— Ничего. Он вообще после того случая с письмом и посылкой как-то присмирел.

— Петровская видела, что ты помогала ему готовить завтрак для матери.

— Немножко. Ему хотелось, чтобы все было готово, когда мать проснется.

— Мне нравится, что он заботится о матери. И правда, он немного утих. Это и Петровская заметила. Но ненадолго его хватит, вот увидишь.

— А мне кажется, он переменился.

— Голубка моя, всем бы этого хотелось. Смотришь, у нас стало бы немного поспокойнее. Я готова ему простить даже то, что он Пимпуса не терпит, а ведь собачка никому не причиняет зла.

— Михал? Не терпит Пимпуса?

— Конечно! Помнишь, он сказал, что такая собака только на сало и годится. И потерялся Пимпус, я уверена, не без помощи Михала, все из-за того, что он на меня злился. Души надо не иметь, чтобы вымещать зло на беззащитном создании!

— Нет, нет! — горячо возразила Агнешка. — Он же сам его нашел и на руках домой принес. Он не велел об этом говорить, но…

— Бедный песик, совсем исхудал… На себя стал не похож! — опять расчувствовалась медсестра.

— А вчера я видела, как Михал подсовывал ему под дверь кусок колбасы и говорил всякие ласковые слова, а чуть заметил меня — его будто ветром сдуло, — продолжала Агнешка.

— Неужели? — изумляется медсестра. — Неужели? — повторяет она и глубоко задумывается. — Да-а-а, может быть, он и не такой плохой…

Витек и Михал едут на автобусе в Мокотув.

Михал замышлял осуществить эту поездку на другой конец Варшавы втроем. К сожалению, Агнешка не смогла: она обещала навестить днем подругу.

Никакого благовидного предлога, чтобы отложить поездку на другой день, Михал придумать не смог, а сказать прямо, что без Агнешки ему ехать не хочется, постеснялся.

Они оказались на одной из тихих зеленых улиц Мокотува, по обеим сторонам которой тянулись палисадники, а за проволочными изгородями и цветниками стояли небольшие домики и отдельные коттеджи.

— Красиво здесь, — вертел головой Витек. — А куда мы идем?

— Увидишь.

Они остановились возле густо заросшей кустами проволочной изгороди. Михал, видимо, бывал уже здесь прежде, потому что сразу нашел место, откуда в просветы между ветвями просматривался небольшой, старательно ухоженный садик.

— Видишь дерево напротив? Это ива. Называется «плакучая», потому как у нее ветки вниз свисают. Эту, видать, специально выращивали — разрослась, как шатер. Под ней лавочки. А вон и кресло стоит; наверно, из дома вынесли, раньше его тут не было.

— Ты уже был здесь? — поинтересовался Витек и добавил с иронией: — Опять какая-нибудь тетя?

— Угадал, только не тетя, а дядя, и не мой, а Збышека, и не здесь, а там, в самом конце улицы. Мы ходили туда, и Збышек по дороге показал нам это место. Тут и правда есть на что поглазеть. Вон там, слева, у самого дома, — видишь? — пруд как настоящий, в нем даже водоросли и камыши растут.

Витек вытягивает шею, стараясь рассмотреть все эти чудеса.

— Теперь пойдем к калитке. Оттуда лучше видно. Домик — как грибок. Пройдешь мимо и не заметишь. А под дверью всегда собака сидит. Вон она, видишь? Наверно, дряхлая от старости — даже хвостом не шевелит. Збышек и звал ее, и дразнил, а она и ухом не ведет, не тявкнула ни разу. Чудной пес, правда? На медведя похож. Погоди-ка… тут у калитки рос куст можжевельника… Эх, сожгли!.. Жалко. Был такой зеленый, красивый. Зря сожгли, зря!

— Действительно, зря! — раздался вдруг голос за спиной у ребят. — А кто это сделал?

Оба сразу повернулись и увидели милиционера в каске с ремнем под подбородком. Витек испугался: а вдруг заглядывать в сад нельзя? Хотя ничего плохого они не сделали. Михал спросил:

— Вы это нам говорите?

— Вам, вам. Спрашиваю, не знаете ли вы, кому это пришла в голову идея сжечь куст?

— Откуда мы знаем? — пожал плечами Михал. — Вы у хозяев спросите, — кивнул он головой на дом, — мы здесь не живем.

— А где вы живете?

