«Мама, может быть, жива. Мама, может быть, жива».

Вот и все, о чем я способна думать, это предположение вытесняет из моего мозга все здравые мысли.

— Ты готова?

Алекс говорит тихо, без выражения, на случай, если охранники держат ухо востро, но я улавливаю в его голосе нотки беспокойства.

— Кажется, да, — я пытаюсь изобразить улыбку, но губы словно превратились в потрескавшийся камень. — Это ведь, возможно, и не она. Ты мог ошибиться.

Алекс кивает, но я вижу — он уверен, что не ошибся. Он уверен, что моя мама здесь — в этой возвышающейся над землей могиле. И она была здесь все это время. Я не в состоянии думать ни о чем другом. У меня нет сил решать, насколько велика вероятность правоты или неправоты Алекса. Я должна сконцентрироваться и направить всю свою волю просто на то, чтобы устоять на ногах.

— Тогда идем, — говорит Алекс.

Он следует впереди, как будто сопровождает меня по официальному делу. Я, как мы договаривались, смотрю в землю. Я почти рада, что Алекс вынужден делать вид, будто мы незнакомы. Не уверена, что смогу сейчас поддержать разговор. Тысячи ощущений, тысячи вопросов атакуют меня. Тысячи давно похороненных надежд и желаний… Но я не могу ни за что зацепиться, не могу найти ни одной теории или причины.

Вчера Алекс отказался что-то мне рассказывать. Он все повторял: «Ты должна сама увидеть, не хочу тебя обнадеживать». Как будто забыл все другие слова. А потом сказал, что мы должны встретиться у «Крипты». Наверное, у меня был шок. Я все гордилась, что не стала впадать в истерику, не стала рыдать, орать, требовать объяснений, но, когда оказалась в своей спальне, поняла, что совсем не помню дорогу домой и мне было плевать на регуляторов и патрули. Наверное, я шагала, как робот, по улицам, ничего не видя перед собой.

А к утру я, похоже, достигла пика шокового состояния или потери чувствительности. Иначе я вряд ли смогла бы встать с постели и одеться. Я бы не смогла найти дорогу к «Крипте», не смогла бы идти сейчас за Алексом и держать дистанцию. Алекс показывает свое удостоверение охраннику у ворот и указывает на меня. Объяснение он явно отрепетировал заранее.

— С этой девушкой во время эвалуации… случился инцидент, — бесстрастным голосом говорит Алекс.

Они оба смотрят в мою сторону: охранник подозрительно, Алекс, насколько это возможно, безразлично. Его глаза холодные, как сталь, в них нет и капельки тепла, это заставляет меня нервничать. Неприятно сознавать, что он так мастерски способен превратиться в кого-то чужого, в человека, который не имеет ко мне никакого отношения.

— Сюда за такое не сажают. Но ее родители и мое начальство решили, что ей будет полезно вспомнить о том, к чему может привести неповиновение.

Охранник переключает внимание на меня. У него толстое красное лицо, кожа вокруг глаз напоминает дрожжевое тесто. Я представляю, как его глазки утопают в этом тесте навсегда.

— Что за инцидент? — Охранник надувает пузырь из жевательной резинки и перекладывает здоровенную автоматическую винтовку с одного плеча на другое.

Алекс наклоняется вперед, так что его и охранника за воротами разделяет всего несколько футов, и понижает голос. Но я все равно слышу, как он говорит:

— Сказала, что ее любимый цвет — цвет рассвета.

Охранник сморит на меня еще секунду, а потом машет рукой, чтобы мы проходили.

— Постойте там, пока я открою.

Охранник уходит в сторожевую будку, она один в один такая же, как пост Алекса у лабораторий, и через несколько секунд электронные ворота, вибрируя и содрогаясь, открываются вовнутрь. Мы с Алексом идем через двор к входу в здание тюрьмы. С каждым шагом мрачный силуэт «Крипты» увеличивается в размерах. Ветер усиливается, поднимает пыль в унылом дворе, гоняет полиэтиленовый пакет по траве, а воздух наэлектризован, как всегда бывает перед грозой. Кажется, эта безумная вибрирующая энергия может в любую секунду превратить весь мир в хаос.

