— Бен. — Галантный рыцарь повернулся к Какстону. — Придется, пожалуй, преподать тебе небольшой урок, как смотреть на скульптуру. Ты был груб с дамой — а я такого не потерплю.

— Чего? Что за чушь, Джубал, это ты хамишь дамам — самым настоящим, живым, — и по сто раз на дню.

— Энн! — заорал Джубал. — Накинь свой балахон — и наверх!

— С той старушкой, которая для этой штуки позировала, я не позволил бы себе ни одного дурного слова — и ты это прекрасно знаешь. А вот как такой, с позволения сказать, художник набрался наглости выставить голышом чью-то прабабушку — этого я не понимаю и не пойму никогда. Да и ты-то сам — ну зачем тебе, спрашивается, такое страшилище?

В дверях появилась Энн в полном боевом обмундировании.

— Вот ты, Энн, скажи, — повернулся к ней Джубал. — Грубил я тебе когда-нибудь? Тебе, а равно и прочим девицам.

— Ваш вопрос связан не с фактами, а с их оценкой.

— Ну да, конечно. Валяй собственное свое мнение, мы же не в суде.

— Ты никогда не грубил ни одной из нас.

— Видела ты когда-нибудь, чтобы я был груб с дамой?

— Я наблюдала, как ты допускал преднамеренные грубости по отношению к женщине. Я никогда не видела, чтобы ты грубил даме.

— Что опять-таки зависит от твоей личной оценки. А что ты скажешь об этой бронзе?

Энн взглянула на прославленный шедевр Родена.

— Увидев ее впервые, я подумала, что это ужас. Но затем я пришла к мнению, что это, возможно, самое прекрасное произведение искусства, какое я знаю.

— Спасибо. Это все.

— Ну, так что, Бен, желаешь поспорить? — поинтересовался Джубал, когда за Энн закрылась дверь.

— Спорить с Энн? Нашел дурака. Но все равно я этого не грокаю.

— Слушай тогда внимательно. Хорошенькую девушку заметит каждый, как ты верно выражаешься, дурак. Художник может посмотреть на хорошенькую девушку и увидеть, какой она станет к старости. Художник получше способен увидеть в старухе хорошенькую девушку, которой она была много лет назад. А великий художник может посмотреть на старуху, изобразить ее в точности такой, какая она есть, — и заставить зрителя увидеть ту, прошлую, хорошенькую девушку. Более того, он может заставить любого, у кого есть чувствительность хотя бы на уровне носорога, увидеть, что эта очаровательная юная девушка все еще жива, она только заперта в темницу дряхлого, умирающего тела. Он заставит тебя прочувствовать ту негромкую, старую как мир и такую же бесконечную трагедию, что каждая рожденная на Земле девушка на. всю свою жизнь остается восемнадцатилетней — что бы там ни делало с ней безжалостное время. Посмотри на нее, Бен. Для нас с тобой старение значит не слишком-то много, а для них старость — трагедия. Посмотри на нее.

Бен посмотрел.

— Ладно, — сказал Джубал через пару минут, — вытри сопли и садись.

— Нет, — покачал головой Какстон, — подожди. А как насчет вот этой? Я вижу, что это — девушка, но только зачем ее скрючили кренделем?

Джубал посмотрел на «Кариатиду, придавленную камнем».

— Пластику этой фигуры тебе, пожалуй, не оценить, однако ты можешь понять, что говорит нам Роден. Зачем люди смотрят на Распятие, что они при этом получают?

— Я давно не хожу в церковь.

— Но Распятия, живописные и скульптурные, ты видел тысячу раз и прекрасно знаешь, что это обычно такое. Страх Божий, причем те, которые в церквях, — хуже всех. Кровь, что твой клюквенный сок, а бывший плотник прямо, прости Господи, голубой какой-то. Да разве похожи эти томные страдальцы на настоящего Христа — крепкого мужика, здорового и мускулистого? Но большинству людей все это по фигу, им безразлично, что высокое искусство, что базарная мазня, они не замечают никаких огрехов, они видят только символ, вызывающий глубочайшие эмоции, напоминающий им о Крестном Пути, о Страстях Господних.

— Мне как-то казалось, что ты неверующий.

