— Спроси у Сола. Он может использовать существующие корпорации в своих целях, а может их обанкротить. Или вообще не трогать их еще столетие-другое. Но ты подумай о любой профессии. Что делать учительнице с ребенком, знающим больше нее? Чем займутся врачи, когда люди перестанут болеть? Что произойдет со швейным производством, когда одежда утратит свою обязательность, когда женщины будут меньше увлекаться нарядами (не думаю, чтобы этот интерес исчез когда-либо полностью) и никто не будет стесняться своей голой задницы? Какие формы примет «фермерская проблема», когда сорняки можно будет просто попросить не слишком разрастаться, а урожай можно будет убирать без помощи техники от «Интернейшнл Харвестер»? Неузнаваемо изменятся все — абсолютно все — сферы человеческой деятельности. Подумаем, к примеру, об одном небольшом изменении, которое сильно затронет и брак — в его теперешнем виде — и собственность. Джубал, ты имеешь хоть какое представление, сколько эта страна тратит в год на мальтузианские снадобья и приспособления?

— Имею, Сэм. Около миллиарда на одни только оральные контрацептивы и еще более полумиллиарда на бесполезные шарлатанские средства.

— Да, конечно, я совсем забыл, что ты медик.

— Только так, между прочим.

— Ну и что произойдет с этой промышленностью — и с визгливыми моралистами — когда женщине будет достаточно просто решить, хочет она зачать или не хочет, когда она приобретет иммунитет ко всем болезням, когда ее не будет волновать мнение людей, не ставших еще такими же, как она, когда она будет отдаваться близкому человеку с самозабвением, какое Клеопатре даже и не снилось, а любой мужчина, вознамерившийся ее изнасиловать, умрет — если она так решит — настолько быстро, что и понять-то ничего не успеет? Когда женщина освободится от страха и вины, обретя взамен неуязвимость? Да чего там фармацевтика — содрогнутся и многие другие отрасли промышленности, вкупе с жизненными установками, традиционными учреждениями и людскими предрассудками.

— Я не грокаю эту проблему в полноте, — признал Джубал. — Она слишком мало меня затрагивает.

— Но есть и учреждение, которое ничуть не пострадает. Брак.

— Даже так?

— Именно так. Он не ослабится, но окрепнет, очистится, обретет новую яркость. Яркость? Экстаз! Ты видишь эту женщину с длинными черными волосами, там, на том конце стола?

— Да. Я уже успел восхититься их красотой.

— Она знает, что ее волосы прекрасны, и с того времени, как мы вступили в церковь, они отросли еще на полтора фута. Это моя жена. Чуть более года назад мы жили с ней как кошка с собакой. Она меня ревновала, а я не уделял ей должного внимания, она наводила на меня тоску. Кой черт, я ведь тоже наводил на нее тоску, нас удерживали от развода дети — дети и ее неуступчивость, я знал, что она не отпустит меня без скандала, к тому же у меня не было сил, чтобы строить новую семью, возраст не тот. Поэтому я прихватывал по мелочам на стороне, изредка, когда был достаточно уверен, что это сойдет мне с рук, — у профессора много соблазнов и мало безопасных возможностей, — а Рут чувствовала и тихо ярилась. А иногда и не тихо. Затем мы пришли сюда, — Сэм расплылся счастливой улыбкой, — и я влюбился в свою жену. Лучшая из моих подружек!

Сэм говорил негромко, общий шум явно перекрывал звук его голоса, однако Рут подняла голову, улыбнулась и звонко сказала:

— Не верь ему, Джубал! Я у него где-нибудь на шестом-седьмом месте.

— Не лезь в мою голову, красавица, у нас тут мужской разговор. Не отвлекайся от Ларри. — Сэм швырнул в нее булочкой.

Булочка проделала в воздухе пируэт и чуть не угодила в лоб ему самому.

— Я уделяю Ларри все внимание, какое ему нужно сейчас, а что будет потом, это мы с ним разберемся, — засмеялась Рут. — Джубал, этот гад не дал мне закончить. Шестое место — это прекрасно, этим можно гордиться! Перед тем как мы вступили в церковь, моего имени и вообще не было в списке. А до таких высот, как шестое место, я не поднималась к тому времени лет уже двадцать.

— Дело в том, — негромко пояснил Сэм, — что теперь мы подружились как никогда прежде, благодаря обучению, кульминацией которого стало разделение воды и взращивание близости с другими, прошедшими то же обучение. И мы не одни такие, в группе образовалось несколько прочных пар; как правило, сходятся люди, состоящие в официальном браке. Иногда этого не происходит, но тогда перестройка обходится без страданий, в итоге между «разведенными» устанавливаются теплые, лучшие, чем когда-либо прежде, отношения — как в постели, так и вне ее. Никто ничего не теряет, все только выигрывают. И эти пары необязательно разнополые — вот, скажем, Дон и Джилл, они работают вместе как акробатический дуэт.

— Хм-м… Я как-то думал, что они — жены Майка.

— Ничуть не больше, чем жены любого из нас. Или чем Майк — муж всех остальных. Да и вообще, — добавил Сэм, — Майк слишком занят, он заботится, чтобы разделить себя между всеми остальными, но и только. И если уж говорить о жене Майка, то это, скорее, Пэтти, хотя она тоже настолько занята, что их отношения имеют характер скорее духовный, чем физический. По части постели и Майк, и Пэтти сильно недобирают.

Пэтти, сидевшая еще дальше от них, чем Рут, подняла голову:

— Сэм, милый, мне совсем не кажется, что я чего-то недобираю.

— Видишь? — горько вопросил Сэм. — Все бы вроде и хорошо, но в этой церкви просто невозможно спрятаться от любопытных баб.

В ответ на что слабая, она же прекрасная, половина братьев открыла по нему беглый прицельный огонь. Все съедобные снаряды останавливались в воздухе и бессильно падали, но в конце концов солидная порция макарон (с тарелки Доркас, как заметил Джубал) прорвала невидимую преграду и залепила Сэму все лицо.

Какое-то время Сэм походил на жертву тяжелой автомобильной аварии, но затем его лицо мгновенно очистилось; исчезли даже капли соуса, густо забрызгавшие Джубалову рубашку.

— Тони! Не давай ей больше! Она напрасно истратила пищу, вот пусть и ходит теперь голодная!

— На кухне еще много, — вмешался Тони. — А ты, Сэм, отлично смотришься в макаронах. Классный соус, верно? — Тарелка Доркас выплыла за дверь и вернулась наполненной.

— Хороший соус, — согласился Сэм. — То, что попало мне в рот, я употребил по назначению. Из чего он? Или лучше не спрашивать?

— Мелко нарубленный полицейский, — пожал плечами Тони. Никто не засмеялся, так что у Джубала возникло сильное сомнение, шутка ли это. Затем он вспомнил, что братья часто улыбаются, но редко смеются, — а с другой стороны, из полицейского и вправду мог получиться отличный соус… Нет, вряд ли, «длинная свинья» потому так и называется, что имеет вкус свинины, а тут, скорее, похоже на говядину.

На всякий случай он сменил тему разговора:

— Но что мне больше всего нравится в этой религии…

— Религии? — удивился Сэм.

— Ну, вы же называете это церковью.

— Да, — кивнул Сэм, — она выполняет все функции церкви, и ее квазитеология вполне сопоставима с некоторыми традиционными религиями. Я пришел сюда убежденным атеистом, а теперь я Верховный жрец и сам уже не знаю, кто я такой.

— Мне казалось, ты был иудаистом.

— Из давней раввинской династии — вот я и стал атеистом. У нас тут только двое настоящих иудаистов — Сол и Рут; побеседуй с Солом, и ты увидишь, что это тоже ничему не мешает. Рут — как только она прорвала барьеры — начала быстро меня обходить, она ведь когда еще стала жрицей, а я жрец совсем недавний. Она личность духовная, понимает все нутром, то бишь яичниками и маткой, мне же приходится напрягать мозги, что много труднее.

— Обучение, — задумчиво сказал Джубал. — Мне нравится такой подход. Вера, в которой меня воспитали, не требовала, чтобы ты хоть что-нибудь знал. Исповедуйся — и будешь спасен, попадешь прямо Христу в объятия. Человек, не способный сосчитать собственные пальцы, относился к числу Божьих избранников, получал гарантию вечного блаженства — на том лишь основании, что он был «обращен». Он мог не знать ровно ничего, не знать даже, что такое Библия. Я грокаю, что эта церковь не признает «обращения».