— Это был мой выбор, — глухо проговорил я, подходя и обнимая обоих, — Всё нормально.

Ушел где-то час на успокоение родителей и младших, а затем, оставив их отзваниваться в школы и объяснять сегодняшнюю неявку детей на занятия, мы с дедом пошли назад в додзё. Перед тем, как покинуть дом младших Кирью, старик выполнил поклон глубокого извинения перед родителями. Прямо уж на колени падать не стал, но согнулся в девяносто градусов как молодой. Всё-таки, это была его ошибка.

Какое-то время мы шли молча. Я переваривал то, что услышал от деда, а тот просто страдал от всего, что приключилось с ним за последние сутки. Всё-таки взбучку этому гиганту устроили очень сильную, как ребра уцелели — не знаю. Сам бой я не застал, зато помог прадеду ночью вправить вывих на правой руке. Щелчок от сустава был едва ли не громче пистолетного выстрела. Казалось, что, если бы в этой потасовке участвовал бы еще и индийский слон — он бы не выжил.

По дороге дед выдавил из себя только один вопрос, одно слово.

— Кавасима? — спросил он, глядя перед собой.

— Подох головой в унитазе, со ртом, набитым йенами, — сухо отчитался я, — и с отрезанными мизинцами в жопе.

Старик лишь покачал головой, никак не прокомментировав вслух. Он вообще мало говорил всё утро. Когда мы пришли домой час назад, нас уже ждала и семья, и группа инспектора, записавшая на камеру, как я проглатываю выданную мне дедом пилюлю. Подписи, краткая инструкция, которую нужно будет еще осмыслить, утренний визит пиджаков из Митсубы, получивших неожиданный сюрприз прямо в лицо, и вот, мы возвращаемся в додзё. Зачем? Не знаю. Всё равно. Слишком многое нужно обдумать и систематизировать.

У деда было мало времени ночью, поэтому он, хромая и опираясь на моё плечо, вываливал всё сумбурно и сжато. Плечо, кстати, болело. Оба. Эта отбитая туша весит много…

Додзё у Кирью Горо было шикарное по местным меркам городской застройки. Огромная площадь старинного одноэтажного дома, внутренний сад, переделанный в тренировочные арены, внешний периметр, состоящий из полигонов, с закрепленными тут и там макиварами… Всё солидно, всё на века. Ученики, два десятка огромных лоботрясов, увитых мышцами, усердно пытались сломать себя об окружение, об друг друга… или наоборот. При виде деда они тут же, побросав все свои занятия, выстроились как заправские якудза, заорав нечто воодушевляющее и приветственное. Но негромко. Дед, в отличие от других мастеров додзё, пекся о покое соседей.

— Джотаро, — негромко позвал идущий мимо строя учеников дед, — Зайди ко мне.

— Хай! — молодой мужик лет двадцати трех, почти догнавший габаритами мастера, коротко и резко поклонился, пристраиваясь за нами.

В додзё я бывал мало, каждый раз сдерживая себя от ругани. Мне понадобился час на составление плана, полтора часа на реализацию, пара тонких перчаток и пригоршня мелких йен, после чего Кавасима Сайго покинул этот мир позорным образом. Эти орясины, набивающие себе костяшки и надувающие мышцы, еще и мухи не обидели, но уже загубили свой потенциал как человека разумного. Они все поголовно работают грузчиками и строителями, теперь это их потолок. Шансы, что хотя бы у двоих из них сложится спортивная или иная карьера — минимальны.

Однако, как выяснилось, я знаю об этом мире меньше, чем следовало бы.

Комната деда была немногим из того, что я у него одобрял — образцом минимализма. Стенной шкаф с футоном, пара подушек для сидения, низенький писчий столик с набором древних инструментов для каллиграфии, плакат с иероглифом «Доблесть» на стене. Всё.

— Джотаро, — дед тяжело опустился на своё место, — Забери всех на пробежку. Часа на два. На обратном пути пригласите ко мне Бивако-сенсея. Приболел, потребуется её помощь. Это… всё.

— Хай, учитель! — резко поклонившись, старший ученик убыл, одарив меня на прощание сложным взглядом.

— Хорошо… — выдохнул Горо, а затем обратился ко мне, — Нужен час на подготовку. Переоденься в кимоно и подожди. Оно вон в том шкафу, готовое. Должно тебе подойти.

