— И в мыслях не было, — хрипло сообщил я.

— Жаль, я хотел поиздеваться, — искренне признался он, поднялся и вошел в столб света. Зажмурился от удовольствия, подставляя щеки солнцу. — Тогда ты ищешь путь, чтобы вырваться. Знаки на браслете тебе не знакомы?

— Зачем все это тебе? — пытаясь отдышаться, уточнил я. — Ты ведь всего лишь хочешь знать то, что знаю я. Но сами действия тебе противны.

— Ты вызываешь у меня смешанные чувства, — согласился Гевор. — Ты в одиночку уничтожил водяного змея, так сказал Мастер, и потом много дней вел свой покалеченный корабль к цели. Это немало.

— Так просто? Уважение? — опешил я. — И ты готов выступить вместо вашего палача?

— Простота не значит слабость, но я не стану скрывать: мне не нравится то, что происходит. Мне не нравятся обе стороны монеты, если ты понимаешь, о чем я. Если бы на твоем месте сидел Мастер, я бы не пришел. Риффат, чья суть огонь, сделал бы все, чтобы разговорить этого заносчивого дурака. И он был бы в своем праве, а я не испытал бы и капли жалости.

Но ты — другой, и твое место в объятиях Лааль. Ты это заслужил, а здесь место Мастера. Но чем бы я не руководствовался, для учителей Оплота важен результат, и если мне не удастся воззвать к твоему разуму, тогда придется делать все необходимое. Так что же, знаки на браслете тебе не знакомы?

Я покачал головой.

— Иначе и быть не могло. Ты хотя бы слышал о чарах отрицания?

Я снова покачал головой. Чем больше молчишь, тем больше узнаешь, а Гевор был не прочь поговорить.

— Сплетение этого узора было соткано давным-давно и родилось оно где-то здесь, в горах. Так и передается через горы другим. Сложное и изящное заклятье, подобное натянутой струне, отсекающей все лишнее. Тронь ее, и рождаются вибрация и звук, которые быстро затихают. Так стекают по отрицанию любые действия и, если только паутина сплетена верно и в ней есть все необходимые узлы, магия любой природы сойдет на нет.

— Так как же снять браслет? Инструментами кузнеца?

— Боюсь, ни один инструмент не возьмет этот металл. Снять браслет легко для меня и очень сложно для тебя. Если ты не забыл, я по ту сторону, заклятье обращено внутрь, и я могу затронуть в нужной последовательности всю череду узлов, заставляя их распадаться. Разрушив целостность, снимешь браслет. Других способов не существует.

Нет, я не вижу для тебя выхода. Демиан, тебе придется не только нащупать нужный порядок, но и преодолеть сопротивление. Я могу поверить, что второе тебе по силам, но первое… Вглядись в символы на браслете? — предложил Гевор.

Я поднял руку, разглядываю тонкую, замысловатую вязь. Да, узоры были разделены, и при желании, почти не боясь ошибиться, можно было сказать, где они собраны в группы, а где между ними разрывы. Тонкая спираль незнакомой письменности, сжавшая мое запястье. Что это за язык? Я знал многие языки этого мира, но отнюдь не все, и этот был не похож ни на что мне знакомое.

— Много, верно? — уточнил маг земли и, не дождавшись ответа, продолжал: — Можешь перебирать их столько, сколько угодно. Всякий раз боль будет заставлять тебя остановиться и на это уйдут годы. Столько времени я тебе не дам. Теперь говори, или я буду вынужден начать раньше, чем планировал.

Ночами Марика тихо плакала, чем заставляла меня вновь и вновь пробуждаться от равнодушного сна, отстранять боль и подходить к ней. Я гладил ее по голове, успокаивая, и она затихала, пряча слезы. Уверен, она не хотела терзать меня своими страхами, но они рвались наружу, и девушка ничего не могла им противопоставить.

Хотел бы я избавиться от этой тяжелой ответственности? Хотел бы, чтобы моим спутником была лишь тишина? Нет. Я бы уже умер, если бы не она.

