— Аллилуйя, Халина!

Это наш специальный боевой клич — комбинация из наших имен. Обычно мы использовали его на соревнованиях по легкой атлетике или перед тестами.

А потом мы выстраиваемся в очередь, чтобы позировать для индивидуального портрета с дипломом. Для этой цели школа наняла официального фотографа, а в центре футбольного поля установили задник ярко-синего цвета. Правда, мы все слишком возбуждены, и позировать с серьезным видом крайне сложно. Девчонки сгибаются пополам от смеха, так что в кадр часто попадают только их макушки.

Приходит мой черед фотографироваться, и тут в последний момент в кадр запрыгивает Хана и кладет руку мне на плечо, а фотограф от неожиданности непроизвольно щелкает затвором. Щелк! Вот они мы — я повернулась к Хане, рот открыт от удивления, и видно, что я сейчас расхохочусь; Хана на голову выше меня, глаза закрыты, рот открыт. Я действительно считаю, что этот день был счастливым. Было в нем что-то особенное, может быть, даже волшебное, потому что, хоть я и красная как рак от жары, а волосы как будто приклеились ко лбу, на этой единственной фотографии я выгляжу симпатичной. Будто частица Ханы передалась и мне. И я не просто симпатичная, я — красивая.

Играет школьный оркестр, в общем — чисто, мелодия плывет над футбольным полем, а птицы вторят ей, кружа в небе. Наступает такой момент, как будто с нас со всех сняли тяжелый груз и стерли все различия, и, прежде чем я успеваю понять, что именно происходит, все мои одноклассницы бросаются друг к другу. Мы сбиваемся в круг, обнимаемся, подпрыгиваем и кричим:

— Мы это сделали! Мы это сделали! Мы это сделали!

И никто из родителей или учителей не пытается нас разъединить. Когда мы с девчонками начинаем расходиться, я вижу, как они стоят неподалеку и, скрестив руки на груди, терпеливо за нами наблюдают. Я ловлю на себе взгляд тети, и у меня вдруг сжимается сердце — я понимаю, что она и все остальные дарят нам этот момент, последний, когда мы вместе. Потом все изменится — навсегда.

Все изменится, все меняется уже в эту конкретную секунду. Кольцо разбивается на группы, а группы начинают расходиться по одному, и я замечаю, что Тереза Грасс и Морган Делл уже идут по газону к улице. Каждая идет, опустив голову, со своими родителями, и ни одна ни разу не обернулась. И тут до меня доходит, что они с нами и не праздновали, я не видела в нашей компании ни их, ни Элеонору Рана, ни Энни Хан, вообще никого из исцеленных девочек. У меня почему-то сжимается горло, хотя так все и должно быть. Всему приходит конец, люди идут дальше и не оглядываются назад. И правильно делают.

Я замечаю в толпе Рейчел и бегу к ней. Мне вдруг страшно хочется оказаться с ней рядом, чтобы она взъерошила мне волосы, как делала это, когда я была совсем маленькой, и сказала: «Ты отлично справилась, Луни». Луни — это прозвище, которая она выдумала для меня в детстве.

Странно, но у меня перехватывает дыхание, я с трудом выкрикиваю имя сестры:

— Рейчел!

Я так счастлива ее видеть, что готова расплакаться, но этого, естественно, не происходит.

— Ты пришла.

— Конечно пришла, ты же моя единственная сестра, не забыла? — Рейчел улыбается и передает мне букетик маргариток, небрежно завернутый в коричневую оберточную бумагу. — Поздравляю, Лина.

Чтобы не кинуться к ней на шею, я утыкаюсь носом в букет и делаю глубокий вдох. Секунду мы просто стоим и смотрим друг на друга, а потом она протягивает ко мне ладонь. Я уверена, что сейчас она в память о старых временах обнимет меня за плечи или хотя бы пожмет руку, но она просто откидывает с моего лба мокрую прядь волос.

— Как неопрятно, — говорит она, по-прежнему улыбаясь, — ты вся потная.

Расстраиваться глупо и будет это как-то по-детски, но я действительно ожидала другого.

