— А вот ты, Джубал, что бы сделал на моем месте ты?

— Да никак ты надеялся шокировать меня своим рассказом? — вскинул брови Джубал. — Человеческое тело бывает приятным на вид, бывает унылым — но какое все это имеет значение? Ровно никакого. Майк завел в своем доме нудистские порядки — ну и как же должен я на это реагировать? Вопить от радости? Сотрясаться в рыданиях?

— Кой хрен, Джубал, сейчас-то тебе легко сохранять олимпийское спокойствие. Только что-то я ни разу не видел, как ты прилюдно заголяешь свою дряблую задницу.

— Не видел и не увидишь. А что касается тебя, мне напрочь не верится, что в данном случае твое поведение мотивировалось врожденной стыдливостью. Ты боялся попасть в смешное положение, то есть испытывал приступ некоего невроза, носящего длинное псевдогреческое название.

— Чушь! Я просто не мог выбрать наиболее подобающий образ действий.

— Это вы, уважаемый, городите полную чушь! Нет, Бен, ты прекрасно знал, что тебе подобает делать, но боялся — боялся, что на тебя посмотрят как на идиота… или что вид этих обнаженных красоток вызовет у тебя галантный рефлекс. Только как-то мне грокается, что у Майка были очень серьезные причины завести такие порядки — Майк ничего не делает без причины.

— Да, конечно. Джилл просветила меня на этот счет.

Бен все еще судорожно цеплялся за свои трусы, набираясь смелости сделать решительный рывок, когда теплые, мягкие руки обвили сзади его талию.

— Бен, милый! Какая радость!

Через мгновение он уже сам сжимал Джилл в объятиях, усеивал поцелуями ее прекрасное, запрокинутое кверху лицо — и тайно благодарил судьбу, что так и не успел раздеться до конца, удержал последнюю линию обороны. Джилл рассталась со своей недавней ролью и, соответственно, поменяла «наряд Евы» на такую же, как у всех прочих жриц, мантию; впрочем, это ничуть не мешало Бену остро ощущать теплую, податливую упругость ее тела.

— У-ф-ф, — судорожно выдохнула Джилл, прервав поцелуй. — А ведь ты, котяра помоечный, и представить себе не можешь, как я по тебе скучала. Ты еси Бог.

— Ты еси Бог, — с наигранным энтузиазмом повторил Бен. — Джилл, ты невероятно похорошела!

— Конечно, — кивнула Джилл, — у нас это в порядке вещей. Нет, Бен, как же все-таки я обрадовалась, увидев тебя на параде-алле.

— Парад-алле?

— Джилл имеет в виду, — объяснила Пэт, — заключительную часть службы, где она исполняла роль первоматери, прародительницы всего сущего. Ладно, ребята, мне пора бежать.

— Забываешь заветы, Пэтти. Никогда не спеши.

— Мне надо бежать, чтобы потом не пришлось спешить. Через несколько минут начинается урок, нехорошо, чтобы ученики ждали, а тут еще нужно уложить Сосисочку спать. Бен, ты поцелуешь меня на прощание? Ну пожалуйста.

И Бен Какстон впервые в своей жизни поцеловал женщину, обмотанную огромной змеей. Он справился с этой задачей настолько успешно, что под конец самым настоящим образом забыл о присутствии Джилл — и даже Сосисочки.

Затем Пэтти поцеловала Джилл, сказала: «Пока, ребята», улыбнулась и неторопливо ушла.

— Ну, смотри, Бен, какая она все-таки лапушка!

— Да. Хотя по первости я был несколько ошарашен.

— Грокаю. Пэтти ошеломляет буквально всех, потому что у нее никогда не бывает сомнений, в любой ситуации она автоматически делает именно то, что нужно, — точно так же как Майк. Пэт самая продвинутая изо всех нас, ей давно предлагали стать Верховной жрицей, а она отказывается принять посвящение. Говорит, что татуировки помешают ей при выполнении некоторых ритуалов, будут отвлекать внимание людей, а об их удалении она и слышать не хочет.

— Да и как можно удалить столько татуировок сразу? Скальпелем? Это ее убьет.

— Нет, милый, с этим-то как раз нет никаких проблем. Майк мог бы свести их быстро и абсолютно безболезненно, только ведь Пэт не считает себя вправе распоряжаться своими картинами, говорит, что она не хозяйка их, а хранительница. Ладно, хватит торчать в прихожей, пошли сядем. Дон сообразит нам что-нибудь на ужин — если я не поем сейчас, то останусь голодной до завтрашнего утра. Ну так скажи, какое у тебя создается впечатление? Дон говорит, что ты посетил внешнюю службу.

