Те, кто считает, что Россию и Германию в 1914 г. стравили, правы. Однако не надо забывать, что между странами, где правили «Вилли» и «Ники», существовали экономические и (опосредованно) политические противоречия — иначе стравить не получилось бы. Другое дело, что эти противоречия не были фатальными, они были намного менее острыми, чем англо-германские и франко-германские, но их можно было использовать, особенно с учётом вовлеченности России и главного союзника Германии — Австро-Венгрии в балканские дела. Уверен: даже если бы Россия и Германия оказались в союзе, рано или поздно между ними развернулась бы борьба, как это произошло в 1941 г. после почти двух лет «дружбы». Континентальной и транс(гипер)континентальной, каковой была Россия, державам договориться практически невозможно, мечта Хаусхофера о «континентальном блоке» — увы — едва ли осуществима. По крайней мере, до сегодняшнего дня. И всё же, повторю вместе с британским историком А.Дж. П. Тэйлором: противоречия между Великобританией и Германией были намного более острыми, чем русско-немецкие. Россия не была гегемоном капсистемы, на трон которого претендовала Германия, а Великобритания была. Россия не была претендентом на роль гегемона капсистемы, а Германия была. При таком раскладе с какой стати России поддерживать гадившую ей весь XIX век «англичанку» — своего главного врага? Стать простая, называется — «экономика».
Некоторые экономические противоречия с Германией, возникшие в 1890-е гг., заставили Россию пойти на политическое и экономическое сближение с Францией, чей финансовый капитал пошёл в Россию. (Другой вопрос, кто заставил Францию пойти на сближение с Россией — об этом ниже.) В результате к 1914 г. Россия оказалась экономически, а следовательно и внешнеполитически пристёгнута и к Франции, тесно связанной с Великобританией, и к этой последней, т. е. с «экономикополитическим концерном Антантой» (А. Богданов), возникла жёсткая экономическая зависимость от противников Германии. Об активности и силе позиций в российской верхушке британской агентуры влияния я уже не говорю.
К 1914 г. иностранному капиталу (главным образом, французскому, бельгийскому и британскому) принадлежало почти 100 % нефтяной промышленности, 90 % добычи полезных ископаемых, 50 % химической промышленности, 40 % металлургической и около 30 % — текстильной. В начале XX в. Россия имела самую крупную внешнюю задолженность.
Всё это сводило на нет бьеркский германско-русский оборонительный союз 1905 г., а тесная связь Германии с Австро-Венгрией практически не оставляла ему никаких шансов. По логике своего положения в капсистеме Россия оказывалась в лагере противников Германии, именно ей они отводили главную «военно-смертельную» роль, намного превышавшую её мобилизационные возможности (результат — февраль 1917 г., бездарный Керенский и «юный октябрь впереди»). Причём явные, открытые противники Германии были тайными противниками России и стремились к её уничтожению в ходе войны в не меньшей степени, чем Второго рейха.
О том, что в союзе с Францией и особенно Великобританией Россия совершает грубую, фатальную ошибку, царя предупреждали. Так, в феврале 1914 г. в «Записке» П.Н. Дурново предупреждал Николая II, во-первых, о том, что России ни в коем случае нельзя ввязываться в европейскую войну; во-вторых, что она выбрала не тех союзников. Дурново подчёркивал, что нельзя сближаться с Великобританией — страной, являющейся главным противником России на мировой арене; что у нас нет столь острых противоречий с Германией, которые гнали бы Россию на войну с ней. По сути Дурново выступал с позиций необходимости создания континентального блока против англосаксов. Это, по его мнению, позволило бы избежать войны и участия в ней России.
