— Вот ты говоришь, досточтимый, что вы там стремитесь к закону и порядку в вашем государстве. Но какие же это закон и порядок, когда благородный человек, прямой потомок самого Териона, сына великого Аргантония, не находит себе в вашем государстве достойного применения?

— Априлис, что ли? — я припомнил бузотёра из числа "блистательных", которого мы в прошлом году выслали из страны со всем его чванливым обезьяньим семейством.

— Да, блистательный Априлис, не снёсший неуважения к нему и не пожелавший оставаться в Оссонобе.

— Это он сам вам тут так сказал? — я с трудом удержался от смеха.

— Да, а разве это неправда?

— Правда. Мы дали ему уехать САМОМУ, чтобы не лишать его ПОСЛЕДНИХ остатков его подмоченного достоинства. Что от него осталось бы, если бы его ИЗГНАЛИ официально? Такой позор испортил бы ему и его семье всю их дальнейшую жизнь, а так — он ещё может устроиться где-нибудь на новом месте, если сделает правильные выводы и не повторит своих прежних ошибок.

— Но в вашем государстве для него такого места не нашлось?

— В нашем — нет. Оно у нас маленькое, и все большие люди в нём на виду и на слуху. И если какой-то из них вдруг оказывается недостойным, то это быстро становится известно всем, и кому он тогда такой нужен? Зачем другим общинам нужен такой вождь, которому отказала в доверии его собственная?

— Но ведь это же безобразие! Куда смотрел царь и куда смотрели вы? Как можно было позволить каким-то простолюдинам низложить благородного человека?

— А как можно было не позволить? По древним тартесским ещё законам община вправе ВЫБИРАТЬ себе вождя, и если люди выбрали — так тому и быть.

— Ну так это же были древние законы, когда благородных людей было мало.

— Верно, законы — древние, но кто их отменял?

— Так давно ведь надо было отменить! Куда ваш Большой Совет смотрел? Это что же получается, что по этим законам и Я должен угождать этим канальям, да ещё и до самой смерти, чтобы после неё новым вождём выбрали МОЕГО сына, а не какого-то там сиволапого мужика с репейниками в волосах? — судя по одобрительным кивкам других кордубских "блистательных" и их малолетних отпрысков, они думали примерно так же. Ну, за исключением разве что Трая, стоявшего чуть поодаль и сокрушённо разводившего руками — типа, я же предупреждал тебя, что разговор с ними ожидается неприятный.

— Ты не у нас в Оссонобе, блистательный, а у себя в Бетике, и если эти древние законы Тартесса здесь не соблюдаются, то чего ТЕБЕ бояться? У нас же — народ-войско, как и в древнем Тартессе, а народ-войско вправе иметь тех вождей, которые ему угодны.

— Но разве войску не приличествует дисциплина? А какая же это дисциплина, когда эти мужланы САМОВОЛЬНО меняют вождя, даже ничьего позволения не спросив?

— А чьё дозволение им нужно во ВНУТРЕННИХ делах их общины?

— Но ведь так же не делается! Есть царь, есть вы, правительство, есть и Большой Совет наконец! Кого из вас они спросили? Как вы могли стерпеть такое самоуправство?

— Мы не нашли в их действиях нарушений законов. Имуществу Априлиса вреда не нанесено и препятствий к его вывозу не чинилось, как и к продаже им недвижимости. А должность вождя — выборная, и тут община в своём праве. Какие у нас основания для вмешательства, если община не нарушила ни одного закона?

— И что это значит? Что всё в порядке? Какое-то грязное мужичьё обездоливает благородного человека, а для вас — всё хорошо?!

— Не всё, конечно. Очень нехорошо то, что потомок столь прославленных царей оказался недостойным своего благородного происхождения. Это как же нужно было себя показать, чтобы при всём уважении к его роду и сословию люди отказали ему в доверии? Ещё хуже то, что своим поведением он опозорил не только себя и не только своих детей, но и всё сословие "блистательных". Хорошо ли было бы опозорить и само государство, нарушив законное право общины и вступившись за недостойного человека?