Не знаю, сколько дней прошло, я старался их не считать. В первый день Гевор говорил с Марикой также, как со мной — вежливо, спокойно, предлагая выбрать либо то, либо то. Марика была с ним откровенна, и я надеюсь, что эта откровенность пошла нам обоим на пользу. Впрочем, подозреваю, что Гевор перестраховался и перед разговором опоил девочку какими-то травами, сделавшими ее спокойной и покладистой. Не думаю, что Гевор мог бы причинить ей какой-то вред, он был слишком умен и понимал, что время применять это оружие еще не пришло.

Гевор. Он был прав во всем, и даже в том, к чему я отнесся сперва с непониманием. Маг земли все делал уверенно и поступал неторопливо, показывая, что ему некуда спешить. Это чувство, что он может продолжать мои пытки сколь угодно долго, практически бесконечно, поселило в моей душе надломленное обречение, а такой притягательный, близкий, но совершенно недосягаемый солнечный свет рождал нечто, схожее с глубокой жаждой.

В тот первый раз Гевор запретил мне говорить, когда взял в руки свой камень.

— Теперь держи языка за зубами, Демиан, — сказал он мне с задором, — я не хочу слышать от тебя ни слова, ни стона. Да, я не хотел бы видеть и слез. Нет, конечно, я не стану запрещать тебе кричать, но сейчас любые твои ответы не для моих ушей. Прими это правило. Любое твое слово продлит мучения.

Он поставил небольшие песочные часы на стол.

— Сколько здесь минут, скажи?

Я молча смотрел на него.

— И то верно, я и забыл, — согласился Гевор. — Но ответь, этот ответ я хочу услышать.

— Четверть часа, — подсказал я.

— Хороший глазомер, — согласно кивнул маг земли. — Итак, четыре оборота в день. Всего четыре. Так я оцениваю твое терпение и выдержку. Я сам выбрал себе границу. Час, это все, что будет в моем распоряжении, всего шестьдесят долгих минут и тридцать костей твоей руки.

Он перевернул часы.

Големы молчаливо подступили ко мне, один, подобно гранитным тискам, сдавил мое запястье, второй, будто скобой прижал мою руку к поверхности стола.

— Теперь молчи, — приказал Гевор и слегка ударил по мизинцу…

Теперь мною владело мучительное ожидание, и я частенько просыпался среди ночи не только от усилившейся боли или всхлипов Марики, но сдавленный ужасом того, что песок в часах не заканчивается. Он сыпется, и песчинки трутся друг о друга будто шипение змея, но их бесконечное количество, они будто возникают из ничего. Именно так, я видел во сне не кровавые картины и не сосредоточенное лицо Гевора, но эти песчинки времени, которое преследовало меня везде.

С первого дня пыток я ничего не ел, лишь пил, потому что после проведенного с Гевором времени такие подвиги мне были уже не по силам. Попытка съесть что-то утром, когда боль немного ослабла, привели к тому, что мой завтрак оказался на полу во время нашей следующей встречи. Это было ужасно и не имело никакого смысла, лишь доставляло еще большие мучения.

Надо сказать, что нас кормили хорошо и поили чистой, горячей водой, иногда добавляя в нее мяту и лемонграсс, но в сыром холоде подвала это было как нельзя кстати. Каждый день на полу меняли траву на свежую, а ведро выносили достаточно часто, чтобы мы не мучались запахом собственных испражнений. В какой-то степени это заботливое отношение было насмешкой надо мной и моим лицемерием, попыткой заставить нас поверить, что мы сами виноваты в том, что происходит. Я понимал, что правду можно попробовать вытащить из меня одним махом и, если я не умру, когда он будет отрезать мне нос и уши, или кастрировать, я, наверное, заговорю, не в силах заставить свое сердце замереть. Но Гевор от чего-то медлил.

День ото дня все повторялось, он приходил утром, хмурый, с легким состраданием во взгляде, сопровождаемый двумя неизменными големами, не нуждающимися ни в еде, ни во сне. Он отпирал дверь, и мы шли в ненавистный тупичок, а после кажущегося вечностью часа я сам возвращался обратно, сдержано прощался и, дождавшись щелчка замка, заходил в свою маленькую клетку. К этому времени на полу уже лежали свежие травы, дразня обоняние сильным ароматом сока, и от этого запаха меня мутило еще больше. И я даже не мог смотреть в тот угол, где на небольшом раскладном столике стоял свежий графин с водой или исходил ароматным паром высокий чайник с длинным носиком; лежали фрукты и мясо.