— Да.

— Ну и как?

— Майк, — вздохнул Какстон, — мог бы продать даже рыбе зонтик.

— Бен, я грокаю, что-то тебя беспокоит. Что?

— Ничто. А может, я сам не знаю что.

— Я спрошу тебя еще раз, через неделю-другую. Это не к спеху.

— Через неделю меня здесь не будет.

— У тебя есть в запасе готовые колонки?

— Три. Но я уеду гораздо раньше.

— А вот я думаю, ты задержишься здесь до последнего предела — и еще дольше. Надиктуешь несколько статей по телефону, скажем, про нашу Церковь. К тому времени у тебя пропадет желание куда бы то ни было уезжать.

— Сомневаюсь.

— Ждание преполняет. Ты понимаешь, что это никакая не церковь.

— Пэтти говорила нечто подобное.

— Вернее сказать, это не религия. В смысле юридическом и этическом Церковь Всех Миров является самой доподлинной церковью, однако мы не пытаемся привести людей к Богу, такая постановка задачи внутренне противоречива, на марсианском языке ее просто невозможно сформулировать. Мы не спасаем души, душу нельзя погубить. Мы не пытаемся вселить в людей веру, мы даем им не веру, а истину — учение, истинность которого они сами могут проверить. Истину, пригодную для использования прямо здесь и сейчас, истину обыденную, как гладильная доска, и полезную, как хлеб… настолько практичную, что она способна сделать войну и голод, ненависть и насилие такими же излишними, бессмысленными, как… ну, как одежда в Гнезде. Но сперва нужно освоить марсианский язык, ведь выразить эту истину по-английски, — улыбнулась Джилл, — так же невозможно, как и Пятую симфонию Бетховена. И это чуть ли не главная трудность — как найти людей, достаточно раскованных, чтобы верить своим глазам, и готовых не жалеть ни сил, ни времени на изучение трудного — очень трудного — языка. Но Майк не спешит. Он проверяет тысячи, отбирает из них немногих, затем принимает часть этих немногих в Гнездо и учит их. Когда-нибудь Майк натренирует нас до такого уровня, что мы сможем взять на себя руководство новыми гнездами, тогда процесс пойдет лавинообразно. Но спешить нельзя. Никто из нас не получил еще достаточной подготовки, ты согласна со мной, милая?

Бен поднял голову и вздрогнул, увидев прямо перед собой ту самую верховную жрицу, которая ассистировала Майклу на внешней службе. Только теперь она была одета на манер Патриции — за вычетом татуировок и змеи.

— Твой ужин, брат Бен, — улыбнулась Дон, протягивая ему тарелку. — Ты еси Бог.

— Ты еси Бог. Спасибо.

Дон поцеловала Бена в губы, сходила за едой для себя и Джилл, села на диван и весело прощебетала:

— Да, мы еще не готовы. Но ждание преполнит.

Бен не сразу сообразил, что это — несколько запоздалый ответ на вопрос Джилл. Дон сидела справа от него и, к сожалению, слишком близко, что не позволяло толком изучить ее божественное телосложение. Божественное? Эта грудь могла бы вызвать черную зависть у любой из античных богинь.

— Ну вот, Бен, например, — продолжила Джилл. — Я сделала перерыв, чтобы поесть, Майк же не ел с позавчерашнего дня — и не будет, пока не почувствует, что мы можем некоторое время обойтись без его помощи. Тогда он нажрется до отвала и снова будет готов работать как угодно долго. Кроме того, мы с Дон устаем — ты согласна, зайка?

— Конечно. Но сейчас я ни капельки не устала. Знаешь, Джилл, давай я закончу эту инициацию, а ты оставайся с Беном. Давай мне свою мантию.

— Да у тебя, зайка, совсем крыша съехала. К твоему, Бен, сведению, эта красавица не отдыхала не знаю с какого времени — почти столько же, сколько Майк. Мы умеем работать подолгу — но все-таки делаем перерывы, чтобы поесть и поспать. Никакой мантии я тебе не дам; к слову сказать, я надела последнюю, больше в Седьмом Храме не осталось. Нужно напомнить Пэтти, чтобы заказала пару гроссов.