После ленча их всех повезли – на фиакрах – на первую экскурсию, в карнакский храм353, примерно в миле к северу от города. Дэн еще раньше решил про себя, что будет пропускать некоторые из таких «побочных» развлечений во время путешествия по Нилу, но счел необходимым в этот первый день выказать всяческую готовность; впрочем, ему было интересно увидеть реакцию Джейн на первую встречу лицом к лицу с агрессивной мегаломанией древних. Он почувствовал некоторое облегчение, когда, остановив группу перед входом в святилище, корабельный гид отвел четверых англоговорящих туристов в сторону. Гида смущало, что в группе преобладали пассажиры, говорящие по-французски (восточноевропейцы ехали со своим собственным экскурсоводом): поймут ли все четверо, если он поведет экскурсию по-французски? Джейн сказала, что поймет, американка пообещала постараться, а Дэн и ее муж продемонстрировали гиду свои путеводители. Впрочем, ни тот ни другой не были такими уж завзятыми туристами: оба предпочитали во время регламентированных экскурсий осматривать достопримечательности самостоятельно. Оказалось, что американец походит на своих соотечественников хотя бы в маниакальном стремлении фотографировать все, что попадается на глаза, и Дэн мог выбирать – предоставить ли Джейн возможность переводить ему суть многословных пояснений гида или время от времени отставать от группы.

Вскоре им овладели те же чувства, что и в прошлый визит сюда. Комплекс был лишен какого бы то ни было изящества, гнетуще монументален, дышал точно таким же пристрастием к грандиозности и надутой вульгарности, каким были привержены в архитектуре некоторые, гораздо более поздние диктаторы. Глядя из наших дней, представлялось просто абсурдным, что каждый следующий фараон фактически посвящал жизнь тому, чтобы стереть с лица земли все и всяческие обращения к памяти потомков, этакий трубный глас, воплощенный в камне его предшественником… потуги столь же смехотворные, как и теперешние претензии на величие, которые высмеивал Сабри. Огромный комплекс все же обладал некоторой театральностью, но удовольствие Дэну доставляла не столько сама экскурсия, сколько случайные детали: имена путешественников – французов, итальянцев и англичан, высеченные в начале девятнадцатого века у самого верха колоссальных фаллических колонн, – тогда раскопки еще не были завершены, и верхушки колонн находились чуть выше уровня земли; ему нравилось внутреннее озеро, где когда-то, давным-давно, плавали священные барки. Озеро все еще хранило свое очарование. Там он заметил величественную в своем великолепии птицу с медным и изумрудно-зеленым оперением – это был пчелоед, – и Дэн позвал Джейн, рассмотреть птицу поближе; тут его охватило тайное раздражение, так как она волновалась, что пропустит что-нибудь из нескончаемой лекции гида. Дэн счел было, что она огорчительно добросовестна, обуянна прямо-таки тевтонским чувством долга: покорно останавливается у каждого барельефа, у каждого строения и почтительно внимает изобильному потоку слов. Потом решил, что все-таки отчасти несправедлив к ней.

Их провели в помещение, где на стене можно было видеть топ ко высеченную сцену ритуального излияния паводковых вод в Нил; когда группа последовала за гидом прочь, Дэн и Джейн задержались, чтобы получше рассмотреть изображение. Два божества – мужчина и женщина – стояли лицом друг к другу, подняв опрокинутые сосуды, из которых изогнутыми и пересекающимися струями изливалась вода, образуя изящную арку; только на самом деле это была не вода: в струях текли древние «ключи жизни», каскады крестиков, увенчанных петлей.

Дэн пробормотал:

– Высший класс. Слов нет.

– Да. Трогает душу.