— Недостойного?! — мой именитый оппонент едва не задохнулся от возмущения, — А выбранный ими вместо него какой-то мужлан, значит — достойный?!

— Ну, не какой-то, а ветеран нескольких военных кампаний и центурион, войску известный и сослуживцами уважаемый. Какое достоинство ещё нужно?

— А благородство происхождения?! Ты же и сам, досточтимый, хоть и не нашего блистательного сословия, но тоже ведь благородный человек и должен бы это понимать!

— Потому и омерзительно, что понимаю. Что может быть омерзительнее, чем родовитый аристократ, ни во что не ставящий честь и позорящий своё сословие?

— Ну хорошо, пусть Априлис и не самый лучший из нас, но разве мало у вас в Оссонобе других блистательных? Есть же младшие сыновья других вождей, немало таких и у нас в Бетике — почему они не обратились ни к царю, ни к вам, ни к Большому Совету с просьбой дать им достойного вождя из благородных? Ну не простолюдина же выбирать, тёмного и безграмотного! Ну какой из него вождь! Да разве он умеет управлять людьми?

— Ну, не такого уж и безграмотного. Читает он, правда, по слогам, но уверенно, а пишет хоть и коряво, но разборчиво. Для человека, научившегося этому на привалах в военных походах у грамотных сослуживцев, это немалое достижение. Научился этому — научится и другому. А что до управления — разве не справился он с центурией солдат?

— Так ведь это же совсем другое дело, досточтимый! Солдатами надо просто командовать, а вождь общины — это же ещё и судья! Это же уметь надо!

— В его послужном списке участие в трёх военных трибуналах — он знает, по крайней мере, как это делается, а в остальном — подскажут старейшины.

— И самой общине не стыдно иметь такого малограмотного вождя? Он что, и в Большом Совете её теперь представляет?

— Да, как и все вожди общин, он — член Большого Совета.

— Уму непостижимо! Простолюдин — вождь?! В старые добрые времена такого не было! И куда только мир катится…

— Ничего, я тоже малограмотный, — утешил я его, — Трай вон с трудом разбирает мои каракули, — тот ухмыльнулся, поскольку мой почерк и в самом деле на каллиграфию не тянул, особенно этими похожими на руны иберийскими кракозябрами.

— Ну, ты ведь тоже не с детства турдетанской грамоте учился, а она непроста, и во взрослые годы её изучить — ещё и не всякий сумеет, — снизошёл "блистательный" явно в порядке той сословной солидарности, на которую хотел сподвигнуть и меня, — Но ты же обеспеченный человек и можешь позволить себе раба-каллиграфа, который не опозорит тебя, если не хочет, чтобы его хорошенько высекли. А на какие доходы купит себе такого раба какой-то сиволапый мужлан?

— Да зачем нам каллиграфия? Главное — чтоб разборчиво было, а этому научить можно если и не всякого, то достаточно многих, — я не случайно оговорился, что не всех. Это в нашем современном социуме читать по слогам даже первоклашки-второгодники могут, но современный социум — продукт длительной эволюции, в ходе которой попытки внедрить массовую грамотность предпринимались неоднократно, и при каждой из них выпадало в маргиналы какое-то количество необучаемых, что затрудняло им размножение и снижало их процент в социуме. Нам же в этом смысле предстоит пахать целину…

— Так это, значит, правда? Априлис говорил нам, что вы даже пишете книги для обучения по ним грамоте простой деревенщины.

— Чтению, письму и счёту — ну, для начала хотя бы уж в пределах сотни.

— Ну хорошо, научите вы их грамоте на свою голову, и как вы потом управлять собираетесь этим шибко грамотным мужичьём? Эдак они ведь, того и гляди, решат, что и вовсе без благородного сословия обойтись теперь смогут, и как вы тогда удержите их в повиновении? Это же подрыв всех устоев!

— Римляне уже не первое столетие грамотны почти поголовно, и их государство от этого не рухнуло, — заметил Трай, — Наоборот, только крепнет и расширяется.

— И всё равно это нехорошо. Римляне — это римляне, а у нас так делать нельзя. В старые добрые времена такого не было…