Старец Иларион в то время доживает свои последние годы в горных пустынях за поселком Горным. Он очень скорбит, что его книга вызвала столь негативную реакцию у церковных властей. В 1915 году он пишет письмо в Священный Синод, в котором просит уведомить его, верны ли дошедшие до него слухи, что он отлучен от церкви? Ответа старец так и не дождался. Перед кончиной старец говорил, что он крайне обижен духовной властью, которая осудила его книгу, но вот за что, так она и не ответила. Последние слова старца о судьбе России становятся пророческими. Он говорит, что борьба с Богом высших членов российской иерархии навлечет на страну и народ великий гнев Божий. В 1916 году пустынник Иларион, автор книги «На горах Кавказа», закончил свой земной путь и был похоронен в горах под часовней.

Спор неразрешен и поныне, и поныне старец Иларион не оправдан и несет свой тяжкий крест.

К истории старца Илариона важно добавить то, что в 1910 году к нему сюда, в Горный, из Иерусалима приехал старец Феодосий, с которым они общались еще на Афоне. Старцы жили вместе в пустыне, возле монастыря «Темные буки», а после кончины отца Илариона отец Феодосий переместился со своей маленькой общинкой ближе к поселку Горному. Именно там ему явилась Матерь Божия, там располагается поныне его чудотворный источник, там и стояла моя маленькая часовня.

После прочтения этих потрясающих для меня событий я ответил себе на один важный вопрос, который прежде крайне волновал меня: почему старец Феодосий выбрал именно поселок Горный из всех мест России? Ведь отец Феодосий пробыл на Востоке 90 лет, тридцать из которых провел на Афоне, а 60 лет он молился у Гроба Господня в Иерусалиме, и вот его выбор пал на Горный, Теперь этот вопрос решился, но встал другой: почему старец Иларион из всех чудесных, удивительных и волшебных мест Кавказа, которые он с такой любовью и восторгом описал в своей книге, избирает для окончательного приюта именно Горный? Края загадка, тайна кроется в этих местах?

Я шел по лесным тропинкам. Нещадно палило солнце, но здесь в тени деревьев еще сохранялась благодатная прохлада. Сзади, свесив язык до земли, плелась Ассоль. Как только в колее, выбитой вездеходами, встречалась лужа, так собака плюхалась в грязь и наслаждалась влагой. А когда мы переходили через горную реку, так она заходила в воду и шла вверх по течению, исступленно утоляя жажду. Потом, найдя углубление в воде, ложилась в него и лежала, с укором посматривая на меня, дескать, не вздумаю ли я покинуть это райское место и двинуться дальше? Я тоже раздевался и ложился на спину в ледяной хрусталь. Вода обжигала опаленное и разгоряченное тело так, что ломило в висках и кружилась голова.

Потом я сидел на каменистом берегу и наслаждался тишиной в ожидании, когда обсохну. А еще смотрел на эти старые, затерянные горные тропы и думал, сколько же по них хожено, свидетелями каких удивительнейших событий они, наверное, являются? Сколько людей прошло по ним, о чем они думали, о чем мечтали, что их беспокоило и что их радовало? С детства я мечтал о дальних странах, о новых людях, о приключениях, о встречах с чудесами. Сколько мысленных путешествий я совершил по Гималаям и Тибету, по Азии и Америке! В своих фантазиях я уносился в далекую, загадочную синюю даль в поисках таинственной страны Шамбалы или как по-русски ее называют Беловодье. Как мечтал я о Севере, о ледяных пустынях с космическим холодом и бездонным небом, в котором проваливается и исчезает душа, мысли, сердце, а остается лишь только состояние торжественного блаженства и бесконечной радости. Но все так и осталось в мечтах…

Есть только вот этот кусочек Кавказа, который уже местные жители окрестили лермонтовскими, то есть моими местами. Именно здесь и проходит самая главная часть моей жизни. Сколько уже моих мыслей, тревог и переживаний помнят эти тропинки. Каждый камень здесь мне знаком, каждое дерево мне близко, каждая гора мой тайный друг, каждый ручеек мой приятель.