Последнее Дурново считал смертельно опасным, полагая, что война приведёт Россию к анархии, в которой обвинят правительство, и, как следствие, к революции. Вот что писал оказавшийся неуслышанным пророком Дурново: «Особенно благоприятную почву для социальных потрясений представляет, конечно, Россия, где народные массы, несомненно, исповедуют принципы бессознательного социализма… Русский простолюдин, крестьянин и рабочий одинаково не ищет политических прав, ему и ненужных, и непонятных. Крестьянин мечтает о даровом наделении его чужой землёю, рабочий — о передаче ему всего капитала и прибылей фабриканта, и дальше этого их вожделения не идут. И стоит только широко кинуть эти лозунги в население, стоит только правительственной власти безвозвратно допустить агитацию в этом направлении, — Россия, несомненно, будет ввергнута в анархию, пережитую ею в приснопамятный период смуты 1905–1906 годов… Война с Германией создаст исключительно благоприятные условия для такой агитации. Как уже было отмечено, война эта чревата для нас огромными трудностями и не может оказаться триумфальным шествием в Берлин. Неизбежны и военные неудачи, — будем надеяться, частичные, — неизбежными окажутся и те или другие недочёты в нашем снабжении. При исключительной нервности нашего общества, этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение, а при оппозиционности этого общества всё будет поставлено в вину правительству». Ну а дальше — революция.
Никакой реакции сверху, «из сфер», как говорили в старину, не последовало. И это не очень удивляет: первое, что отказывает у систем, слоёв и лиц, вступающих в полосу упадка, это чувство самосохранения. Утрата данного чувства — верный признак деградации и дегенерации системы, строя, слоя. Примеров — масса, кроме позднего самодержавия ограничусь одним: поздний СССР. Как заметил писатель О. Маркеев (в «Неучтенном факторе»), «способность к упреждающему отражению коррелируется с фазой развития. При дегенерации системы способность "слышать" катастрофически снижается». Неспособность услышать предупреждения и/или увидеть знаки на стене — это «эффект Кассандры». Он, помимо прочего, обусловлен классовым фактором: есть классовый предел адекватного восприятия реальности, в какой-то момент «наблюдатель», чтобы адекватно понять или даже просто увидеть реальность, её противоречия и опасности, должен выйти за рамки своих классовых характеристик и даже интересов, т. е. перестать быть классово ограниченным индивидом. Разумеется, это нелегко как само по себе, так и с точки зрения конфликта, со своим классом (окружением), который (которое) в массе своей, как правило, не желает слышать предупреждений и фиксировать материализованные знаки судьбы, а если слышит, не желает ничего менять — паралич воли. Классовая ограниченность — удел господствующих групп финально-летальных эпох. Такие группы и лица ничего не могут создать, только разрушить, тупо прожирая не ими созданное и теша свою социальную импотенцию. Не случайно Ф. Энгельс о людях, создавших капитализм, писал, что они — кто угодно, но только не буржуазно (т. е. не классово-капиталистически) ограниченные люди.
При утрате воли и ясности исторического видения групповой (классовый) инстинкт самосохранения, становясь самодовлеющим, превращается в свою противоположность, подталкивая систему/группу/организацию к самоубийству. Как заметил тот же О. Маркеев, люди (и организации, добавлю я), порабощенные инстинктом самосохранения, ничего не могут решать.
Ясно, что деградирующая, теряющая волю и интеллект система не могла услышать в 1914 г. предупреждения Дурново, как ещё раньше не услышала другого провидца — министра внутренних дел В.К. Плеве. В октябре 1902 г. в споре с С.Ю. Витте, который, по-видимому, сыграл роль в смерти министра, Плеве сказал следующее: «Революция у нас будет искусственной, необдуманно сделанной так называемыми образованными классами, общественными элементами. У них цель одна: свергнуть правительство, чтобы самим сесть на его место, хотя бы только в виде конституционного правительства. У царского правительства, что ни говори, есть опытность, традиции, привычка управлять. Заметьте, что все наши самые полезные, самые либеральные реформы сделаны исключительно правительственной властью, по её почину, обычно даже при несочувствии общества… из лиц, из общественных элементов, которые заменят нынешнее правительство, — что будет? — одно лишь желание власти, хотя бы даже одушевлённое, с их точки зрения, любовью к родине. Они никогда не смогут овладеть движением. Им не усидеть на местах уже по одному тому, что они выдали так много векселей, что им придется платить по ним и сразу идти на уступки. Они, встав во главе, очутятся силою вещей в хвосте движения. При этих условиях они свалятся со всеми своими теориями и утопиями при первой же осаде власти. И вот тогда выйдут из подполья все вредные преступные элементы, жаждущие погибели и разложения России, с евреями во главе»[521].
