28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. Предыстория известна: 28 июня в Сараево Гаврило Принсип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда. Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум из 15 пунктов. Несмотря на унизительный характер документа, сербы приняли все его пункты, кроме одного, уж слишком явно растаптывавшего их суверенитет. Германский кайзер Вильгельм II вроде бы счёл сербский ответ вполне удовлетворительным. Однако австро-венгры 28 июля объявили войну Сербии. Россия как союзница Сербии объявила мобилизацию. Реакция Германии последовала незамедлительно: России в ультимативном порядке было предложено прекратить мобилизацию к 12.00 1 августа. Россия не прекратила, и 1 августа 1914 г. Германия объявила ей войну. Этот день официально считается началом Первой мировой, хотя на самом деле начало растянулось на целую неделю.
3 августа Германия объявила войну Франции; 4 августа Великобритания — Германии. 6 августа в войну с Россией вступила Австро-Венгрия. Так в течение одной недели заполыхала Европа, а затем и весь мир, и это длилось 1568 дней. Как заметил историк Кратвелл, «одна сумасшедшая неделя разрушила мир», со временем втянув в военные действия 33 страны: четыре — центральные державы (ЦД) и их союзники Османский султанат и Болгария — с одной стороны, и Антанта и 26 их союзников, с другой. Эту неделю, однако, добавлю я, готовили почти три десятилетия.
Всего за четыре с лишком года войны было мобилизовано около 70 млн чел. (общая численность армий на январь 1917 г. — 37 млн чел.); протяженность фронтов составила от 2,5 тыс. до 4 тыс. км; прямые военные расходы достигли 208 млрд долл. — в 10 раз больше, чем стоили все войны с 1793 по 1907 г. вместе взятые. Неудивительно, что войну 1914–1918 гг. часто называют Великой войной.
Неудивительно? Но ведь Вторая мировая война (1939–1945) многократно превзошла масштаб Первой мировой по всем параметрам. И, тем не менее, Великая — не Вторая, а Первая. А слова, как заметил однажды британский историк Э. Хобсбаум, зачастую свидетельствуют лучше документов. Определение «Великая» адекватно отражает суть того, что произошло, — как в объективном плане, так и, что не менее важно с точки зрения восприятия произошедшего большими массами людей. Во-первых, Европа как целое уже столетие, со времён наполеоновских войн, не воевала — не воевала всерьёз, тотально. Память об этих войнах давно ушла в прошлое, не говоря о Семилетней (1756–1763) и Тридцатилетней (1618–1648). Отчасти и поэтому войну 1914–1918 гг. назвали Первой мировой, хотя на самом деле она не была первой мировой.
Во-вторых, война 1914–1918 гг., которую я, однако, и далее буду называть Первой, используя привычную, хотя и неправильную, нумерацию, по своим параметрам никак не укладывалась в прежний социальный опыт живших тогда людей, в исторический опыт европейской цивилизации. Этот опыт не мог ни объяснить, ни вместить её, что вело к психологическим потрясениям. С Первой мировой войной пришли новые вкусы, новая мораль, новый быт; с ней рухнул прежний мир в целом и начал возникать новый. Вторая мировая война была частью, а не нарушением этого нового бравого — «военно-спортивного» — мира, потому-то и не воспринималась как великая. В ней воевали люди XX в., готовые к ней психологически. Для них она могла быть страшной, ужасной, но не великой. А в войне 1914 г. воевали люди предыдущего века или в лучшем случае межвекового водораздела.
Первая мировая «вывихнула век», разрушила связь времен, стала разрывом с цивилизацией, которую К. Поланьи назвал «цивилизацией XIX в.», или даже «суицидом» (Е. Ихлов) последней. В Первой мировой родился XX век и его человек, а человек XIX в. умер. Или потерялся на всю оставшуюся жизнь, закатился. Первая мировая была закатной войной европейской цивилизации. Эта цивилизация закатилась — в Лунку Истории.