Немного отдохнув у речушки, мы отправились с Ассоль дальше в путь, искать могилу старца Илариона, а я все продолжал думать о своей жизни, о превратностях судьбы и о том, что, может быть, здесь, в этих горах, и есть тот самый Тибет, те самые Гималаи, Беловодье, о которых я так долго грезил и которые так и остались лишь в мечтах? Возможно, вот эта гора, на которую мы начинаем подниматься, и есть мой Эверест, хотя бы рядом с которым я всю жизнь мечтал побывать? Смотришь кино, читаешь книги: люди где только ни побывали, чего только ни видели, сколького они сумели достигнуть, а вот мне все это не удалось претворить в жизнь, Может статься, настоящая жизнь обошла меня стороной? Вероятно, я чего-нибудь не понимаю, и, возможно, что я на самом деле ничем не обделен, все у меня есть и я счастлив, но только не осознаю того. Не ценю то, что у меня есть, потому как смотрю всегда куда-то вдаль, туда, за горизонт. А эта даль как раз у меня под ногами, и чудеса тут у меня, как говорится, в полном комплекте. И я почему-то вспомнил Михаила Юрьевича Лермонтова, который безумно любил Кавказ, но душа его томилась, металась, как невольная птица, желающая вернуться в обитель своих предков — в далекую, суровую Шотландию.

Пришел я в эти места, можно сказать, случайно, хотя случайного в жизни ничего не бывает, а всем руководит великий Учитель и Ведущий наших судеб. Его действия, конечно, как бы не видны, и ты сам вроде бы принимаешь решения, но в итоге, оглянувшись назад на пройденный путь, осознаешь, что тебя постоянно ВЕДУТ. Я обошел все окрестности Новороссийска в поисках уединенного местечка, где можно было бы купить какую-нибудь халупку подешевле, и там находить покой и одиночество. Выбор пал на Горный. Домик еле-еле купил, денег не хватало. Потом решил часовню построить, чтобы можно было в ней лучше сосредоточиваться на небесном. Построил. Затем дошел до меня слух, что в ущелье, в трехстах метрах от моего дома, был скит и жил в нем удивительный монах Феодосий. Решил и там, в ущелье, около колодца, поставить хотя бы крохотную, но часовенку святому. Впрочем, смысла ставить там часовню не было, так как место было столь безлюдным и глухим, что возможно лишь раз в году там кто-нибудь из местных жителей проходил с козами на пастбища. Построил часовню святому Феодосию. Лет через пять место стало более известным и в него начали притекать паломники, потом все больше и больше, пока это место не отдали церкви и оно стало всегда многолюдным и суетливым. А какая раньше там была благодать! Сядешь на ствол поваленного дерева около колодца, и с неба сладость, как манна, вливается прямо тебе в душу и сердце. Сидишь и забудешь обо всем на свете, все тревоги, волнения как туман утренний рассеиваются, и остается только нежность, любовь и красота. Не успеешь оглянуться, а уже и стемнело, и ночь плотной пеленой окутала все ущелье. В темноте лишь виден проем в часовенку, где торит лампадка. И кажется, что это двери куда-то в другое пространство, другое измерение. Так чудно и странно! Вот так сидеть в непроглядной темноте, в которой лишь только эти открытые двери. Однако пора возвращаться домой, и если не захватил фонарика или на крайний случай спичек, то путь к дому, который я проделываю за пять минут при свете, может затянуться до часа блукания по лесу, а то и больше. Однажды вот засиделись мы с приятелем допоздна, а потом в буквальном смысле продирались в совершенно незнакомой местности. Горы не допускают оплошности и расхлябанности. Здесь нужны особые знания и чутье, иначе так заплутаешь в трех соснах, что до утра будешь бродить.

Все это я вспоминал, когда шел искать место последнего приюта старца Илариона, так же как и десять лет назад искал место святого Феодосия. Не мог тогда я подозревать, что из-за того, кто первый открыл скит отца Феодосия, будет столько споров, склоки и грязи в мой адрес. Будто важно — кто первый? Важно то, что это сделано. Я стремился уйти от суеты, от людей, а все это достало меня здесь еще в большей степени, нежели в городе. Да и как можно было тогда предположить, что дикое, пустынное ущелье станет местом, по которому ежедневно сейчас проходят сотни людей? Вот тебе уединение и покой, вот тебе и строительство часовен — благое дело, одну сожгли, а другую просто убрали.