Да и с чего бы? Это же не царство земли. Страна рек, озер, прудов.

Добравшись до знакомого ручья, где он увидел собственные следы, уходившие в заснеженную просеку, Брант остановился и прислушался. Шепот леса затих. И все же он выждал несколько долгих мгновений.

Потом, не сводя глаз с чащи, опустился на колени на берегу, проломил тонкий лед и, опустив в ручей флягу из козьей кожи, стал набирать воду. Сосновые ветви над головой качнул ветер, Бранта осыпало снегом. На лед упал пробившийся сквозь крону луч солнца.

Осколки засверкали, в них отразились упавшая на лоб прядь растрепавшихся каштановых волос… прищуренный от внезапного яркого света изумрудный глаз… крепко сжатые губы… упрямый подбородок, заросший двухдневной щетиной.

Брант замер, узнав вдруг в этом раздробленном отражении не самого себя, а своего отца. Хотя по сравнению с отцовской бородой, густой и темной, щетина, конечно, была редковата, какой она и должна быть у юноши пятнадцати зим от роду. И вот та отметина, что не позволит спутать его ни с кем, — ветвистый шрам на горле, уродующий гладкую бронзовую кожу. Похожий, если прищуриться, на руку, которая душит.

Ветер стих, ветви перестали колыхаться, снова пала тень. Пора возвращаться. Брант поднялся на ноги и зашагал вдоль скованного морозом ручья, следуя его прихотливым извивам. За последним поворотом глазам открылся голубой простор Ольденбрукского озера. Такого большого, что вполне сошло бы за море. Дальний берег даже этим ясным холодным утром казался миражом.

Там, где в озеро впадал ручей, курилась дымкой проталина. Остальное пространство громадного водоема замерзло, перестав быть гладью, — всюду вздымались высокие гребни сугробов, наметенных зимними ветрами. Лишь возле города острыми серебряными скребками расчищали катки для игр.

Брант наблюдал за играющими со стороны или сверху, с мостов. Ко льду он относился настороженно, и не потому, что боялся поскользнуться и упасть. Расчищенный, тот становился прозрачным. Сквозь него виднелись глубины озера, где чтото двигалось. Он казался скорее иллюзией, чем прочной опорой.

Твердая земля под ногами была куда привычнее. Брант приближался, похрустывая снегом, к границе между лесом и озером, к частоколу мертвого камыша. И не испытывал никакого желания сойти с берега и ступить на неверный лед.

Но вмиг почувствовал его, услышав за спиной рычание.

Невидимый охотник наконец себя обнаружил.

Мальчик развернулся лицом к тенистой чаще, упал на одно колено, крепко стиснув рукоять ножа, и медленно втянул воздух носом. Дома, в Сэйш Мэле, он давно уже определил бы по запаху, кто именно его преследует. Но в здешнем проклятом сухом воздухе не чуял ничего.

Зверь догнал его бесшумно. Словно дымка, клубившаяся над полыньей.

Даже настом не хрустнув.

Предупредив лишь рыком, в котором слышался голод.

Взяться за лук Брант не рискнул. Он знал: стоит шелохнуться — и зверь нападет. Поэтому замер неподвижно, как цапля, охотящаяся в камышах. И разглядел наконец над самой землей горящие красным огнем глаза — гораздо ближе, чем ожидал. Увидел бугристую шею, массивное туловище. Призрак обрел плоть.

Белый мех сливался со снегом, очертания зверя казались размытыми. И все же видно было, что он огромен, по плечо Бранту. Он угрожающе наклонил голову, оскалил желтые клыки. Широко расставил лапы, созданные для беззвучного бега по насту. Впился черными когтями в ледяную корку, готовясь к прыжку.

Кончики ушей украшали серые кольца меха, по которым Брант и узнал преследователя. Пещерный волк из Туманного Дола, соседнего царства. Эти хищники никогда не заходили так далеко на юг. Но нынешняя зима слишком уж затянулась. Дожди должны были пойти еще в конце прошлой луны, а с серых небес по-прежнему сыпал снег. Зайцы — законная волчья добыча — и те были тощие, кое-как дотянувшие до сегодняшнего дня на корешках и клубнях, которые уцелели под сугробами.

Глаза у зверя запали, сквозь кожу просвечивали ребра. Брант заметил на морде красное пятнышко.

