Бен Какстон охнуть не успел, как на него обрушился ошеломляющий братский поцелуй Патриции Пайвонской. Пэтти сразу же почувствовала его скованность — и удивилась. Майкл показал ей (мысленно) лицо ожидаемого гостя и рассказал о нем. Она знала, что Бен — брат во всей полноте, из Внутреннего Гнезда, и что Джилл взрастила с ним близость почти такую же, как с Майклом.

Горя безграничным желанием сделать всех людей такими же счастливыми, как она сама, Патриция органически не могла ставить их в затруднительное положение, а потому сбавила темп. Предложив Бену избавиться от одежды, она не настаивала, чтобы тот разделся полностью, а только особо попросила снять обувь — гнездо было мягкое и — благодаря способностям Майкла — сияло невероятной чистотой.

Пэт указала, куда повесить одежду, и поспешила за выпивкой — бедняжка Бен выглядел смертельно усталым; зная (от Джилл) его пристрастия, она остановила свой выбор на двойном мартини. К ее возвращению Бен успел уже разуться и снять пиджак.

— Да не испытаешь ты никогда жажды, брат мой.

— Мы разделим воду, — согласился Бен и отпил из стакана. — Да, насчет воды ты совсем не перестаралась.

— Вполне достаточно, — улыбнулась Пэт. — Майк объяснял нам, что вода должна быть в мыслях, главное — разделить ее. Я грокаю, он говорил верно.

— И я грокаю. А это — как раз то, что доктор прописал. Спасибо, Пэтти.

— Все наше — твое, и ты — наш. Мы рады, что ты пришел домой. Остальные все на службах или преподают. Спешить не надо — они придут, когда ждание преполнится. Ты хочешь осмотреть Гнездо?

— Конечно.

Они переходили из помещения в помещение. Огромная кухня с баром, библиотека (побогаче, пожалуй, даже, чем у Джубала), роскошные, невероятных размеров ванны, спальни… Собственно говоря, ничто не доказывало, что это комнаты-спальни, кроватей там не было и в помине — только пол казался каким-то уж особенно мягким. Пэтти захотела продемонстрировать гостю свое «маленькое гнездо».

Гнездышко оказалось еще то: в дальнем его конце по полу ползали змеи. Много змей. Бен проглотил подступивший к горлу комок и сжал зубы, но на кобрах его мужество иссякло.

— Да ты не беспокойся, — махнула рукой Пэтти. — Раньше тут была стеклянная перегородка, а потом Майк им сказал, и теперь они не заползают за эту линию.

— Стекло как-то надежнее.

— О'кей, — с той же легкостью согласилась татуированная леди и опустила спасительное стекло.

Бен глубоко вздохнул, расслабился и даже заставил себя погладить Сосисочку — после очкастых исчадий ада огромная удавиха казалась мирной, почти уютной. Затем Пэт провела его в помещение, заметно отличавшееся от прочих. В центре круглого, очень большого зала (пол здесь был такой же мягкий, как в спальнях) располагался круглый же плавательный бассейн.

— Это, — сказала Пэт, — Внутреннее Святилище, где мы принимаем в Гнездо новых братьев.

Она поболтала в бассейне ногой и добавила:

— Хочешь разделить со мной воду и взрастить близость? Или просто поплавать?

— Э-э… когда-нибудь потом.

— Ждание, — кивнула Пэт.

Она проводила Бена в первоначальную гостиную и отправилась смешивать очередной мартини. Бен устроился было на широком диване, но тут же встал. Теплый воздух и крепкий коктейль покрыли его лоб бисеринками пота, мягкий диван, податливо облегавший тело, делал жару почти невыносимой. Да и вообще — стоит ли так уж упорно цепляться за условности, если единственная одежда твоей собеседницы — небрежно накинутый на плечи удав?

Он решил, что в данной ситуации можно ограничиться одними трусами, и повесил остальное свое хозяйство в прихожей. На входной двери красовалась табличка: «Ты не забыл одеться?»

В этом доме подобное напоминание выглядело более чем уместно. И еще одна деталь, не замеченная Беном раньше: по обеим сторонам двери стояли огромные бронзовые чаши, до краев наполненные деньгами.

Какое там до краев — пол вокруг этих чаш и тот был усыпан федеративными банкнотами самых различных достоинств.

