Эстель выронила сумку из рук, в глазах у нее потемнело, вся кровь, казалось, прилила к голове и пульсировала в висках, а потом наступила темнота. Эстель не помнила, как упала на пол, как к ней бросились некоторые ребята – в основном те, с которыми у нее сложились приятельские отношения. Не слышала она, как кто-то позвал на помощь преподавателей, не чувствовала, как ее осматривал университетский врач и еще несколько человек из службы скорой помощи… А между тем привести ее в сознание никто не мог. Давление было в норме, сердце билось спокойно. У девушки был слегка учащенный пульс, но внешне она казалась безмятежно спящей. Тут же позвонили отцу Эстель.

Спустя час Филипп на личном самолете вместе с лучшими врачами вылетал в Оксфорд… Эстель не пришла в сознание ни когда прилетел отец, ни когда ее погрузили в самолет, ни на борту самолета во время перелета в Париж.

Она очнулась только на следующий день дома, в своей комнате. Ее обессиленный организм, не выдержав эмоциональной нагрузки, дал сбой. Очнувшись, она впала в глубокую депрессию. Ею овладела полная апатия, ни радостные, ни грустные события не вызывали у нее никаких эмоций.

Эстель не выдержала той боли, которая вновь на нее обрушилась. Не может человек терпеть до бесконечности: потеря матери в столь раннем возрасте, затем несложившиеся отношения и несправедливые нападки мачехи, «предательство» отца, и вот теперь ее тайну, ее сокровенную мечту вываляли в грязи и явили на всеобщее обозрение. Куда уж больше?! Как может выдержать молодое чистое сердце такие мучения! И оно не выдержало.

Никакие психоаналитики, никакие врачи не могли ей помочь. Но однажды, по совету и настоятельным просьбам подруги Одетт, отец повез Эсти в Нью-Йорк к очередному именитому специалисту. Он долго с ней говорил, а потом сказал:

– Эстель, тебе можно помочь. Но помощь ты найдешь не здесь. Тебе нужны не психологи и не врачи, тебе могут помочь только тибетские монахи. Но ты должна быть сильной, чтобы выдержать жизнь там. А продержаться необходимо не менее трех месяцев. Я скоро собираю группу, которая поедет туда, ты готова ехать?

Эстель ответила отказом, но по приезде домой услышала разговор мачехи и отца. Мачеха, не скрывая сарказма, говорила: «Да она бы там даже недели не выдержала! Ты знаешь, какие там условия?! Я в интернете прочла: там дикие места, придется спать на полу, есть Бог знает что. А твоя дочь так избалована! Как она обойдется без бассейна, без душа, не говоря уж об уютной постельке и куче помощниц?» Эстель, услышав это, резко открыв дверь, сказала отцу: «Пап, я еду!»

И тут случилось почти чудо – отец впервые вступился за нее перед Жаклин:

– Знаешь, дорогая, прекрати говорить о ней так! Моя девочка сильная, если она захочет, то выдержит многое. Главное, чтобы это было не напрасно и пошло ей на пользу.

А затем обратился к дочери:

– Собирайся, Эсти! Но я хочу, чтобы кто-нибудь был с тобой рядом. Кто-то проверенный.

– Нет, – ответила Эстель. – Этого не нужно, я не хочу выделяться. К тому же, я буду там не одна. Ты же слышал, группа будет большая – почти тридцать человек.

Отец нехотя согласился.

В результате, всего через несколько дней Эстель отправилась в Тибет, навстречу неизвестности.

Что испытывала тогда Эсти? Ничего. Ее душа была опустошена, а сердце напоминало выжженную пустыню. Пустота – вот что наполняло Эстель. И все же некоторые перемены в своем состоянии она отметила: те чувства, которые жили когда-то в ее душе, утратили себя, они перестали существовать, кроме чувства пустоты, отрешенности, ненужности и нежелания жить, не было больше ничего. В Нью Йорк улетала девушка, которая потеряла смысл жизни. Сказать, что сейчас у нее появилось желание жить дальше нельзя, но и желания покончить с жизнью и уйти раньше срока больше не было, оно исчезло.