— Далеко! — ответил Михал развязно, что, видимо, не понравилось милиционеру, потому что он повторил на этот раз уже резче:

— Где вы живете, я, кажется, ясно вас спрашиваю!

«Что это Михал, совсем спятил? Нашел с кем пререкаться — с милиционером!!!» — мгновенно пронеслось в голове у Витека, и он решил спасать положение:

— Извините, мы живем на Повисле, улица Болесть, двадцать четыре.

— Оба — в одном доме?

— Да, даже в одной квартире. В нашем доме вообще только одна квартира. Я живу с родителями, а он — с дядей.

— А здесь вы зачем?

— А что, по этой улице ходить нельзя? — продолжал хорохориться Михал. — Что-то такой надписи я здесь не видел.

— Михал, кончай! — попытался утихомирить приятеля Витек. — Мы пришли посмотреть собаку и сад. Вот он, — указал Витек на Михала, — здесь уже был и видел, а я нет…

— В субботу вы были здесь?

— Нет, — решительно ответил Михал.

— Точно? — переспросил милиционер и надавил кнопку звонка на калитке.

Дверь дома отворилась. В ней показалась старушка, по самые глаза укутанная платком, и подошла к калитке. Михал, увидев ее, изменился в лице и повернулся, будто бы собираясь бежать. Однако у милиционера реакция была быстрее. Одну руку он тяжело опустил на плечо Витека, а другой придержал Михала.

— Спокойно, граждане. Без глупостей. Сейчас дело выяснится. Скажите, бабушка, вы узнаете этих ребят?

Старушка сдвинула со лба платок, чтобы не мешал, и стала пристально рассматривать Витека и Михала.

— Кто их разберет… — неуверенно проговорила она, слегка шамкая беззубым ртом. — Этого, поменьше, я вроде бы не видела. Все они были, кажись, постарше. Вот навроде как этот, второй. А его, сдается, я приметила из-за занавески. Они собаку дразнили, кидались в нее песком. Собака у нас, пан милиционер, умная — она даже не тявкнула, встала да и отошла в сторону, а я открыла дверь и стала их срамить: некрасиво, мол, так делать. Но они, пан милиционер, такие безобразники… Даже не извинились. А один, здоровый такой, вроде этого, сунул в рот пальцы и свистнул на всю улицу. Только не могу точно сказать, этот или другой какой… Глаза у меня плохо видят, — вздохнула старушка, — не то что в молодые годы.

— Это не я свистел, — запротестовал Михал.

— А кто? — сразу ухватился милиционер.

— А я почем знаю? И вообще она, — Михал метнул взгляд на старушку, — хоть бы и две пары очков надела, все равно не могла меня здесь увидеть! От кошки рожки! В субботу меня здесь не было, и точка! Пустите меня! — попытался он вывернуться из-под руки милиционера.

Но хватка у того была железная.

— Аккурат в субботу они и подожгли, а потом убежали, — снова вздохнула старушка. — Я-то ничего и не слышала, пока уж мне с улицы не позвонили. Открываю дверь, батюшки: весь куст в огне, что твой факел! Я думала, тут и смерть мне придет! Спасибо, люди помогли, пожарных вызвали. Мог же весь дом загореться!..

— А если они убежали, почем вы знаете, что это были те самые, которые собаку дразнили? — оправдывался Михал.

— Знаю, знаю, — закивала головой старушка, — есть тут человек, который видел и как собаку дразнили, и как спички в сад кидали. Мальчик тут один, рядом живет.

— Спасибо вам, — перебил старушку милиционер и обратился к ребятам, отпуская в то же время их руки: — Значит, в субботу вас здесь не было?

— Не было.

— И о поджоге вы ничего не знаете?

— Не знаем.

— И не догадываетесь, кому это могла прийти в голову такая идея?

— Нет! — поспешно — слишком уж поспешно — ответил Михал.

А Витек неуверенно проговорил:

— Михал, а может, это Збы…

— Какой «Збы», что за «Збы», — огрызнулся Михал. — Ты что, здесь был? Очумел, что ли? — со злостью набросился он на приятеля.

— Я… я только… — растерянно забормотал Витек. — Я хотел сказать, что, может, он что-нибудь знает, может, как раз мимо проходил…

— При чем тут он, баранья ты башка? При чем? — продолжал кипятиться Михал, пока милиционер его не успокоил: