Фостер был до крайности осторожен, женатые и замужние допускались в святая святых его церкви только семейными парами, никак не поодиночке. Первым требованием к холостым кандидатам были сексуальная привлекательность и сексуальная агрессивность; Фостер установил незыблемое правило, по которому мужчины обязательно превосходили по численности женщин. Нет никаких определенных свидетельств, что «Архангел» изучал опыт своих предшественников, пытавшихся организовать в Америке нечто подобное, но он явно знал — либо чувствовал, — что большинство этих попыток провалилось по одной и той же причине — инстинктивное стремление жрецов к единоличному обладанию предметом своей похоти вело к проявлению ревности и как следствие к разброду и расколу. Фостер такого не допускал: абсолютно все женщины — в том числе и его собственные жены — были, так сказать, общественным достоянием.

И он совсем не спешил расширять группу посвященных — для удовлетворения скромных аппетитов большинства людей более чем хватало радостей, предлагаемых средней церковью. Если очередное перерождение выявляло две пары, способные к «небесному браку», Фостер был доволен, если нет — значит, всходы еще не окрепли, требуют дополнительной заботы, нужно, чтобы здесь поработали опытные священник и священница.

По возможности, он проверял кандидатские пары сам с помощью какой-либо священницы. На уровне средней церкви каждая из этих пар была уже «спасенной», а потому риска почти не было, с женщиной — вообще никакого, а мужчину он тщательнейшим образом оценивал и только потом давал священнице сигнал к началу действия.

В прежней своей, до спасения, жизни Патриция Пайвонская была молоденькой, замужней и «очень счастливой». У нее был ребенок, она очень любила своего довольно пожилого мужа и взирала на него с благоговейным восхищением, снизу вверх. Женщина-ребенок, она очень любила своего довольно пожилого мужа и взирала на него с благоговейным восхищением, снизу вверх.

Человек великодушный и любвеобильный, Джордж Пайвонский имел прискорбную склонность к бутылке (выражаясь точнее — к некоторым разновидностям жидкостей, разливаемых обычно по бутылкам), а потому приходил обычно к вечеру в состояние, не позволявшее ему сколько-нибудь достойно проявить свою любвеобильность. Кроме того, любвеобильность эта выплескивалась зачастую на клиенток, особенно если таковые приходили в первой половине рабочего дня: татуировка требует интимной обстановки, проводится сугубо за закрытой дверью, тем более если дело касается дам… Но Пэтти все равно считала себя счастливой женщиной, относилась к поведению мужа с полной терпимостью, а когда увидела, что тот напивается все чаще и чаще, стала и сама бегать на свидания с клиентами.

И все же было в ее жизни некое пустое место, не заполнившееся даже тогда, когда некий благодарный клиент подарил ей змею, которую не мог больше содержать сам — он куда-то там переезжал. Пэтти любила всякую живность и относилась к пресмыкающимся без обычных для людей страха и брезгливости; она устроила змею на жительство прямо в витрине ателье, а Джордж изготовил плакат с четырехцветной змейкой и надписью: «Не наступай на меня!» Рисунок имел большой успех; многие клиенты выбирали его в качестве образца для татуировки.

Пэтти стала прикупать змей, с ними ей было хорошо и спокойно, но чего-то все-таки не хватало. Отец ее был родом из Ольстера, а мать — из Корка; вооруженное перемирие родителей оставило дочь без религии.

К тому времени, как в Сан-Педро приехал сам Фостер, Пэтти уже была ищущей; несколько раз она вытаскивала на воскресные службы и Джорджа, но тот так и не смог увидеть Свет.

Проповедь Фостера отверзла глаза им обоим, они вместе узрели Свет, вместе принесли покаяние. Через шесть месяцев Фостер приехал снова; к этому времени Пайвонские были уже настолько ревностными прихожанами, что он удостоил их личного своего внимания.

— С того момента, как у Джорджа отверзлись глаза, — рассказывала Пэтти Майклу и Джилл, — всем моим несчастьям пришел конец. Он не то чтобы бросил пить, но пил теперь только в храме и непомногу. А к тому времени, как Святой Вождь приехал вторично, Джордж начал уже воплощать свой великий замысел. Естественно, нам захотелось продемонстрировать Фостеру… — миссис Пайвонская нерешительно смолкла. — Знаете, ребята, зря я, пожалуй, так разболталась. Не стоит об этом.

— Не стоит — значит, и не говори, — откликнулась Джилл. — Пэтти, милая, никогда не делай для нас ничего такого, что тебя хоть чуть-чуть стесняет. В братстве по воде все должно быть легко и просто.

— Н-ну… но я же хочу с вами поделиться! Только все это — внутрицерковные тайны, и вы не должны никому рассказывать… так же, как я никому не расскажу про вас.

— Да, — кивнул Майкл, — здесь мы называем это «тайны братьев по воде». На Марсе такая проблема даже не возникнет, но здесь, на Земле, обстановка совершенно иная. Я уже огрокал, что дела братьев по воде с посторонними не обсуждаются.

— Я… я грокаю. Странное слово, вроде как смешное, но я ему учусь. Хорошо, родные, пусть это будет «тайна братьев по воде». Вы слыхали когда-нибудь, что татуировки есть у всех фостеритов? Я хотела сказать — у настоящих верующих, у тех, кто спасен отныне и навеки — вроде меня. Нет, вы не подумайте только, что они разрисованы, как я, с ног до головы, но… видите, вот это? Вот тут, прямо где сердце? Это — священное лобзание Фостера. Джордж вписал его в картину, так что никто и не догадается. Но все равно это — Его лобзание, и целовал не кто-нибудь там другой, а действительно сам Фостер!

Пэтти прямо сияла гордостью. Майкл и Джилл осмотрели рисунок.

— Слушай, — удивленно воскликнула Джилл, — а ведь и вправду, будто отпечаток губ. Словно кто-то поцеловал тебя сюда, и остался след от помады. А так — вроде как элемент закатного неба.

— Да, это Джордж так придумал и сделал. Потому что ты не должен показывать поцелуй Фостера никому, кроме тех, у кого он тоже есть. И я не показывала, до сегодняшнего дня. Но это не страшно, — добавила (для своего, видимо, спокойствия) миссис Пайвонская, — ведь у вас он тоже будет, у обоих, и скоро, и тогда я хотела бы татуировать вас своей собственной рукой.

— Что-то я не понимаю, покачала головой Джилл. — А как же это, Пэтти, сможет он нас поцеловать? Ведь он же давно… вознесся на Небеса.

— Да, милая, конечно, вознесся. Но ты послушай, я все тебе объясню. Лобзанье Фостера можно получить от любого священника или священницы. Это просто означает, что в твоем сердце — Бог. Бог стал твоей частью, отныне и навсегда.

— Ты еси Бог! — встрепенулся Майкл.

— Как ты сказал? Вообще то… я никогда не слыхала, чтобы так говорили, но смысл примерно такой. Господь в тебе, и исходит от тебя, и пребывает с тобой, и дьявол не может к тебе подступиться.

— Да, — согласился Майкл. — Ты грокаешь Бога.

Никто еще и никогда не воспринимал его мысль с такой ясностью — за исключением, конечно же, Джилл, но с Джилл все проще, ей ведь можно объяснять по-марсиански.

— Идея тут, Майкл, примерно такая. Бог… ну, грокает тебя — и ты вступаешь в брак с Его Церковью — в брак Святой Любви и Вечного Счастья. Священник — или священница — целует тебя, затем след поцелуя закрепляется татуировкой, чтобы показать, что брак твой — навечно. Татуировка совсем не должна быть большой — моя только повторяет форму и размер благословенных уст Фостера — и может помещаться где угодно, чтобы спрятать ее от грешных глаз. В любом месте — лишь бы не было заметно. А показывают ее только на Счастливых Встречах навечно спасенных.

— Я слышала про Счастливые Встречи, — отозвалась Джилл, — но только никогда не могла толком понять — что же это такое.

— Ну, как тебе сказать, — начала объяснять миссис Пайвонская, — они же бывают очень разные. Счастливые встречи для обычных прихожан, которые вроде и спасены, но могут оступиться, вернуться к греховности, это вроде как большие вечеринки, где немного — в таком количестве, чтобы не надоело, — молятся, но в основном — резвятся и развлекаются, как на любой хорошей тусовке. Бывает там и настоящая, взаправдашняя любовь — но тоже очень немного, ведь нужно вести себя осторожно, тщательно выбирать с кем и как, чтобы, упаси Господь, не посеять в среде братьев семя раздора. Всему свое место и время — за этим наша Церковь следит очень строго.