— Вы звали меня!

Толпа взревела.

И тут в бежавших по небу облаках образовался разрыв, на Майка упал узкий сноп солнечного света.

Его одежда исчезла. Он стоял перед озверевшими людьми, золотой юноша, одетый в одну лишь свою красоту — красоту, от которой перехватывало дыхание, болезненно сжималось сердце. Был бы жив Микеланджело, думал Джубал, он бросил бы все другие дела, чтобы запечатлеть это чудо для не рожденных еще поколений.

— Взгляните на меня, — мягко сказал Майкл. — Я сын человеческий.

Далее пошла десятисекундная рекламная врезка; шеренга девиц лихо отплясывала канкан под веселую песенку:

Экран заполнился хлопьями мыльной пены, плеснул заливистый женский смех, реклама кончилась, и снова пошел репортаж.

— Да будь ты Богом проклят!

Половинка кирпича угодила Майклу прямо в грудь. Он повернулся к бросившему кирпич человеку:

— Но ведь ты сам и есть Бог. Ты можешь проклясть лишь себя — и ты никогда не уйдешь от себя.

— Богохульник!

Метко брошенный камень ударил Майкла чуть повыше левого глаза, хлынула кровь.

— Сражаясь со мной, ты сражаешься с самим собой, — спокойно сказал Майк. — Ибо ты еси Бог — и аз есмь Бог — и все, что грокает, есть Бог — и нет иного Бога.

Еще камень… и еще… и еще… с каждым ударом на теле Майкла появлялась новая кровоточащая рана.

— Услышьте Истину. Вам нет нужды ненавидеть, нет нужды враждовать, нет нужды бояться. Я предлагаю вам воду жизни… — Стакан, появившийся в его руке, сверкал, подобно огненному алмазу. — И вы можете испить от нее, буде того возжелаете, и жить впредь в мире и любви, и преполниться счастья.

Удар камня разнес стакан вдребезги. Следующий камень ударил Майкла прямо в рот.

Его разбитые, сочащиеся кровью губы продолжали улыбаться, он смотрел на людей с нежностью и состраданием; какая-то причуда освещения образовала вокруг его головы золотой, сверкающий нимб.

— О братья мои, как я вас люблю! Испейте глубоко. Разделяйте воду и взращивайте близость без конца. Ты еси Бог!

Джубал шепотом повторил эти слова. На экране пошла пятисекундная рекламная врезка.

— Пещера Кахуэнта! Ночной клуб, где вы можете вдохнуть подлинный лос-анджелесский смог, доставляемый ежедневно. Шесть экзотических танцовщиц.

— Линчевать его! Наденьте этому ублюдку негритянский галстук!

Выстрел из крупнокалиберного дробовика перебил руку Майкла в локте; рука плавно опустилась на прохладную зеленую траву и застыла ладонью вверх, словно поднося невидимый дар.

— Врежь ему из второго ствола, плюгавый, да целься получше! — Толпа разразилась хохотом и аплодисментами. Кирпич раздробил Майклу нос; еще несколько камней, и на его голове образовался кровавый венец.

— Истина проста, но Путь Человеческий многотруден. Сперва вам нужно научиться властвовать над собой. Остальное приложится. Блажен знающий себя и управляющий собой, ибо ему принадлежит весь мир, любовь же, покой и счастье сопровождают его, куда бы он ни пошел.

Гулко ударил выстрел из дробовика, затем — два револьверных. Пуля сорок пятого калибра попала Майклу чуть выше сердца, перебила шестое ребро около самой грудины и образовала большую, зияющую рану, вторая пуля перебила правую ногу пятью дюймами ниже коленной чашечки, заряд картечи перебил Майку левую ногу; из рваных ран торчали обломки кости, неправдоподобно белые на красном, кровавом фоне.

Майк пошатнулся, негромко рассмеялся и заговорил снова:

— Ты еси Бог. Познай это, и тебе откроется Путь, — слова падали неторопливо, ясно и звонко.

— Да какого черта! Заткните ему пасть, чтобы не поминал Имя Господа всуе!

— Давайте, ребята! Кончай его!

