— Может жениться и выходить замуж, — сказала она. — В особых случаях, конечно. Но ты куда-то в сторону ушёл.

— Я⁈

— Конечно, ты, не я же. Рассказывай, давай, а то мороженное остынет.

Я засмеялся, показав, что оценил шутку и принялся рассказывать. О попытке госпереворота, о гравигенераторах и сврехпроводимости, о поездке на Кубу и Фиделе Кастро.

— Что, прямо вот так самим Фиделем в волейбол играл? — её глаза расширились.

— Ну да. Он очень хорошо играет, кстати.

— Но не лучше тебя, — усмехнулась она.

— Не лучше. На свете вообще мало людей, которые умеют что-то лучше меня.

— Хвастунишка!

— Есть такой грех, — признался я. — Но, тем не менее, это так.

— И писать стихи? — лукаво осведомилась она, облизывая ложку.

— Уела, — сказал я. — Стихи сочинять не умею. Как и музыку. Кстати, о стихах. Есть что-нибудь новенькое?

— Тебе и правда интересно?

— Конечно!

Она на секунду задумалась и продекламировала:

— Не будите меня, уходите.

Слишком рано ещё, слишком рано.

Этих снов выцветающий ситец

Расползается в пальцах туманом,

И по лопнувшим швам, как по краю

Влажной крыши, хрустя черепицей,

Я теку, утекаю, стекаю

И взлетаю бессмысленной птицей,

Птицей-крошкой с оранжевым писком,

В чёрных капельках глаз — только блики.

Не будите, мне падать не близко —

В эту странную пропасть на стыке

Сна и яви, сплетённых в косицу,

Перехваченных дымчатым бантом.

Там пушистые тени-ресницы

Заметают дорогу обратно…

Я проснусь и увижу спросонья,

Как, теряя последние силы,

Птичка-сон выпадает росою

на излёте беспомощнокрылом [2].

— Хорошо, — сказал я. — Ты молодец. Это настоящая поэзия.

— Спасибо. Ну, давай, рассказывай дальше.

Она хорошо умела слушать. Внимательно, чуть наклонив голову, не забывая при этом есть мороженое, но как-то совершенно незаметно и аккуратно.

— Так ты и правда инопланетянин? — спросила она, когда я закончил.

— В какой-то мере, — сказал я. — Но силгурды — такие же люди, как и мы, я говорил. А я так и вовсе телом землянин. Меня Серёжа Ермолов зовут, не забыла?

— Телом, — повторила она. — А душой?

— Постоянно об этом думаю, — признался я.

— И что надумал?

— Как бы попонятнее…

— Эй! — воскликнула она возмущённо. — Я не ребёнок!

— Ни в коем случае, — заверил я её. — Когда я говорю «попонятнее», то имею в виду без зауми, чтобы и самому всё ясно было. Вот смотри. Это как… Москва и Кушка.

— Что? — удивилась она.

— Я живу в Москве, люблю этот город и уже москвич. Но и Кушку я люблю, всегда о ней помню и при случае всегда могу с гордостью заявить, что я кушкинец. Понимаешь?

— С трудом, — призналась она. — Я родилась в Москве, выросла здесь и никуда надолго из Москвы не уезжала.

— Вот когда уедешь и полюбишь другое место как Москву, может быть, поймёшь. Тебя тяготит, что я в какой-то мере инопланетянин?

— Меня⁈ Да по фиг, вообще, — она неожиданно перешла на подростковый язык. — Наоборот, кайф. Во-первых, ни у кого нет таких знакомых парней. Пусть завидуют! А во-вторых, ты правда классный и сразу мне понравился, ещё в школе. Вот.

— Спасибо, — искренне сказал я. — Это дорогого стоит, правда.

Мы проболтали ещё минут сорок. Я узнал, что в издательстве «Молодая гвардия» скоро выходит её первая книга стихов, с чем искренне поздравил. Невероятное достижение для пятнадцатилетнего поэта, если кто понимает. Сам рассказал о «Горном эхе» и о том, что, скорее всего, нужно будет лететь на Луну.

— Как это — на Луну? — она даже рот приоткрыла от изумления.

— На ракете, как же ещё, — улыбнулся я. — Я же космонавт, не забыла? Кушка и Москва. Гарад и Земля. Инженер-пилот нуль-звездолёта «Горное эхо» Кемрар Гели и советский студент Сергей Ермолов. Я же в Бауманку поступил, знаешь?

— Откуда ж мне знать, — вздохнула она. — Вывалил на меня, бедную, сразу всё, теперь переваривать буду несколько дней, — она заметила, что я поглядываю на часы. — Иди уже, торопыга. И смотри, звони. А то обижусь. Нет никого страшнее в этом мире обиженной женщины-поэта. Так и знай.

