишком-молчком. Нервы у меня и так были на пределе, поэтому высовываться и нарываться на неприятности нельзя было никак.

Джойс смотрела на меня, не решаясь заговорить: возможно, внезапная перемена во мне показалась ей подозрительной.

Я сказал:

— Ну давай. Выкладывай. Садись, а я пока плесну нам выпить.

— Мне что-то не хочется пить. — Она покачала головой. — Кажется, ты изрядно прикладывался в последнее время, а, Долли? Я смотрю, тут кругом полно бутылок, и, похоже, ты ложился спать прямо в ботинках. И…

Я смотрел на нее. Ничего не говорил — только смотрел. Она тут же прекратила ныть и натянуто улыбнулась:

— Просто выслушай меня, ладно? Я вернулась меньше часа назад и уже… хорошо, милый, давай выпьем. Пожалуйста.

Я достал из буфета бутылку и пару бокалов. Когда я вернулся в гостиную, Джойс сидела на том же самом стуле, где прежде сидел Пит. И знаете, это вызвало у меня чертовски странное чувство.

Я наполнил бокалы и протянул ей один. У меня тряслись руки; я похлопал по кушетке рядом с собой:

— Что ты такая скованная? Почему не сядешь вот сюда?

— Э-э… Ты правда этого хочешь?

— Что за черт? Конечно хочу.

— Э-э… — Она села на кушетку как бы наискосок от меня. — Э-э… ну вот, я здесь.

— Да, — подтвердил я. — Вот ты и здесь.

— Я… наверное, это было бы слишком самонадеянно с моей стороны… Наверное, мне не следует спрашивать, рад ли ты меня видеть.

Я слегка нахмурился, — так сказать, напустил на себя задумчивый вид. Потом сделал глоток, зажег сигарету и протянул пачку Джойс.

— Знаешь, это немного странная ситуация, — ответил я, помолчав. — Жена перепортила почти все, что было у парня, а потом уехала на неделю — почти на неделю, — и парень решил, что у них все кончено. Он не знает, где, черт возьми, ее носит, что она поделывает. Тут она заявляется без предупреждения, и все, что ему известно…

— Я ездила в Канзас-Сити, Долли. Хотела вернуться в Хьюстон. Собиралась опять устроиться на работу…

— Где ты раздобыла деньги?

— У владельца клуба. Я позвонила ему тогда вечером, сразу, как ушла, он согласился оплатить звонок, а потом выслал мне две сотни.