Я все готова отдать, только бы Алекс оглянулся, улыбнулся мне и взял за руку. Естественно, он не может этого сделать. Он быстро шагает впереди меня, спина ровная, смотрит прямо перед собой.

Я не знаю точно, сколько в «Крипте» заключенных. По прикидкам Алекса — около трех тысяч. Благодаря процедуре исцеления в Портленде практически не совершаются преступления, но время от времени совершаются кражи, акты вандализма, люди порой не подчиняются полиции. Кроме того, есть еще Сопротивление и сочувствующие. Если их не казнят сразу после задержания, то бросают гнить заживо в «Крипте».

«Крипта» также выполняет функции городской психиатрической лечебницы, и если с преступностью все в порядке, то, несмотря на процедуру, сумасшедших у нас хватает. Алекс сказал бы, что наших психов плодит процедура. И это правда — процедура, проведенная раньше срока, или ошибка во время операции могут привести к ментальным проблемам или к психическому расстройству. Плюс ко всему некоторые люди навсегда перестают быть собой. Они впадают в кататонию — сидят, смотрят в одну точку и пускают слюни. Если их родственники не в состоянии ухаживать за ними, их тоже заключают в «Крипту», где они и умирают.

В «Крипту» ведет массивная двустворчатая дверь. В небольшое окошко с пуленепробиваемыми, как я догадываюсь, стеклами, грязное и засиженное мухами, с трудом можно разглядеть длинный темный коридор и несколько мигающих лампочек под потолком. К двери скотчем прилеплено подпорченное дождем и ветром объявление: «Все посетители должны проследовать на контрольно-пропускной пункт».

Алекс на мгновение задерживается перед дверью.

— Готова? — спрашивает он, не оглядываясь.

— Да, — сдавленным голосом отвечаю я.

Запах, с которым мы сталкиваемся, войдя в «Крипту», едва не отбрасывает меня обратно за порог, назад в прошлое, в то время, когда я училась в четвертом классе. Пахнет тысячами немытых тел, помещенных в тесное пространство, и на этом фоне — едкий запах хлорки и моющих средств. И все это перекрывает запах сырости — стены в коридорах влажные, трубы текут, повсюду, во всех закутках, куда не заходят посетители, — плесень. Контрольно-пропускной пункт слева. За перегородкой из пуленепробиваемого стекла стоит стол, за столом сидит женщина-контролер в медицинской маске. Я ее понимаю.

Странно, но, когда мы подходим к КПП, женщина смотрит на нас и обращается к Алексу по имени.

— Алекс, — женщина коротко кивает и переводит взгляд на меня, — кто это?

Алекс повторяет историю об инциденте во время эвалуации. По всей видимости, он неплохо знаком с этой женщиной, потому что он дважды обращается к ней по имени, хоть на ней и нет беджика. Женщина вносит наши имена в допотопный компьютер и машет рукой в сторону контроля. С персоналом охраны Алекс тоже здоровается, как со знакомыми. Меня восхищает его самообладание. Перед металлодетектором я с огромным трудом, так трясутся руки, расстегиваю пряжку ремня. Охранники в «Крипте», кажется, раза в полтора больше обычных людей, руки у них как теннисные ракетки, а грудь широкая, как корма у лодки. И все они вооружены автоматами. Большими автоматами. Я изо всех сил стараюсь не показать, насколько мне страшно, но как оставаться спокойной, если надо практически до трусов раздеться перед здоровяками с автоматическим оружием?

Наконец контроль позади. Мы молча одеваемся. Я удивлена и даже горжусь, что смогла самостоятельно зашнуровать кроссовки.

Алекс жестом приглашает меня следовать за ним.

Стены в коридоре окрашены в тошнотворный желтый цвет. Может, дома, или в ярко освещенной детской, или в офисе желтый смотрелся бы жизнерадостно, но при свете мигающих и жужжащих флуоресцентных ламп эти заляпанные стены с грязными разводами и следами раздавленных насекомых производят гнетущее впечатление. Как широкая улыбка человека с гнилыми зубами.

— Только до пятого отделения! — кричит нам вслед один из охранников.

— Ясно, до пятого, — отзывается Алекс.

Из этого я делаю вывод, что в «Крипте» есть отделения, куда посетители не допускаются.