Исчезло все… Осталась пустота…

Первое, что поразило Эстель в Тибете – необыкновенная природа, а вернее ее отсутствие. Голые скалы, земля, лишь слегка покрытая мхом… А еще странное ощущение, как будто тебе не хватает воздуха. Удивительно, но там не портились продукты. Несмотря на минусовые температуры по ночам, они не замерзали, а словно застывали в том состоянии, в котором их приобретали.

Ночи были невероятно холодными. В первую ночь Эстель дрожала от холода в спальном мешке. У нее просто зуб на зуб не попадал, но она сказала сама себе: «Ни за что я отсюда не уеду, не дам возможности мачехе смеяться надо мной. Как бы мне ни было тяжело, что бы мне ни пришлось терпеть, я выдержу это!»

Но терпеть пришлось всего лишь три дня. В течение этих трех дней она испытывала серьезный дискомфорт, но постоянно боролась с ним, словно уговаривала себя не сдаваться, и наступил такой переломный момент, после которого ей стало спокойнее, легче. Было такое чувство, как будто она уехала очень-очень далеко и оставила все свои проблемы, которые казались такими значимыми и даже неразрешимыми, – там, в стенах далекого Оксфорда. Все, что случилось с ней, вся боль, которую доставил ей недостойный человек, с которым она имела несчастье столкнуться в жизни, – все осталось в прошлом. Воспоминания по-прежнему ранили Эстель, но в том-то и дело, что теперь она могла не вспоминать, могла отпустить эти навязчивые мысли, которые раньше неотступно крутились в голове.

Многие из группы, не выдержав трудностей, через три дня уехали, – осталось всего пятнадцать человек. Через десять дней уехало еще пятеро, а спустя еще двадцать дней от всей группы осталось всего три девушки, включая Эстель, и два молодых человека. И после этого руководитель сказал: «Теперь мы готовы идти дальше».

И они отправились высоко в горы, туда, где жил один из тибетских монахов, проверявший терпение каждого приехавшего. Кто-то выдержал всего три дня, кто-то – десять, и только те, кто выдержал двадцать дней, не заплакал и не уехал, смогли попасть к нему.

В первый день ничего не произошло, монах лишь посмотрел на них очень внимательно и, не говоря ни слова, отвел девушек в одну комнату небольшого здания, а молодых людей – в другую. И Эстель впервые за долгое время смогла уснуть глубоко и спокойно. Было ощущение, что ей дали большую дозу снотворного, хотя монах даже не прикоснулся к ней.

А на следующий день она встала утром, открыла глаза, и ей показалось, что она – это и не она вовсе, что все это происходит не с ней, а с кем-то другим – незнакомым ей человеком. Что-то внутри нее надломилось и изменилось безвозвратно, словно в прошлом осталась одна Эстель, а этим утром проснулась другая. Она очень четко ощущала это разделение, но все еще чувствовала ту былую Эстель, которой было больно, которую унижали, оскорбляли и предавали.

В течение почти двух с половиной месяцев монах занимался с ними. Методики, которые он применял, были незнакомы Эстель и не похожи ни на что из того, что она знала раньше. Но тем не менее с каждым днем она чувствовала, что освобождается от чего-то тяжелого и ей совершенно ненужного, от того, что когда-то постоянно носила с собой. Эта тяжесть с каждым днем становилась все легче и легче. И вот наконец наступил день, когда она почувствовала настоящее облегчение. Вспоминая о том, как ушла мать, она ничего не испытывала, кроме легкой грусти, которая больше не причиняла ей боли. Тихие слезы лились из ее глаз в знак благодарности матери за свое рождение. И она мечтала о том, как у нее родится дочь и она обязательно даст ей имя своей матери – Аврора. Она обязательно расскажет своим детям, какой необыкновенно доброй была их бабушка, как сильно она любила ее, как много с ней играла и как много всего дала за то короткое время, пока они были вместе. Она даже смогла спокойно воспринимать свою мачеху, теперь она объясняла себе ее поведение тем, что женщина просто хотела счастья и очень боялась, что Эстель настроит отца против нее. Пусть мачеха и не любила отца, а любила ту богатую жизнь, которую он ей дал, но в этом не было ее вины: ее просто не научили любить по-настоящему, любить просто человека, а не его деньги. Как не научили этому многих современных девушек и женщин. В этом мире все так, разве только мачеха ее одна такая?! Многие женщины и молодые девушки ведут себя также.