Пока он недоуменно рассматривал эту картину, вернулась Патриция.

— Вот твое питие, брат Бен. Взрасти близость в Счастье.

— А?.. А, спасибо. — Его глаза тут же вернулись к деньгам. Пэт проследила за взглядом Бена и широко улыбнулась.

— Видишь, какая я никудышная хозяйка. Майк берет на себя и уборку, и все такое, он настолько облегчил мои обязанности, что я их совсем не чувствую, а потому забываю.

Она собрала рассыпанные деньги и запихнула их в менее переполненную чашу.

— Пэтти, я ничего не понимаю. Зачем это? Для чего?

— Ну да, ты же здесь в первый раз. Чаши стоят у этой двери, потому что она ведет наружу. Если кто-либо из нас временно покидает гнездо — вот, скажем, я почти каждый день хожу за продуктами, — ему могут потребоваться деньги. Мы держим их там, где они обязательно попадутся уходящему на глаза, чтобы не забыл взять.

— Так что же, каждый желающий может прихватить отсюда горсть денег?

— Ну конечно, милый. Я понимаю, о чем ты; только на этом этаже не бывает посторонних. Друзей, не принадлежащих Гнезду, а у нас их много, мы принимаем внизу, в помещениях, обставленных более привычным для них образом. Так что слабые духом не подвергаются никакому соблазну.

— Вот оно как! Только я ведь тоже не кремень.

— Ну как могут эти деньги соблазнять тебя, если все они твои, — улыбнулась Пэт.

— Э-э… а если вдруг воры?

Бен пытался — и никак не мог — оценить, сколько денег лежит в чашах. Купюры были разные, по большей части — крупные. Вон, скажем, бумажка, забытая Патрицией на полу, на ней ясно видны три нуля.

— Залез тут один такой, на прошлой неделе.

— Да? И сколько он украл?

— Ровно ничего. Майк быстро от него избавился.

— Вызвал копов?

— Нет, что ты! Майк никогда не сдаст человека копам. Он просто заставил его удалиться. А потом Дюк заделал дыру в стеклянном потолке садовой комнаты — я водила тебя туда? Да нет, вроде нет. Как это все-таки здорово — травяной пол. У тебя тоже травяной пол, Джилл мне рассказывала. Там-то Майк его и увидел. А как это у тебя, по всей квартире?

— Нет, только в гостиной.

— Если я доберусь когда-нибудь в Вашингтон, можно я по нему похожу? Полежу на нем. Можно?

— Конечно, Пэтти. Э-э… он же твой.

— Знаю, милый, знаю, но все равно лучше спросить. Я лягу на траву, почувствую ее всем телом и преполнюсь Счастьем, обязательно, ведь я буду в малом гнезде моего брата.

— Приезжай, Пэтти, я буду очень рад. — Бен страстно надеялся, что она оставит своих змей дома. — А когда ты будешь в Вашингтоне?

— Не знаю. Когда ждание преполнится. Может быть, это знает Майк.

— Только постарайся предупредить меня заранее, чтобы я не оказался в отъезде. Если не получится — Джилл знает мой дверной код. Слушай, Пэтти, а эти деньги — их кто-нибудь считает, следит, как они расходуются?

— Зачем?

— Ну… все так делают.

— У нас нет такого обычая. Просто бери сколько хочешь, а вернешься домой — положи что осталось на место. Майк возложил заботу об общей казне на меня. Когда денег остается мало, я обращаюсь к нему и получаю новую порцию.

Вот, значит, как это просто, внутренне усмехнулся Бен. Он имел некоторое представление о безденежном коммунизме марсианской культуры, а потому отчетливо видел, что Майкл организовал здесь нечто вроде ее анклава, — эти чаши были чем-то вроде пограничных столбов на рубеже, разделяющем марсианскую (внутреннюю) и земную экономики. Интересно бы знать, понимает ли Пэтти, что все это — липа, поддерживаемая баснословным — и вполне земным — богатством Майкла?

— Пэтти, а сколько человек сейчас в Гнезде?

Бен ощутил было смутное беспокойство, но тут же его отбросил — ну с какой бы такой стати стали они выдаивать его? Ну что там возьмешь с несчастного журналиста?

— Сейчас, дай-ка подумаю… Почти два десятка, если считать новообращенных братьев, которые не умеют еще думать по-марсиански и не получают заданий.