Для людей рубежа хронологических XIX–XX вв. Первая мировая стала изгнанием из чего-то похожего (особенно ретроспективно) на рай и что действительно, по сравнению с «длинными двадцатыми» (1914–1933/34), было раем, по крайней мере, для образованных классов, творящих культуру и пытающихся облечь собственные групповые надежды в форму общих социальных мифов. В любом случае европейская история между Седаном и Сараево (как между Ватерлоо и Севастополем) была тем временем, которое вполне может породить «синдром Сидония Аполлинария», и в определённой степени этот синдром соответствовал реальности.
Для людей цивилизации XIX в., воевавших в первой большой войне XX в. и расхлебывавших её последствия по полной программе, она означала утрату их мира, часто без приобретения нового. Такая травма потребовала мощной компенсаторики — социальной, психологической (разгул «ревущих двадцатых») и даже литературно-художественной: как заметил один критик, романы Хемингуэя позволили представителям «потерянного поколения» «быть сентиментальными (скрытая жалость к себе. — А.Ф.) и в то же время ощущать себя мужественно, благородно и трагически». Для людей разрыва времен, хроноклазма такое «воспитание чувств» было естественным. И вызвавшая его война могла быть только великой. По крайней мере, для Запада. У нас же, в России, дело обстоит по-другому.
В СССР Первая мировая (она же «первая германская») Великой не считалась. Причина очевидна: у нас Великая война — единственная, «одна на всех» — Отечественная (она же «вторая германская»), а двум великим войнам не бывать. И психологически это вполне понятно: Первая мировая не только проигрывает Второй мировой в масштабе, но и заслонена от нас ею. 1945 г. ближе к нам, чем 1918 — до сих пор живы ветераны Великой Отечественной. Она культурно-исторически более значима для России/СССР: во Второй мировой войне угроза для русских была неизмеримо выше, чем во время Первой: немцы Вильгельма II, в отличие от немцев Гитлера, не ставили задачу геноцида русских, физического и метафизического стирания их из истории, окончательного решения русского вопроса.
Если брать не русское, а мировое значение войны 1914–1918 гг., ее роль в судьбах XX в., она является Великой не только по субъективным причинам массового восприятия её людьми (впрочем, массовые субъективные чувства — фактор объективный и весьма подверженный материализации), не только по своему характеру, но и по своим результатам. Начать с того, что Вторая мировая война — лишь следствие Первой, а не самостоятельный феномен. Если Вторая мировая определила вторую половину XX в., то Первая задала весь этот век, включая Вторую мировую, определила его, расставила фигуры (после — лишь перестановка, развитие партии, миттельшпиль). Именно война 1914–1918 гг., а не война 1938–1945 гг. закрыла целую эпоху, начавшуюся в 1789 г. Именно эта война стала началом крутого мирового поворота, органичным элементом которого была мировая война 1938–1945 гг.
Я убежден, что началом Второй мировой войны следует считать не 1 сентября 1939 г., а 28 сентября 1938 г. — дату Мюнхенского сговора. Этот сговор Великобритании, Франции и Италии по сути не просто отдавал Чехословакию на растерзание Гитлеру, обеспечивая его мощным военно-промышленным комплексом, выводя на границу, т. е. в непосредственный контакт с СССР и подрывая намеченный именно на вторую половину сентября 1938 г. антигитлеровский заговор немецких генералов («сохраняя мир, мы спасли Гитлера», — заметил Н. Хендерсон; одна поправка: британцы сохраняли мир для себя, готовя войну для Германии и СССР), он делал много больше. Во-первых, по своему содержанию это было создание антисоветского военно-политического блока, эдакого протоНАТО с Великобританией в качестве организационного и финансового центра-мозга и нацистским рейхом в качестве военного кулака. Во-вторых, это был формально узаконенный акт агрессии четырёх держав против суверенного государства с прицелом на мировую войну, которая должна была начаться нападением Гитлера на СССР и разгромом последнего, в затем разгромом Гитлера англо-французами. Британцы, прежде всего Черчилль, прекрасно понимали, что и зачем они делают. Более того, они это и не особенно скрывали.
