«Оба соискателя выдержали его. — Юноша ласково погладил белокурые пряди подруги, слегка потерявшие свою воздушную легкость, запыленные, но все равно прекрасные. — Попробуй уснуть, любимая. Скоро мастера дадут нам первый урок».

Летта благодарно пожала руку Сана и тихо отгородилась от мира надежным заслоном опущенных век.

Бархатная ткань ночи, завесившая Мировой Свет, была дырява и во многих местах сверкала потусторонними лучами далеких звезд.

Огромный всепланетный Инь сонно ворочался в изгибах Великих Древних Гор и настороженно косился черными глазами на восток, где уже зарождалась ничтожно малая, но могучая искорка Ян.

Была ночь…

Лэйм

Друидский Круг Бон Дху

Раннее утро

Дышать было здорово.

Смесь веществ и энергий вливалась в организм сладким потоком, и радость от каждого глотка могла соперничать лишь с ожиданием следующего вдоха.

А еще здорово было чувствовать тяжесть. Упругую тяжесть тренированного, легкого тела: гордый характер спины и шеи, поддерживающих эльфийскую осанку, тонус живота, с нежностью обнимающего «осиную» талию, кошачью мягкость ног, готовых мгновенно бросить тело по любой из трех местных координат.

Очень интересно было видеть.

Глазами.

Мир вдруг разделился на части. Среди этих частей обнаружились «близкие» (они были большие) и «далекие» (казавшиеся странно маленькими и неподвижными).

В Верхнем Мире такого не было.

Там достаточно было потянуться лучами ума к любой вещи, и она послушно «раскрывалась» навстречу, вырастая и поворачиваясь, становясь прозрачной не только в пространстве, но и во времени. Постаравшись, Демиург мог понять прошлое, настоящее и будущее объекта, его суть, его душу…

Здесь вещи были непослушны. Они не реагировали на мысленные обращения и жили своей, тайной и закрытой, жизнью. Вещи в себе.

Конечно, кроме живых.

Живых было вокруг великое множество, и всех можно было слышать и чувствовать. И понимать…

Ви мысленно окликнула кого-то маленького, шебаршащегося в соседних кустах. Существо не было хищным, в его излучениях преобладали желтые, теплые тона.

На просьбу подойти и поздороваться обладатель желтой ауры откликнулся охотно. Он довольно быстро выбрался из кустарника и, чуть слышно топоча когтистыми лапками, засеменил к Ви. Его серая колючая спинка двигалась в зеленой траве энергично и целенаправленно, как лодка, направляемая умелой рукой. Черные, блестящие глазки с интересом смотрели вперед сквозь волны травы, набегающие спереди и уходящие назад.

Ви присела на корточки и протянула новому знакомцу ладонь. Влажный подвижный нос, украшенный усами, приятно щекотал кожу.

— Привет, пушистик! — сказала девушка, прислушиваясь к звуку собственного голоса. Голос звучал красиво. — Как тут у вас? Нечисть не обижает?

— Он сам кого хочешь обидит. Видишь, какие колючки? — раздалось сзади, и из-за дольмена шагнул высокий стройный эльф с ласковыми глазами и светлыми, зачесанными за острые уши волосами.

— Ну вот, а говорил «гномом буду»! — улыбнулась Ви, поднимаясь ему навстречу.

— Видишь ли, я плохо представляю себе поцелуи в прыжке. А никаким другим способом коротконогому бородачу было бы не добраться до своей стройной, как мэлорн, возлюбленной!

Они прильнули друг к другу, и касание тел оказалось непередаваемо прекрасным. Глаза в глаза. Дыхание в дыхание. Душа в душу…

Лэйм

Святая Пуща

Утренние сумерки

— Ну что, Пахан, далеко нам еще? — озвучил Твур общее настроение.

Ватага переводила дух в гнилой ложбине. Орки валялись на прелой листве и сварливо переругивались. Заваленный буреломом лес — не самый лучший маршрут для ночного марш-броска, и скороспелый авторитет верзилы Струма к концу пути заметно поубавился.

— Ниче, братва! Совсем уже тьфу осталось. Тут она где-то. Чую я ее, падлу, о-щу-щаю! — Струм сунул Талисман прямо в нос Твуру. Зеленая искорка была прямо посередине камня. — Видал, Клоп?

— Скорей бы уж. А то тельце-то новое, необъезженное. Завтра ох как болеть будет!