— Это из-за мантии, — говорю я и понимаю, что проблема наверняка именно в мантии, это она не дает мне дышать.

— Идем, — говорит Рейчел, — тетя Кэрол хочет тебя поздравить.

Тетя и дядя вместе с Грейс стоят на краю поля и беседуют с миссис Спринджер, моей преподавательницей истории. Я иду рядом с Рейчел, она всего на пару дюймов выше меня, и мы идем в ногу, но расстояние между нами добрых три фута. Рейчел молчит. Я догадываюсь, что она уже хочет поскорее вернуться домой к своей повседневной жизни.

Я позволяю себе оглянуться. Не могу удержаться. Девушки в ярко-оранжевых мантиях похожи на язычки пламени. Все одновременно уменьшается в размерах и стихает. Голоса сливаются и становятся похожи на белый шум океана, который постоянно фоном звучит на улицах Портленда и его уже никто не замечает. Все замерло и приобрело четкость, как на обведенном черной тушью рисунке, — застывшие улыбки родителей, ослепляющая фотовспышка, открытые рты, сверкающие зубы, блестящие черные волосы, темно-синее небо и безжалостный свет. Все тонет в этом свете. Картинка настолько отчетливая и безупречная, что у меня не остается сомнений — она уже стала воспоминанием или сном.

8

H — водород, элемент номер один,
Когда происходит деление,
Становится ярким и горячим,
Как солнце.
He — гелий, элемент номер два,
Инертный и летучий газ,
Он обновляет мир.
Li — литий, элемент номер три,
Одним касанием превращает огонь
В погребальный костер
И дарит мне вечный сон.
Be — бериллий, элемент номер четыре…
Из молитв об элементах. Раздел «Молитвы и учеба». Руководство «Ббс»

Летом по понедельникам, средам и субботам я помогаю дяде в его магазине «Стоп-энд-сейв». В основном в мои обязанности входит пополнение запасов товаров на полках и работа за кассой, но случается, что я помогаю с бухгалтерией в маленьком офисе за стеллажами с сухими завтраками и галантерейными товарами. Слава богу, Эндрю Маркуса в конце июня исцелили и определили на постоянную работу в другой продовольственный магазин.

Утром четвертого июля я отправляюсь к Хане. Каждый год в этот день мы ходим смотреть фейерверк на Истерн-Променад. Там всегда играют оркестры, а торговцы продают с лотков на колесиках кукурузу в початках и на маленьких бумажных тарелках яблочные пироги, плавающие в растаявшем мороженом. Четвертое июля — один из моих самых любимых праздников, это день нашей независимости, день, когда мы навсегда закрыли границы нашей страны. Мне нравится музыка, которая звучит на улицах, нравится густой дым, который поднимается над грилем, стелется по улицам и превращает прохожих в призраков. Но больше всего мне нравится то, что в этот день комендантский час начинается позже, чем всегда, и всем неисцеленным позволено возвращаться домой не в девять часов вечера, а в одиннадцать. В последние годы мы с Ханой придумали для себя игру — остаемся на улице как можно дольше и с каждым разом сокращаем время на возвращение домой. В прошлом году, чтобы оказаться на пороге своего дома ровно в десять пятьдесят восемь, мне пришлось мчаться со скоростью спринтера. У меня тряслись от слабости ноги, а сердце выскакивало из груди, но когда я улеглась в постель, я улыбалась. У меня было такое чувство, будто мне что-то сошло с рук.

На дверях дома Ханы установлен кодовый замок. Я набираю четырехзначный код и проскальзываю внутрь. Код мне Хана дала еще в восьмом классе. Это был с ее стороны, как она сама выразилась, жест доверия. А еще она сказала, что, если я кому-нибудь выдам код, она «нарежет меня на ленточки». Я не стучу — родители Ханы вряд ли дома, а она сама никогда не подходит к дверям. Вообще-то, кроме меня, к ней никто и не приходит. И это странно — Хана всегда была в школе популярной. Девчонки уважали ее, и каждая хотела быть на нее похожей, но, несмотря на то что Хана ко всем относится дружески, она не стала ни с кем сближаться… кроме меня.