По мере нашего приближения к северной части бухты очертания сторожевых будок становятся четче, это уже не огоньки, а реальные домики из бетона с пуленепробиваемыми стеклами в окнах.

Пот щиплет мне ладони, а комок в горле увеличился раза в четыре, мне начинает казаться, что меня душат. Я вдруг понимаю, насколько нелеп наш план. В любую секунду все может пойти не так. Пограничник в будке номер двадцать один мог еще не выпить свой кофе, а может, выпил, но недостаточно, чтобы отключиться, или валиума ему не хватило. И даже если он спит, Алекс мог ошибиться с выбором участка ограждения. Или городские власти решили пустить электричество по всему ограждению, так, на всякий случай, только на одну ночь.

А еще я настолько напугана, что кажется, могу потерять сознание. Мне хочется привлечь внимание Алекса, крикнуть ему, что у нас ничего не выйдет и надо поворачивать назад. Но Алекс быстро скользит в темноте впереди меня, и, если я закричу или вообще произведу какой-нибудь шум, пограничники нас засекут точно. А по сравнению с пограничниками регуляторы — просто дети, играющие в полицейских и воров. У регуляторов дубинки и собаки, а у этих — ружья и слезоточивый газ.

Наконец мы добираемся до северного мыса бухты. Алекс укрывается за самым большим деревом и машет мне рукой. Я присаживаюсь рядом на корточки. Это последний шанс сказать Алексу, что я хочу вернуться обратно. Но я не могу говорить, и даже отрицательно потрясти головой не получается. Такое ощущение, будто я вернулась в свой сон, меня затягивает в темноту, и я барахтаюсь, как букашка, угодившая в блюдце с медом.

Наверное, Алекс чувствует, как мне страшно, — он нащупывает в темноте мое ухо, его губы касаются сначала моей шеи, потом щеки, а затем мочки уха (несмотря на страх, я поеживаюсь от удовольствия).

— Все будет хорошо, — шепчет Алекс, и мне становится немного легче.

Пока Алекс рядом, со мной ничего плохого не случится.

Мы встаем и снова короткими перебежками перемещаемся от одного дерева к другому. Алекс периодически останавливается и прислушивается. Убедившись, что нет никаких посторонних звуков, голосов или шагов, он продолжает движение. Деревья редеют, и промежутки, когда мы находимся на открытом пространстве, становятся все длиннее. Мы неуклонно приближаемся к участку, где исчезает всякая растительность, и там мы будем лишены какого-либо укрытия. От последнего куста до заграждения всего пятьдесят футов, но для меня эти футы все равно что море огня.

Там, где обрывается шоссе, построенное еще до того, как Портленд обнесли границей, виднеется само ограждение, в свете луны оно похоже на гигантскую серебряную паутину. Из такой паутины не вырваться, там тебя могут сожрать заживо. Алекс советует мне, когда буду перелезать через ограждение, не торопиться и быть внимательной, а я ничего не могу с собой поделать, все представляю, как эти металлические колючки впиваются в мое тело.

А потом вдруг мы уже бежим по старой, усыпанной гравием и ракушками дороге, и ничто нас не защищает. Алекс бежит впереди, он согнулся чуть не пополам, я следую его примеру и пригибаюсь как можно ниже, но все равно знаю, что мы как на ладони. Страх вопит, рвется из меня наружу. То ли это ужас, то ли ветер продувает меня насквозь, но мое тело как будто заледенело. Такого я еще никогда не испытывала.

Темнота вокруг словно оживает — мелькают черные тени и зловещие черные силуэты, в любую секунду они грозят превратиться в пограничников. Я представляю, как тишину вдруг разрывают крики, сирены, выстрелы. Представляю всепоглощающую боль и яркий свет. Мир разбивается на серии отдельных картинок: круг света возле сторожевой будки номер двадцать один становится все шире, он как будто жаждет проглотить нас с Алексом; внутри, откинувшись на спинку стула, сидит пограничник, у него открыт рот, он спит; Алекс поворачивается ко мне и улыбается (как такое возможно?), камни шатаются у меня под ногами. Все кажется далеким и нематериальным, как тени от костра. Я и себя не ощущаю реальной, я не чувствую, что дышу, что двигаюсь, хотя понятно, что делаю и то и другое.