Ну уж сразу и женщины, подумал я. Хотя…

— Верю, — сказал. — Позвоню обязательно.

Она царственно подставила щёку и в момент поцелуя чуть повернула голову так, что он пришёлся на край губ.

Мороженное с клубничным сиропом.

В самолёте я думал о Кристине Найдёнове и Наташе Черняевой. Со этими девушками меня связывали отношения, которые испокон века связывают парней и девушек, мужчин и женщин. Отношения, которые при других обстоятельствах, вероятно, могли бы перерасти в настоящую любовь, но не переросли.

Наташа старше меня нынешнего на пять лет. Это оказалось много, и в какой-то момент она решила, что синица в руках лучше журавля в небе — вышла замуж, родила ребёнка и стала жить обычной жизнью советской женщины: работа, муж, ребёнок, стирка-готовка-уборка. Что ж, это был её выбор.

Кристина. Старше меня на три года. Всё было отлично, кроме одного. Наши отношения нельзя назвать любовью. Нам было хорошо в постели (во всяком случае я искренне надеюсь, что ей со мной было хорошо), и мы неплохо справлялись с бытом.

«Как говорят, инцидент исперчен. Любовная лодка разбилась о быт», — писал когда-то Владимир Маяковский. В нашем случае, повторю сам себе, с бытом проблем не возникало (чаще всего бытовые проблемы связаны с нехваткой денег, а денег мне-нам хватало с избытком). Да и со всем остальным тоже. До определённого момента.

До какого?

Вероятно, я действительно уделял ей мало времени. Мало интересовался её успехами в институте и на фехтовальной дорожке. В тот же театр не водил. Хотя мог бы, — слово Любимова, что билеты на Таганку мне обеспечены пожизненно, уверен, в силе. Чёрт возьми, я мог бы её познакомить с Высоцким и Золотухиным! С Аллой Демидовой! Но — нет.

Эй, сказал я себе. Признаемся честно, Кристина не особо любит театр. Помнится, однажды ей предложил, отнеслась она к этому прохладно. Вот кино любит, это да. Правда, всё больше зарубежное и высокоинтеллектуальное. Феллини там, Антониони и прочий Жан-Люк Годар. Ну ладно, я сам Феллини люблю, его «Восемь с половиной» — великая лента. Но я и «Чёрный тюльпан» с Аленом Делоном люблю или «Повторный брак» с Бельмондо и даже наши советские «Неуловимые мстители» смотрю с удовольствием — все три фильма. А вот Кристина такое кино не любит. Говорит, это не искусство. Можно подумать, сама потребляет только великое искусство! На концерт классической музыки не затащишь, к поэзии равнодушна, про театр уже говорил. А литература? «Три мушкетёра» — по моему скромному мнению величайшая книга всех времён и народов (включая народ Гарада) — для неё всего лишь удачная литературная поделка, воспевающая четырёх алкоголиков, которые ради удовлетворения своих сомнительных амбиций и понятий о чести готовы пойти на любое безумство и преступление, включая прямое неподчинение государственной власти. А вот «Унесённые ветром» читает и перечитывает (причём в оригинале, поскольку на русский книга не переведена). Читал я «Унесённые ветром», хорошая книга, не спорю, но как можно не понимать и не принимать «Трёх мушкетёров»⁈ Ясно, что вкусы у всех разные и всё такое, но… Нет, решительно не согласен.

Архитектуру, правда, любит и понимает — это да.

Ну да бог с ним, с искусством, это не главное. Главное всегда в другом.

Может быть, стоит вернуться из Крыма, найти её, извиниться и попробовать начать всё с начала?

А за что извиняться?

За то, что не рассказал ей, кто я такой?

Не чувствую за собой вины, если честно. Значит, не за что извиняться.

Может быть, сегодняшняя неожиданная встреча с Татьяной — это знак, подумал я. Давай, давай, уговаривай себя. Нашёл знак, тоже мне. Ей пятнадцать лет, повторяй это себе почаще! Девчонка ещё совсем. И вообще — поэтесса. А поэтессы, как известно, слишком восторженны и ветрены… Снова не об этом думаю. Таня Калинина вообще не может пока рассматриваться в качестве подруги жизни. Несмотря на то, что уже заметно выросла, похорошела и осталась при своём таланте, начитанности и уме. Отличная девчонка, ничего не скажу, но пятнадцать лет — это пятнадцать лет. Нельзя. Даже, если бы влюбился. А я не влюбился. Надеюсь…