— А что, отсутствие веры — вернейший признак эмоциональной слепоты? Грошовое, кое-как сляпанное из гипса распятие может вызывать чувства настолько сильные, что люди готовы за них умереть — и умирают. Важен символ, а как уж там изображен этот символ, артистично или не очень, — дело десятое. Но вернемся к нашей кариатиде. Здесь мы имеем другой эмоциональный символ, изображенный с высочайшим искусством. Три тысячи лет архитекторы украшают здания колоннами, выполненными в форме женских фигур, а затем приходит Роден и замечает, что такая тяжелая работа совсем не для девушки. И он не стал орать: «Слушайте, вы, придурки, кончайте это издевательство, замените несчастных девиц здоровыми мужиками!» Нет, он не стал брать на голос — он показал. Маленькая кариатида не выдержала непосильного бремени и упала. Очень хорошая девочка — ты только посмотри на это лицо. Бедняжка очень огорчена, она не винит в своей неудаче никого, кроме самой себя… даже богов не винит, и все еще пытается поднять непомерную ношу — ношу, которая почти ее раздавила.

— И это не просто великое искусство, самим своим существованием отрицающее плохое искусство, — кариатида Родена символизирует каждую из женщин, которые тащили и тащат свою непомерную ношу. Да и не только женщин, она — символ каждого человека, стойко и без жалоб выносящего все тяготы жизни и падающего от непосильности этих тягот — тоже без жалоб. Она — символ отваги. И победы.

— Победы?

— Победа в поражении — высшая из побед. Ты посмотри, Бен, она же не сдалась, она все еще пытается поднять раздавивший ее камень. Она — безнадежный раковый больной, работающий до последней минуты, чтобы принести домой, в семью, хотя бы еще одну получку. Она — двенадцатилетняя девочка, пытающаяся прокормить младших братишек и сестренок, когда мамочка ушла на небо. Она — телефонистка, покидающая свой коммутатор только тогда, когда ничего не видит из-за дыма и огонь давно отрезал все пути к спасению. Она — все невоспетые герои, не пришедшие к победе, но и не опустившие рук. Отдай ей честь и пошли смотреть «Русалочку».

Бен воспринял приглашение в самом буквальном смысле; Джубал от комментариев воздержался.

— А вот «Русалочка», — гордо сказал Джубал, — моя собственная добыча, ничей не подарок. Я не стал объяснять Майку, почему выбрал именно ее, — каждому ясно, что это — одно из самых очаровательных созданий гения человеческого.

— Да, тут уж и мне не нужно объяснять, девочка — просто прелесть.

— Вполне достаточный raison d'etre,[15] вроде как в случае котят или бабочек. Но тут есть и большее. Она же не совсем русалка — видишь? — и не совсем человек. Она по доброй воле решила остаться на земле — и теперь сидит и вечно смотрит в навсегда покинутое море, вечно тоскует о своей утрате. Ты читал эту сказку?

— Ганс Христиан Андерсен.

— Да. Она сидит в копенгагенском порту, и она — каждый, кому хоть раз приходилось делать трудный, мучительный выбор. Она не жалеет о своем выборе, но должна сполна за него расплатиться; за каждый выбор приходится платить. И плата тут — не только вечная тоска по дому. Русалочка не стала совсем человеком, заплатив за свои ноги огромную цену, она навсегда обречена ступать ими как по острым ножам. Бен, мне все время кажется, что Майк тоже ступает по острым ножам, — только не передавай ему, ради Бога, моих слов.

— Не беспокойся. Но только мне приятнее просто смотреть на нее и не думать ни о каких там ножах.

— Прелесть, правда? Хотел бы небось затащить такую в постель? Она же, наверное, резвая, как рыбка, — и такая же склизкая.

— Тьфу, это ж можно так все испоганить! Мерзкий ты все-таки старикашка.

— И с каждым годом все мерзее и мерзее. Ладно, осмотр на сегодня закончен — обычно я ограничиваю свой рацион одной штукой в сутки.

— Не возражаю. Я и так — словно хватил три стакана без передыху. Джубал, а почему я раньше такого не видел? Почему такие скульптуры не ставят там, где каждый мог бы на них посмотреть?

— Потому что мир наш сбрендил, а искусство обязательно отражает дух эпохи. Роден умер примерно в то время, когда у мира поехала крыша. Художники, пришедшие позже, заметили, как потрясающе пользовался он светом и тенью, объемом и композицией, заметили и стали копировать. А вот что каждая его скульптура — рассказ, обнажающий саму душу человеческую, этого они не заметили. Они ведь стали шибко умными, они презрительно фыркали на картины и скульптуры, о чем-то там рассказывающие, даже придумали для них специальное ругательство — «литературщина». Они занялись абстрактным искусством.