А потом — раз! — и мы уже возле заграждения. Алекс подпрыгивает и на секунду зависает в воздухе. Мне хочется закричать, чтобы он остановился, я представляю, как его тело корчится от удара в пятьдесят тысяч вольт. А в следующую секунду Алекс уже раскачивается на проволочном заграждении, электричество отключено, как он и говорил.

По плану мне нужно следовать за ним, но я не могу. Не сразу. Ощущение чуда вытесняет страх. Я с самого детства испытывала благоговейный ужас перед границей. Я никогда не подходила к заграждению ближе чем на пять футов. В нас вдалбливали этот страх, нам говорили, что мы изжаримся, если прикоснемся к проволоке, от удара током у нас мгновенно остановится сердце. А я сейчас протягиваю руку, касаюсь стальной сетки, пробегаю по ней пальцами. Передо мной обычная холодная металлическая сетка, такой же городские власти огораживают детские площадки и школьные дворы. В эту секунду я испытываю настоящий шок оттого, какая сложная и всепроникающая сеть лжи окутала Портленд. Она, подобно канализационной системе, заползает в каждый дом и наполняет город вонью. Весь город находится внутри периметра лжи.

Алекс — мастер перелезать через заграждения, он уже преодолел половину пути. Он оборачивается и, когда видит, что я все еще как идиотка стою внизу, дергает вверх подбородком, как бы говоря: «Что ты там застряла?»

Я снова кладу руку на стену и тут же ее отдергиваю. Но это не шок от электрического тока, никакого электричества здесь нет. Просто до меня вдруг кое-что доходит.

Нам врали обо всем — о заграждении, о заразных, о миллионах других вещей. Нам говорили, что рейды проводятся для нашей защиты. Говорили, что у регуляторов одна задача — охранять наш покой.

Нам говорили, что любовь — это болезнь. Говорили, что она приводит к смерти.

Впервые я понимаю, что и это тоже может быть ложью.

Сетка тихо ходит взад-вперед. Я поднимаю голову — Алекс раскачивается на сетке и машет мне рукой. Стоять здесь опасно, надо двигаться дальше. Я начинаю карабкаться вверх по сетке. Висеть на сетке ограждения еще хуже по ощущениям, чем бежать по гравиевой дороге. Там мы могли хоть как-то контролировать ситуацию, могли заметить патруль пограничников и попытаться скрыться в бухте. В темноте за деревьями у нас был хоть маленький, но все же шанс уйти от преследования. Здесь мы спиной к пограничным будкам, у меня такое ощущение, что я превратилась в огромную движущуюся мишень с надписью «Застрели меня» на спине.

Алекс оказывается наверху первым. Я наблюдаю за тем, как он медленно и очень аккуратно перебирается через кольца намотанной спиралью колючей проволоки. Потом он осторожно опускается на ту сторону, лезет вниз по сетке и останавливается, чтобы подождать меня. Я в точности повторяю его движения. От страха и напряжения у меня трясутся руки и ноги, но я все же преодолеваю колючую проволоку и спускаюсь вниз. Алекс берет меня за руку и увлекает в лес, подальше от заграждения.

В Дикую местность.

Огоньки пограничных будок мгновенно гаснут, как будто в доме закрыли ставни. Черные деревья и кусты тянутся ко мне, словно тысячи рук, касаются моего лица, цепляются за ноги и плечи. Вокруг начинается какофония звуков — хлопают крылья, ухают совы, под кустами шуршат какие-то невидимые зверьки. Воздух так насыщен ароматом растений и запахами жизни, что кажется материальным, как шторы, которые можно раздвинуть в любой момент. Темнота непроглядная, я даже Алекса не вижу, только чувствую, что он держит меня за руку и тянет глубже в лес.