Кровь.

Он метнул взгляд на собственные следы в снегу.

Волк, видно, подобрал оставленные им заячьи кишки. А потом отправился вдогонку, надеясь на большее. Похоже, здесь, в Ольденбруке, Путь так же чужд был лесным зверям, как и людям. Хотя голод мог заставить хищника нарушить договор.

Брант чувствовал, что еще немного — и тот прыгнет.

Он лихорадочно соображал, что делать.

Внезапно у него блеснула мысль. Собирайся волк напасть, он не стал бы выдавать себя рычанием. На самом деле то было предупреждение. Вызов. Отчаяние голода.

Брант быстрым движением сорвал с плеча стрелу с убитыми зайцами и швырнул зверю. Они упали в снег.

Волк прыгнул и схватил пищу. Утробно рыкнул и попятился в тень сосновых крон.

Брант, пользуясь моментом, тоже отступил. Вломился спиной в сухие камыши, выбираясь на лед. И лишь теперь разглядел в глубине сосняка еще две пары глаз.

Детеныши.

То был не волк — волчица.

Сверкнув белым мехом, она исчезла в лесу вместе с малышами и добычей. И теперь Брант понял, что заставило пещерного волка зайти так далеко на юг. Весенний помет — слишком рано, в плохое время появившиеся на свет щенки. Мать боролась за их жизнь как могла.

Что-что, а это он понимал очень хорошо.

Брант провел рукой по шраму на горле.

И, пустившись в путь по замерзшему озеру, вознес про себя молитву эфиру — за волчицу, столь же чуждую этой земле, как он сам.

Солнце поднялось в небеса на четверть, когда Брант взобрался на последний ледяной гребень. Перед ним раскинулся во всей красе его новый дом. Ольденбрук. Второй по старшинству город Девяти земель, стоявший над озером на каменных опорах и столбах из железного дуба. Город арок, мостов и вмерзших в лед лодок. Заснеженными террасами вздымался он от нижнего уровня, примыкавшего к правому берегу, до крытого голубой черепицей кастильона — своей высочайшей точки.

Под его обширным брюхом вода не замерзала весь год — как благодаря Милости правившего им бога, так и из-за тепла, которое отдавал сам город. Брант и отсюда видел дымку, что окутывала его, подобно дыханию огромного зверя, спящего в ожидании весны.

И слышал отголоски чьих-то стонов и потрескивание. Песнь Ольденбрука. Особенно хорошо она была слышна летом, в тихие дни. И напоминала Бранту о судне, на котором он, покинув родину, плыл против своей воли к этим немилым берегам. Скрип канатов, пощелкивание деревянной обшивки. Ему до сих пор, когда он просыпался иногда среди ночи, казалось, что он по-прежнему там, в тесной корабельной каюте. И память о кандалах заставляла его растирать запястья.

Брант поймал себя на том, что делает это и сейчас, разглядывая город. Пусть с ним и обходились тут как с королем, Ольденбрук все же оставался местом ссылки, а не домом.

Взгляд его привлекло движение в небе. К городу подлетал небольшой флиппер, направлявшийся к причалу возле величественного кастильона. Над воздушным кораблем клубился пар, заправленные кровью механизмы рдели, словно угли в медном котелке. Рули и лопасти бешено вращались, в воздухе оставался дымный след. Жгли кровь. Похоже, кто-то очень торопился.

Брант прищурился, пытаясь разглядеть трепавшийся на носу флаг. Серебряный и черный цвета. Детали разобрать не удалось, но он догадался, что увидел бы, имей глаза позорче. Серебряную башню на черном поле. Корабль из цитадели Ташижан.

Ничего особо необычного в его прилете не было. После кровопролития, случившегося в Чризмферри прошлой весной, вся Мириллия долго не могла прийти в себя. Небеса были черны от воронов-посыльных. Куда ни глянь, всюду бороздили воду и воздух корабли. И каждую ночь жителей Ольденбрука будило грохотание копыт по каменным мостам.

Но весна перешла в лето, лето сменилось зимой, а зима затянулась словно бы навеки, и вороны постепенно вернулись в птичники, корабли осели в доках, лошади реже покидали конюшни. В северных землях все будто затаилось, настороженно поджидая, когда же кончатся эти долгие холода.