Они стояли одни, в тишине этой полной теней комнаты, глядя на Изиду и Осириса, сестру и брата, жену и мужа; и впервые с их приезда в Египет Дэну остро вспомнилась Андреа, стоявшая здесь рядом с ним почти двадцать лет назад, на этом самом месте, в это же самое время года; и точно так же они были одни, по той же самой причине – им хотелось в одиночестве насладиться этим маленьким шедевром, скрытым во чреве гнетущих слоноподобных сооружений древней архитектуры. Несмотря на стилизованность, сцена была глубоко человечной, освежающей душу. Джейн, взглянув на него, заметила в его лице что-то, чего 0н вовсе не хотел ей показывать; Дэн криво усмехнулся, как бы признавая, что он по-глупому расчувствовался.

– Андреа. Мы с ней тут когда-то стояли. – Он покачал головой. – Ей очень понравилось.

Они постояли еще с минуту, глядя на изображение, и Джейн сказала тихо:

– Я всегда вспоминаю то замечательное место в «Миссис Дэллоуэй»354. О том, что единственно возможная жизнь после смерти – это воспоминания тех, кто тебя не забыл.

– Сомневаюсь, что это удовлетворило бы милую старушку Хатшепсут355 и ее родственничков.

– Я думаю, им можно кое в чем позавидовать. Их наивности, например.

– Да? А я подозреваю, что они жили в вечном страхе. Откуда-то же берутся зловредные эманации, которыми известны все эти места.

– Ну это ты слишком! – Они направились к выходу, чтобы догнать свою группу. – Только все это такое далекое. Как Стоунхендж356.

– Ну, не знаю. Далекое? Если подумать о том, как мы разрушаем Лондон… Сан-Франциско… Андреа мечтала организовать здесь выставку. «Мегаполис – из века в век». – Джейн улыбнулась, и они вышли на солнечный свет. Дэн взглянул ей в лицо: – Деньги назад?

Джейн рассмеялась и покачала головой.

– Но знаешь, я рада, что вижу все это теперь, ближе к концу жизни.

– Мы же видели Рим. И кажется, все поняли правильно. Даже тогда.

– Я тоже об этом подумала. Как это все на Рим похоже.

– Как Рим похож на Египет.

– Ну разумеется. Наверное, любой из великих цивилизаций необходимы свои этруски.

Они приближались к группе человек в двадцать – тридцать, сгрудившихся вокруг гида.

– Или – свои французы?

Она с иронией взглянула на внимавшую гиду группу.

– Они все это воспринимают слишком всерьез. Ты заметил – там есть один, похожий на старомодного театрального Режиссера?

Дэн его, разумеется, заметил: господин лет этак под шестьдесят, с лицом, навсегда запечатлевшим смешанное выражение художнического пыла и напускного аристократизма или по меньшей мере значительного превосходства над всем окружавшим его гетеросексуальным миром. С ним вместе путешествовал молодой человек, возмутительно красивый и, вне всякого сомнения, голубой.

– А я его уже для тебя наметил. Джейн прикусила губу.

– Отныне нарекаю его «Королевой на барке».

С этими словами она покинула Дэна, ведь они уже подошли к остальным пассажирам; а ему запомнились ее смеющиеся губы и промельк – теперь еще более яркий – прежней Джейн, ее былого «я». Она прошла вперед, прочь от него, как бы откликнувшись на молчаливое осуждение гида, бросившего на отбившуюся от стада овцу полный упрека взгляд, каким сознательно злоупотребляют эти «пастыри»; Дэн видел теперь лишь ее затылок. Он ощущал присутствие мертвых вокруг – и древних, и тех, кого знали они оба: Андреа, Энтони… но в ощущении этом не было ни печали, ни страха, оно было исполнено поэзии, просвечено яркими лучами клонящегося к западу солнца. Ему вдруг пришло в голову, что он, возможно, вовсе не так уж далек от всех этих древних правителей и правительниц, как хотелось бы думать. Его тоже не покидали воспоминания и мысль о том, будут ли вспоминать о нем; он не переставал думать о смерти вообще, да и о собственной смерти тоже, о конечности земного существования… но эти мысли приходили к нему, окутанные патиной умиротворенности: человек, может быть, и движется к смерти, но ведь он узнает все больше, все больше чувствует, все больше видит – именно это и крылось за словами «ближе к концу жизни», произнесенными Джейн.