Далее А.И. Солженицын обратился к B.C. Лебедеву с просьбой взять на себя роль судьи в его споре с А.Т. Твардовским в отношении пьесы «Олень и шалошовка» и заявил, что ему будет «больно», если он поступит «не так, как этого требуют» от писателей «партия и очень дорогой» для него «Никита Сергеевич Хрущёв»[220].
Заканчивал свое сообщение В. Лебедев следующими словами: «Писатель А.И. Солженицын просил меня, если представится возможность, передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он ещё раз хочет заверить Вас, что он хорошо понял вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и искусства и постарается быть достойным высокого звания советского писателя»[221].
Комментируя этот эпизод, В.Н. Войнович пишет, что если бы тогда он узнал о нём, образ рязанского праведника померк бы для него сразу[222].
Изображая себя непримиримым противником Советской власти и подчёркивая это при каждом удобном случае, А.И. Солженицын забыл, что не только не возражал в 1963 г. против выдвижения своей кандидатуры на Ленинскую премию, но и явно надеялся её получить. Как же так? Из «кровавых рук»?
Описывая свое вступление в Союз писателей РСФСР на рубеже 1962–1963 гг. и рассказывая, как звала его в Москву и обещала свою помощь литературная «чёрная сотня» (Михаил Алексеев, Вадим Кожевников, Анатолий Сафронов и Леонид Соболев), А.И. Солженицын скромно отмечает в «Телёнке»: «Чтобы только не повидаться с “чёрной сотней”, чтоб только этого пятна на себя не навлечь, я гордо отказывался от московской квартиры»[223].
Вот что значит забота о чистоте имени.
Не прошло трёх лет, и осенью 1965 г. Александр Исаевич совершил то, что Л.З. Копелев назвал «переходом Хаджи Мурата». Забыв о чистоте имени, не опасаясь на этот раз «запятнать» себя, А.И. Солженицын отправился в Москву на поклон к «чёрной сотне». Можно было бы допустить, что разуверившись с возможности пробиться на страницы печати с помощью А.Т. Твардовского, он из чисто тактических соображений решил использовать для этого противников «Нового мира». Однако нельзя не отметить, что на весы были брошены четыре небольших рассказика.
Но главное в другом: оказывается, вступив в переговоры с «чёрной сотней», Александр Исаевич, забыл о своей гордости и прежде всего обратился с просьбой не о публикации рассказов, а о квартире в Москве[224].
Сколько презрения вложил А.И. Солженицын в описание своего знакомства с М.А. Шолоховым в 1962 г.: «Невзрачный Шолохов», «стоял малоросток и глупо улыбался», «на трибуне он выглядит ещё более ничтожным, чем вблизи»[225]. С М.А. Шолоховым многие раскланивались. «Я — не раскланиваюсь, — подчеркивал Александр Исаевич, — я — из другой республики». И всё-таки они познакомились («состоялось рукопожатие»): «Царь не царь, но был он фигурой чересчур влиятельной и ссориться на первых шагах было ни к чему. Но и — тоскливо мне стало, и сказать совершенно нечего, даже любезного»[226].
Так А.И. Солженицын писал позднее. А вот что писал он М. А. Шолохову через три дня после знакомства: «Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Я очень сожалею, что вся обстановка встречи 17 декабря, совершенно для меня необычная, и то обстоятельство, что как раз перед Вами я был представлен Никите Сергеевичу, — помешали мне выразить Вам тогда моё неизменное чувство: как высоко я ценю автора бессмертного “Тихого Дона”…»[227].
Характеризуя свое «распрямление» и имея в виду 1965 г., А.И. Солженицын подчеркивал: «Я подхожу к невиданной грани: не нуждаться больше лицемерить, никогда и ни перед кем»[228]. Так написано в его воспоминаниях «Бодался телёнок с дубом» на с. 96. А на с. 107 мы читаем следующие слова Александра Исаевича, сказанные им в беседе с А.Т. Твардовским: «Я по-прежнему с полной симпатией слежу за позицией и деятельностью журнала… (Здесь натяжка конечно)»[229]. Натяжка в данном случае — это и есть лицемерие.
Упрекая, а порою и открыто осуждая тех, кто отрекался и каялся под давлением власти, А.И. Солженицын забывает, что он тоже не избежал этого греха. Вспомним его обращение осенью 1965 г. к П.Н. Демичеву[230]. А письмо к Л.И. Брежневу от 25 июля 1966 г.?[231] Каким былинным героем-копьеборцем изображает себя Александр Исаевич на заседании Секретариата Союза писателей 22 сентября 1967 г. при обсуждении «Ракового корпуса»: один против всех. Но ведь и там он отрекался от самого себя, «охаивал» «себя прежнего»[232].
Широко распространено мнение, будто бы, оказавшись за границей, А.И. Солженицын, не считаясь с возможными последствиями, разразился критикой недостатков западного общества. Но так ли уж Александр Исаевич был безразличен к западному общественному мнению?
Вспомним «Письмо к вождям», которое он в зависимости от обстоятельств переписывал несколько раз. Сидя на подмосковной даче, можно было сравнивать американский Сенат с «балаганом», а западную музыку характеризовать как «обезьянью». Но разве можно было позволить такое даже в Цюрихе? Прошло немного времени, и он, едва не ставший почётным гражданином Соединённых Штатов Америки, был приглашён выступать в том самом Сенате, который ещё совсем недавно называл «балаганом». Может быть, он отказался от приглашения, не желая быть шутом на балаганной сцене? Ничего подобного. Принял с радостью. Где же здесь принципиальность и последовательность?
И вовсе не критиковал он Запад. Он обвинял его в отсутствии воли. Он обвинял его в стремлении к разрядке. Он пытался растормошить западного зверя и натравить его на собственную страну.
Разве не в угоду Западу он переделывал «Август»? Разве не в угоду Западу он перелицевал «Круг»? Разве не в угоду Западу он переработал «Архипелаг»? Да что там «Архипелаг», переписывал собственную биографию.
А как он вёл себя, вернувшись в Россию? Сразу же, скажут его поклонники, возвысил свой голос против разрушительных ельцинских реформ? Возвысил, но поначалу обрушил свой гнев не на президента, а на Е.Т. Гайдара и его команду и назвал Ельцина своим именем только тогда, когда тот сошёл со сцены.
Зато, говорят его поклонники, он отказался от пожалованного ему Б.Н. Ельциным ордена. Отказался. Но когда? После дефолта 1998 г., за год до ухода Б.Н. Ельцина с политической сцены. Отказался. Но как? Заявил, что не может принять его из рук нынешнего президента, однако готов принять его потом. А что, потом это будет не ельцинский орден?
И если наш праведник такой принципиальный, как же он мог получить из рук этого же «преступного режима» дачный участок в четыре гектара на окраине столицы, причём не где-нибудь, а «в номенклатурном лесу среди нынешних вождей», т. е. среди вождей всё того же «преступного режима»[233]. Почему же получить из преступных рук орден нельзя, а участок можно? Почему получить орден из рук преступников нельзя, а жить бок о бок с ними на заповедной земле можно?
Какую же нужно иметь совесть, чтобы после всего этого говорить о «чистоте имени»?
В «Телёнке» рассказывается, как его помощница Е.Д. Воронянская не исполнила требование уничтожить имевшийся у неё экземпляр «Архипелага», как, оказавшись летом 1973 г. в КГБ, дала откровенные показания и как вскоре после этого, видимо, терзаемая раскаянием, покончила с собой. Как же реагировал на это Александр Исаевич? Вот свидетельство В.Е. Максимова: «Реакция нашего героя, большого человеколюбца, душеведа и христианина, на эту трагедию была библейски лапидарной: "Она обманула меня — она наказана''»[234].