— Не хнычь, Лупоглазый! Как раз твоя работа начинается. Поднимай свою задницу и выдвигайся вперед. Навостри уши и найди мне эту стерву. И про волка не забудь. А то он нам тут делов наделает! Ну, пшел, мелочь слюнявая! — Струм сгреб Твура за загривок и вышвырнул из ложбины.

Чудом избежав встречи с трухлявым пнем, диверсант рхрустнулся в заросли кустарника.

— Чтоб тебе от собственного рыка оглохнуть, бычара хренов, — пискнул Твур, выгребаясь наружу.

Ползти было мокро и грязно. Подстилка прошлогодней листвы промокла и противно подавалась под пальцами и локтями. К тому же все время попадались заплесневелые сучковатые палки, норовящие царапнуть брюхо и колени. Хорошо еще, что почва понемногу поднималась, становясь суше и крепче.

Матерясь себе под нос, Твур продвигался все дальше и дальше.

Постепенно вновь приобретенное чутье, притупившееся от тягот ночной гонки, прояснялось. Впереди действительно кто-то был. Сквозь бестолковое шуршание просыпающихся птиц и насекомых постепенно проступали два пульса: один — частый и негромкий и второй — полнокровный и какой-то мягкий, сладкий.

«Кажись, дрыхнут! — с тайной радостью решил Твур. — Спит кисочка, — само собой замурлыкало где-то между ушами. — Тепленькая, сладенькая, сопящая…»

Вожделение, еще не появлявшееся в новом теле, душной волной разлилось по членам. Дыхание участилось. Слюна затопила небные бугорки щекочущим приливом.

И пульс волка сразу изменился.

«У, хрень, проснулся!» — метнулась всполошная мысль.

Твур вжался в грунт и затаился в неудобной позе. Под щеку как раз подвернулась россыпь камней и впилась в кожу нагло выступающими острыми краями. Впереди послышались шаги мягких, легких лап.

«Ну-ну, иди, иди, бдительный ты наш. — Твур медленно подобрался. Трясущаяся от возбуждения лапка с трудом нашарила в сумке склянку с сонным зельем. — Щас мы тебе промеж ушей и зазвездим! Ну, где ты там?»

Шаги неожиданно стихли.

«Чего же ты стал-то? — запереживал Твур: — цып, кис-кис, или как там тебя?»

Пульс волка, остановившегося неподалеку, вдруг мгновенно надвинулся.

В спину незадачливого диверсанта ударили твердые, тяжелые лапы. Волчьи клыки сомкнулись на шее, да так что боль в оцарапанной щеке показалась детской забавой.

«Эх, лучше разбитый затылок, чем перекушенная шея!» — метнулась сумасшедшая мысль, и, взвизгнув от страха, Твур с хрустом раздолбал склянку об собственную голову…

Пробуждение было мучительным.

Сквозь мутную пелену полубредового состояния Твур с трудом различил неясные толчки. В такт с ними странно менялось поле зрения и размазанный силуэт Струма мотался слева направо, как сосунок, упившийся ультрамаринки.

Страшно болел затылок. И шея. Через раз вспыхивала боль в щеке. «Кажется, он бьет меня по роже! — постепенно оформилась запоздалая мысль. — Врачует, сволочь, в чувство приводит! Нет бы поинтересоваться, как у кореша шея, целая или уже перекушена к бодунам свинячьим!» Возмущение помогло сделать попытку поднять руки. Судя по тому, что пощечины прекратились, это частично удалось.

— Ну вот очухался наш герой! — донесся с неба смутно знакомый голос. И Твуру сразу полегчало.

«Вот ведь что значит кореш! Понял. Оценил. Героем вот назвал! Поди ж ты! Что ни говори, а приятно, когда твой подвиг заметили и воздают тебе должное. Сразу хочется еще и еще шею подставлять! Хотя с шеей я, похоже, слегка того… погорячился. Я эти клыки теперь долго буду вспоминать… А где, кстати, волк?»

Твур перекатился на пузо, привстал на четвереньки и осторожно поворачиваясь, попытался обнаружить поблизости серую тушу клыкастого шустряка. Ничего похожего рядом не было.

А были рядом ноги. Целый частокол зелено-бурых, мохнатых, вонючих ног. И ноги эти грубо ржали. То есть, конечно, не ноги, а те пеньки, из которых ноги росли.