Как мы знаем, одним из документов, предназначенным для того, чтобы парализовать версию о связях А.И. Солженицына с КГБ, стал так называемый «донос Ветрова». Его можно было датировать любым числом. Почему же КГБ остановил свой выбор на дате 20 января 1952 г.? Напрашивается предположение, что это было связано со стремлением нейтрализовать какие-то слухи о поведении А.И. Солженицына в экибастузском лагере, относящиеся к этому времени.

Что же тогда произошло? Именно в эти дни (по утверждению А.И. Солженицына, 22 января) после возращения заключённых с работы произошло нападение на барак усиленного режима, который представлял собою лагерную тюрьму. По утверждению А.И. Солженицына, об этом он узнал после возвращения с работы, уже находясь в столовой, поэтому к бунту заключённых его бригада не имела никакого отношения[926].

Когда началась стрельба, вспоминал А.И. Солженицын, он был возле своего барака, у входа в который «образовалась губительная толкучка», наконец, «двери освободились», «мы вошли последние». «В бараки за нами преследователи не врывались. Они заперли нас», и «ночью бараки были заперты»[927].

В этом нет ничего удивительного. Из Инструкции о режиме содержания заключённых в особых лагерях МВД СССР: «От отбоя ко сну и до утреннего подъёма двери бараков находятся на запоре. Заключённым запрещается хождение из барака в барак»[928].

На следующий день лагерь забастовал. Единственным бараком, который вышел на работу, был барак, в котором находилась бригада А.И. Солженицына. Объясняя этот факт, он писал: «Ночью бараки были заперты, на следующее утро, 23 января, не дали встретиться разным баракам в столовой и разобраться. И некоторые обманутые бараки, в которых никто явно не пострадал, ничего не зная, вышли на работу, в том числе и наш. Мы вышли, но никого не выводили из лагерных ворот после нас; пуста была линейка, никакого развода. Обманули нас»[929].

А поскольку очерёдность и график следования бригад на завтрак никто не отменял, то дело не в том, что «разным баракам» «не дали встретиться» «в столовой и разобраться», а в том, что, по свидетельству Д.М. Панина, только их барак 23-го не присоединился к голодовке и отправился в столовую, а оттуда на поверку и во главе с бригадирами на работу.

В связи с этим нельзя не обратить внимания на то, что, по утверждению А.И. Солженицына, лагерный бунт произошел 22 января, а по свидетельству С. Бадаша, 21-го[930]'. Так же датирует это событие и Д. Панин[931].

Забастовка продолжалась до 26 января.

«Следующий день, 27 января, — писал А.И. Солженицын, — был воскресенье. А нас не гнали на работу — навёрстывать…, а только кормили, отдавали хлеб за прошлое и давали бродить по зоне. Все ходили из барака в барак»[932].

Поразительно, А.И. Солженицын, отбывший в особом лагере два с половиной года, не знал, что свободное хождение по территории особого лагеря было категорически запрещено не только ночью, но и днём.

Статья 11 Положения об особых лагерях гласила: «Хождение заключённых из барака в барак запрещается»[933]. Об этом же свидетельствует ст. 30: «Заключённым запрещается: — в свободное от работы время до поверки передвигаться в пределах зоны лагерного подразделения, а также хождение из одного барака или производственного помещения в другое (за исключением помещений бытовых и медико-санитарных учреждений под наблюдением надзорсостава)»[934].

Получается, что на заключённого А.И. Солженицына эти статьи тоже не распространялись.

По словам А.И. Солженицына, 28-го состоялось собрания бригадиров, на котором, если верить ему, он высказал лагерному начальству горькую правду о жизни заключённых, после собрания отправился в санчасть и на следующий день его положили в больницу[935]. С. Бадаш пишет, что 29-го в лагерь приехала какая-то комиссия, заключённые предъявили ей свои требования и только после этого было созвано собрание бригадиров. Если события развивались именно так, то А.И. Солженицын не принимал участие в этом собрание и вместо него отправился в больницу.

Читатели «Одного дня Ивана Денисовича», наверное, помнят, как главный герой рассказа Иван Шухов, почувствовав себя плохо, бросился утром до развода в медсанчасть к дежурному фельдшеру, но освобождения от работы не получил[936].

В описании этого эпизода А.И. Солженицын допустил по крайней мере две неточности. Прежде всего речь идёт о ст. 31 Положения об особых лагерях, которая гласила: «Заключённым разрешается: а) посещать в условленные часы под наблюдением надзирателя бытовые и медико-санитарные учреждения». Следовательно, Иван Шухов не мог сам обратиться в медсанчасть, туда его мог привести только надзиратель. Во-вторых, А.И. Солженицын упустил из вида ст. 77: «Освобождение от работ по болезни производится вольнонаёмный врачом или начальником санчасти». Это значит, что обращение И. Шухова к фельдшеру даже при содействии надзирателя не имела смысла.

На это можно сказать, что за время пребывания в лагере сам А.И. Солженицын не обращался в медсанчасть и мог не знать указанных правил. Однако 29 января он все-таки лёг в больницу: «Едва раскрыли бараки, я показался врачам и меня назначили на операцию»[937]. Из этого явствует, что если бы Александр Исаевич обращался к врачам, то его должен был привести к ним надзиратель. И если его не только освободили от работы, но и положили в больницу, то только по решению начальника санчасти.

Объясняя это, А.И. Солженицын писал в «Архипелаге»: «Болезнь моя не была неожиданностью, много лет была у меня одна опухоль, которая по сути дела не тревожила, и я относился к ней беспечно, а лучше было бы, если бы я побеспокоился раньше. Но с лета прошлого года она стала расти быстрее. Я всё думал, что обойдётся, что если операция окажется необходимой, то сделаю её после окончания срока, и только в январе она стала расти столь быстро, что откладывать дальше было опасно. В последних числах января я лёг в больницу»[938].

«Я, — писал он, — лежу в больнице среди раненых, калеченных в ту кровавую ночь. Есть избитые надзиратели до кровавого месива — им не на чем лежать, всё ободрано»[939].

По словам А.И. Солженицына, госпитализировали его 29 января, 12 февраля сделали операцию, 26 февраля выписали из больницы. 1 марта Александр Исаевич писал домой, что «рана уже зажила, что ходит он нормально и что через неделю, если его не переведут в другое место, выйдет на работу»[940]. Таким образом, Александр Исаевич лёг в больницу 29 января, а вернулся к работе не ранее 8 марта; итого 40 дней — 14 до операции и 26 дней после.

Первый вопрос, который возникает при обращении к этой истории: что делал А.И. Солженицын в больнице с 29 января по 12 февраля? Неужели две недели ушли на подготовку к операции? Конечно, нет. Вся подготовка могла заключаться в сдаче необходимых анализов (что, кстати, можно было сделать и амбулаторно) и вряд ли требовала более одного-двух дней. Что же Александр Исаевич делал в больнице остальные 12–13 дней?