Некий смельчак с дубиной в руках шагнул вперед, за ним хлынула и вся толпа. Майкла били кулаками, камнями и палками, а когда он упал — ногами. Ему ломали ребра и кости, превращали золотое тело в кровавое месиво, отрывали уши, но он говорил все так же спокойно, в его голосе звенело все то же бесконечное сострадание. Потом кто-то крикнул:

— Отойдите малость, ребята, мы его сейчас бензинчиком! Толпа несколько расступилась, камера выхватила крупным планом лицо и плечи Человека с Марса. Он улыбнулся, глядя прямо на своих братьев, и еще раз сказал, мягко и отчетливо:

— Я люблю вас.

Беззаботный кузнечик с треском взмыл в воздух и опустился на траву в нескольких дюймах от его лица. Майкл повернул голову, взглянул на него и радостно возгласил:

— Ты еси Бог!

И развоплотился.

Взметнулось пламя, весь экран заполнили клубы грязно-серого дыма.

— Вот это да! — восхищенно пробормотала Пэтти. — Это ж самый блестящий финал в истории жанра.

— Да, — рассудительно согласилась Бекки. — Сам профессор и мечтать не мог ни о чем лучшем.

— Со вкусом, — негромко согласился ван Тромп. — Сильно, зрелищно и со вкусом — вкус у парня просто изумительный.

Джубал обвел глазами своих братьев. Неужели никто из них не испытывает никаких чувств? Джилл и Дон сидели рядом, тесно обнявшись, — но они всегда так, когда находятся в одной комнате. И ни одна из них вроде бы не взволнована. И Доркас тоже, веселенькая и спокойная, хоть бы слезинка в глазу.

В стереовизоре пылающий ад резко сменился улыбкой Хэппи Холлидея.

— А теперь, ребята, — сказал неунывающий ведущий, — я предлагаю вам провести несколько секунд в обществе наших друзей с Елисейских Полей, которые любезно согласились… — Кто-то оборвал его на полуфразе.

— Энн и Дюк возвращаются, — сказала Пэтти. — Я проведу их через фойе, а потом можно и поесть.

Она встала и направилась к двери.

— Пэтти? — окликнул ее Джубал. — Так вы что, знали, что задумал Майк?

— А? — удивленно обернулась Пэтти. — Да конечно же, нет. Нужно было ждать полноты. Никто из нас ничего не знал.

Она вышла из комнаты.

— Джубал, — осторожно начала Джилл. — Джубал, отец наш любимый. Перестань, пожалуйста, мучаться и грокай в полноте. Майк не мертв. Как может кто-нибудь быть мертвым, если никого нельзя убить? И он не может покинуть нас, которые уже грокали вместе с ним. Ты еси Бог.

— Ты еси Бог, — тускло повторил Джубал.

— Вот так-то лучше. Иди сюда, посиди со мною и Дон, мы дадим тебе место в серединке.

— Нет. Когда-нибудь потом, а сейчас вы меня не трогайте.

Он кое-как добрался до своей комнаты, заперся на ключ и тяжело обвис, вцепившись руками в спинку кровати. Сынок, ну как же это, как же это, сынок? Почему я не умер вместо тебя? Тебе бы жить да жить, ты сделал бы еще так много… если бы старому идиоту, которого ты незаслуженно уважал, не вздумалось распустить язык и подбить тебя на бессмысленное, никому не нужное мученичество. Вот если бы ты дал им нечто серьезное, осязаемое — вроде телевизора или игорного автомата, — они были бы в поросячем восторге, так нет же, ты дал им Истину. Или часть Истины. А кому она нужна, эта твоя Истина? Он рассмеялся сквозь всхлипы.

Через некоторое время он прекратил и то и другое, и горестные рыдания, и горький смех, и начал рыться в своем саквояже. Удар, частично парализовавший Джо Дугласа, послужил Джубалу зловещим напоминанием, что всякая плоть — трава; с тех пор он хранил все необходимое под рукой, в несессере с туалетными принадлежностями.

Теперь удар постиг и его, удар, с которым он не мог совладать. Он прописал себе три пилюли, чтобы быстро и наверняка, запил их глотком воды и торопливо лег на кровать. Через несколько минут боль отступила.

Издалека, с огромного расстояния, до него донесся голос: