— Я был такой вымотанный, — объяснил он, — что совсем забыл о своих крестноотеческих обязанностях.

— Хорошо, — кивнула Пэтти, — а меня как раз зовут работать над словарем. — Она наклонилась и коротко чмокнула его в губы. — Я передам этот поцелуй девочкам.

— И погладь за меня Сосисочку.

— Обязательно. Она грокает тебя. Она знает, что ты любишь змей.

— Вот и хорошо. Разделяй воду, брат.

— Ты еси Бог, Джубал.

После ее ухода Джубал с удивлением обнаружил, что мучительная усталость куда-то исчезла… да и кости вроде бы не болят. Ох, не обошлось тут без Пэтти. Такое себе двуногое тонизирующее средство… Эти мысли были ему неприятны, он хотел оставаться таким, какой есть, — сумасбродным, во всем себе потакающим стариком.

Джубал немного полежал в ванне, намылился, принял душ и побрился — чтобы не надо было утром, — затем запер дверь, выключил верхний свет и лег.

В спальне не нашлось ни одной книги, ни даже газеты или журнала — к крайнему раздражению Джубала, — чтение было главной из его пагубных страстей. Он тяжело вздохнул, ополовинил принесенный из ванной стакан, выключил ночник и попытался уснуть.

Но не тут-то было, общение с Пэтти освежило его и взбодрило не хуже полноценного сна. Во всяком случае, к тому моменту, когда пришла Дон, Джубал даже не начал задремывать.

— Кто там? — недовольно проворчал он.

— Это я, Дон.

— Какая еще… А.

— Да, Джубал, это я.

— Кой черт, мне казалось, я запер дверь. Нечего тебе здесь делать, кру-гом! И закрой дверь с той стороны… Эй! Да ты что! Убирайся из моей кровати! Кому сказано, убирайся!

— Хорошо, Джубал. Но сперва я хочу тебе что-то сказать.

— Да?

— Я давно тебя люблю. Почти так же давно, как Джилл.

— Да ты что, совсем… Слушай, кончай молоть чепуху, ноги в руки и шагом марш.

— Хорошо, Джубал, — покорно согласилась Дон, — но только ты сперва послушай. Я объясню тебе кое-что про женщин.

— Утром объяснишь.

— Нет, Джубал, сейчас.

— Ну, говори, говори, — вздохнул Джубал, — но только покороче, и стой где стоишь.

— Джубал… брат мой возлюбленный. Вас, мужчин, слишком уж заботит, как мы, женщины, выглядим. Поэтому мы стремимся быть прекрасными, и это благо. Ты знаешь, что я выступала когда-то в стриптизе? И это было благо — мужчины могли наслаждаться моей красотой. Это было благо и для меня — я знала, что они получают от меня нужное им. Но женщины, Джубал, отличны от мужчин. Нас заботит, каков мужчина, что он такое. Наш интерес может быть совсем глупым, например — богат ли он? Или: позаботится ли он о моих детях, будет ли он с ними добр? А иногда и так: хороший ли он? Хороший, как ты, Джубал. Красота, которую мы видим в вас, отлична от красоты, которую видите вы в нас. Ты прекрасен, Джубал.

— Бога ради!

— Да, именно так. Ты еси Бог, и я есмь Бог — и ты мне нужен. Я предлагаю тебе воду. Ты позволишь мне разделить с тобой воду и взрастить близость?

— Э-э… слушай, девочка, я не понимаю, чего ты там мне предлагаешь, и не хочу понимать.

— Ты грокаешь, Джубал. Разделить все, что у нас есть. Себя самих.

— Так я и думал. Слушай, радость моя, у тебя-то есть, чем делиться, а вот что касается меня… Короче говоря, ты опоздала на много, много лет. О чем я искренне сожалею. Я тебе благодарен. Глубочайшим образом. А теперь — уходи и дай старому человеку немного поспать.

— Ты уснешь, когда ждание преполнится. Джубал… я могла поделиться с тобой своей силой, но я ясно грокаю, что ты в этом не нуждаешься.

(Черт бы ее побрал — Джубал действительно в этом не нуждался!)

— Нет, Дон. Спасибо, но — нет.

Дон встала на колени и наклонилась над ним:

— Тогда еще одно слово. Джилл сказала, что, если ты не согласишься, мне лучше всего заплакать. Ну так что же мне теперь — оросить слезами отчаяния твою бессердечную грудь? Поделиться с тобою водой на такой оригинальный манер?

— Я отхлещу эту мерзавку розгами!

— Отхлещешь, Джубал, отхлещешь. А пока что я начинаю плакать.

Через секунду на Джубалову грудь упала полновесная слеза… затем вторая… третья… и еще, и еще… Время от времени Дон тихо, почти беззвучно всхлипывала.

Джубал вздохнул, сказал нехорошее слово и смирился перед неизбежным.

Джубал проснулся свежим, бодрым и веселым, как никогда за долгие уже годы. Обычно промежуток между просыпанием и первой утренней чашкой кофе был для него сущей пыткой, он пробирался через эту вязкую, безнадежную трясину, неискренне убеждая себя, что завтра будет легче — может быть, будет хоть немного легче.

Сегодня Джубал встал, не залеживаясь в постели, и сразу же начал насвистывать. Он поймал себя на этом, стих, но вскоре засвистел снова.

Он с отвращением посмотрел на себя в зеркале, но тут же широко ухмыльнулся. «Старый ты кобель, за тобой же, того и гляди, труповозку пришлют». Заметив у себя на груди седой волосок, он безжалостно его выдернул, оставил без внимания целые заросли других таких же и продолжил свой туалет, дабы предстать перед миром в мал-мала приличном виде.

Выйдя в коридор, Джубал тут же наткнулся на Джилл. Случайность? Он уже не верил ни в какие такие случайности, в этом дому все было организовано с компьютерной точностью и доскональностью. Джилл упала ему в объятия:

— Джубал! Мы так тебя любим! Ты еси Бог!

Джубал не задумываясь ответил на ее поцелуй — поступить иначе было бы чистейшим ханжеством — и обнаружил, что Джилл целуется чуть иначе, чем Дон; отличие не поддавалось определению, однако ощущалось вполне отчетливо.

В конце концов Джубалу пришлось прервать это увлекательное занятие.

— Тоже мне, малолетняя Мессалина, — проворчал он, задыхаясь. — Ты зачем меня подставила?

— Джубал, милый… ты был просто чудо!

— М-м-м… а если бы я не смог?

— Как это «не смог»? — Джилл смотрела на него невинными, широко распахнутыми глазами. — У меня не было ни малейших сомнений, с того времени, как Майк и я впервые поселились в твоем доме. Дело в том, что Майк, когда он в трансе, может видеть все вокруг на порядочном расстоянии; когда у него появлялся какой-нибудь вопрос или там еще что, он заглядывал к тебе, проверял, спишь ты или нет.

— Но я же спал один! Всегда!

— Да, милый. Но я не это имела в виду. Мне всегда приходилось объяснять Майку непонятные для него вещи.

— Хм-м! — Джубал решил, что лучше уж не вдаваться в подробности. — И все равно, ты не должна была меня подставлять.

— Я грокаю, что сердцем ты так не считаешь. Мы хотели, чтобы ты был с нами, в Гнезде. Весь, без остатка. Ты нам нужен. Но ты очень робкий и застенчивый, причиной чему твоя доброта, поэтому мы сделали все возможное, чтобы приветствовать тебя, без риска причинить тебе боль. И мы не причинили тебе ни малейшей боли — ты и сам это грокаешь.

— Мы? Какие такие «мы»?

— Ты огрокал верно, что это было полное Причастие Воды всего Гнезда. Ради этого Майк пробудился… и он грокал с тобой и объединял нас всех.

Джубал мало что понял, но решил воздержаться от дальнейших расспросов и на эту тему.

— Так, значит, Майк наконец проснулся, — сказал он. — То-то у тебя глазки блестят.

— Не только потому. Мы всегда радуемся, когда Майк с нами, без него не так весело, но если разобраться, он же никогда нас не покидает. Джубал, я грокаю, ты не огрокал в полноте наш способ разделять воду. Но ждание преполнит. Майк, даже он сперва этого не огрокал — он считал, что это, как на Марсе, всего лишь способ оплодотворять яйца.

— Ну… собственно, это и есть основная цель. Дети. А потому для человека, отнюдь не желающего плодоносить, — к примеру, для меня, в моем-то возрасте — такое поведение является крайне глупым.

Джилл энергично мотнула головой:

— Нет, дети являются одним из результатов, но никак не основной причиной. Дети придают смысл будущему, и это — большое благо. Но за всю жизнь женщины ребенок зарождается в ней три-четыре раза — да пусть хоть десять — из тысяч случаев, когда она может поделиться собой, и это и есть первичная причина, почему мы можем делать это так часто, для продолжения рода хватило бы нескольких раз. Сопричастие и взращивание близости, вот это что, Джубал. Майк прогрокал это, исходя из того, что на Марсе две эти вещи — оплодотворение яиц и взращивание близости — совершенно раздельны… и он огрокал, что наш способ лучше. Как это прекрасно — отличаться от марсиан — быть человеком — быть женщиной.