— Подготовку чего? — решил уточнить я.

— Мы с Йоши… то есть инспектором, скормили тебе фальшивую таблетку, — бухнул дед, — Теперь надо принять нормальное Снадобье. Только мы сделаем это по старым традициям и правилам. Поверь, так будет лучше. Если бы ты не ушёл ночью, то мы бы успели, а так…

— Понял. Готовься. Я не буду мешать.

А вот и время, чтобы со всем разобраться.

Кимоно пришлось почти впору, так что, я, переодевшись прямо перед дедом, сидящим с закрытыми глазами, опустился на гостевую подушку перед ним и повторил его позу, прикрыв глаза.

Итак…

На ум приходят строчки Омара Хайяма:

'Всё, что видим мы, — видимость только одна,

Далеко от поверхности моря до дна.

Полагай несущественным явное в мире.

Ибо тайная сущность вещей не видна'

Именно так перевел это рубайи один из русских переводчиков. Этот язык, в отличие от арабской группы, я уже выучил, заодно зацепив в интернете и сборник виршей старого поэта-философа. Они очень хорошо подходят к этому моменту.

Тем более потому, что именно где-то в Персии несколько тысяч лет назад местные алхимики и открыли Снадобье. Его называли по-разному. Пилюля, Лекарство, Средоточие Воина, Таблетка Судьбы… не называли. Назовут аж через полтысячелетия и уже на землях Китая, куда привезут рецепт препарата. Алхимик, впервые представивший научному сообществу свое достижение, проклянет его за тот вред, что он наносит принявшим. В Снадобье разберутся китайцы.

Создатель надеялся, что изобрел если не путь возвышения человека, то как минимум способ сотворить из обычного смертного могущественного воина. Принявшие Пилюлю начинали употреблять гораздо больше пищи, они росли в размерах, увеличивались их мускулы, организм укреплялся невероятно. Даже возраст не был преградой, Снадобье позволяло вырасти новым зубам, зарастить шрамы, поправить здоровье. Но затем… спустя какое-то время, тела принявших чудодейственное средство начинали иссыхать. За считанные недели из пышущего здоровьем богатыря получался обтянутый кожей скелет, который с легкостью сдавался перед самыми тривиальными болезнями. Именно поэтому перс проклял своё изобретение — слишком многих достойных соотечественников унесло непроверенное Снадобье.

Клан китайских алхимиков, затратив на изучение персидского препарата более ста лет (и неизвестное количество подопытных), выяснил, что под влиянием средства организм человека меняется, становясь сильнее, быстрее и крепче, но при этом приобретая сильную зависимость в определенном стиле жизни. Такое тело нуждалось в постоянной поддержке. Обильное питание, физические упражнения, закалка… и битвы. Так они подумали сначала, эти китайские мудрецы. Они уверились, что с помощью Снадобья можно получить великих воинов, способных разметывать армии простых смертных также, как мальчишка с помощью хворостины расправляется с зарослями крапивы.

Но ошиблись и они. Принявшие Снадобье воины, усердно упражнявшиеся с оружием, действительно показывали чудеса доблести, завоевывая себе место в легендах и преданиях, но затем свет их воинской карьеры сменялся сумраком мрачного безумия. Впадая в смертный раж, утраивающий их и так чудовищную силу, такие бойцы устраивали жуткие мясорубки среди городов и сёл, а когда противники и жертвы кончались — они умирали в жутких муках, иссыхая с чудовищной скоростью. Трагедия, поразившая царства Китая во времена безумия этих воинов, вынудила императора казнить весь клан и предать проклятию рецепт.

Но он, конечно же, не остался в забвении.

Люди — упорные существа. Раз вцепившись в обещание, предоставленное судьбой, они будут неистово грызть тайну, кладя на алтарь не только свои, но и чужие жизни. Снадобье обещало бессмертие, сверхчеловеческие возможности, куда больший срок жизни… от этого не смогли отказаться.

Именно так возникли по всему миру небольшие скрытые анклавы людей, нашедших способ жить долго после принятия Снадобья — они посвятили себя поиску дальнейшего пути через боевые искусства. Рукопашный бой голыми руками или с помощью подручных средств, тот баланс, который требовало Снадобье. Нечто среднее между боем изо всех сил, насмерть, но без прямого повода убивать противника. Спорт, развитие, доблесть.