На заднем плане, у кофейни, сидели в ряд старики, двое курили наргиле; все они невозмутимо наблюдали за происходящим. Дэн и Джейн стояли чуть в стороне вместе с журналистом Алэном. Его друг-фотограф – непредвзятый взгляд – был занят: он снимал снимавших, забыв обо всем, кроме ракурсов и скорости съемки. Алэн сказал что-то Джейн по-французски, она перевела это Дэну: «Чем бы педрило ни тешился…» И в самом деле, в этом инциденте виделось тройное святотатство: против природы, против человека, против них самих… человек – обезьяноподобное, коллективное путешествие – сплошная клоунада, а их побуждения – ложны…

В тот же день, попозже, они встали на стоянку в Эдфу – осмотреть птолемический390 храм крылатого бога Гора с его поразительными гранитными соколами. А живые пустельги вились и прыгали меж ассирийского вида колоннами, и все это место в вечернем свете дышало безмятежным покоем. Но в массивных крепостных стенах храма, казалось, жила мрачная печаль, атмосфера герметически закрытого жреческого культа, отгородившегося от реальности внешнего мира; стены эти были столь же чуждыми и столь же непроницаемыми, как белые борта их корабля для крестьян, мимо которых они каждый день проплывали.

В этот вечер, после обеда, пассажирам были обещаны кабаре и танцы, и Джейн с Дэном, явившись в ресторан слегка принаряженными – Дэн в костюме и при галстуке, а Джейн в том черном платье, которое обновила на вечере у Ассада, – обнаружили, что их уступка принятым нормам не выдерживает сравнения: другие пассажиры сочли, что им предстоит веселый бал-маскарад. Некоторые восточноевропейцы явились в довольно нелепых крестьянских костюмах, среди французов оказалось несколько корсаров и тореро, и все в таком роде. Единственный по-настоящему интересный костюм был у ночного утешителя Королевы на барке, явно припасенный специально для нынешнего вечера. Юноша был наряжен Тутанхамоном, грудь его была обнажена и увешана массивными украшениями из поддельных драгоценных камней. Лицо он накрасил весьма тщательно и обильно, отчего стал пугающе похож на гермафродита. На Королеве был красновато-коричневый пиджак и широкий черный галстук, повязанный пышным бантом: позже стало известно, что он изображал Бодлера. Юноша почти ничего не ел, лишь порхал среди французов от стола к столу, демонстрируя голый торс и драгоценности, становясь то в одну, то в другую позу и совершенно не замечая, как он нелеп.

Даже Хуперы не устояли перед общим безумием. Марсия надела длинное платье, а короткую демократическую прическу прикрыла картонной золотой короной. Она была не вполне уверена, кого, собственно, изображает, просто корабельный эконом выдал ей корону. Митч явился в широкополой ковбойской шляпе – по праву гражданства, а вовсе не потому, что имеет какое-то отношение к Техасу, пояснил он. Их явно встревожила ординарность нарядов Дэна и Джейн: у эконома полный шкаф шляп и костюмов, наверняка осталось что-нибудь и для них…

Некоторое время спустя Хуперы сняли свои головные уборы, и их столик превратился в мощный бастион англосаксонского противостояния идиотизму происходящего. Дэн поймал устремленный на него взгляд Джейн.

– Все наверняка считают нас ужасными снобами.

– Кто-то же должен показать, что не одобряет проявлений такого безудержно-буржуазного нарциссизма. Жаль, я не явился в костюме сотрудника КГБ.

Джейн улыбнулась, но чуть дольше задержала на нем взгляд, прежде чем отвела глаза. Ему пока еще не позволялось, или – не совсем позволялось, шутить на такие темы.

Дэн сказал:

– Ты немного загорела.

– Похоже на то. У меня щеки горят.

– Стала похожа на цыганку. Тебе идет.

– Ничего. Дома опять побледнею.

Он улыбнулся ей в ответ, но в тоне ее прозвучали неприятно-практичные ноты. Она смотрела мимо него, на оживленную публику за другими столами. Даже восточноевропейцы, казалось, несколько утратили обычную скованность. Теперь Дэн и Джейн ждали, пока подадут второе, сидели молча, словно муж и жена, давно привыкшие друг к другу, старше всех здесь присутствующих. Она и правда загорела, и правда выглядела значительно моложе. Да еще это платье… когда они только направлялись к столу, Дэн заметил типично французский жест Алэна Мэйнара, выражавшего свое восхищение.

В верхний салон они поднялись почти последними. За столиками было столько народу, что казалось, яблоку негде упасть. Салон был украшен гирляндами, а из членов команды собрали небольшой самодеятельный оркестр. Среди музыкантов они заметили тихоголосого официанта-нубийца, обслуживавшего их столик: сейчас, в национальной одежде, он склонялся над двумя барабанами. В оркестре были еще один ударник, человек с тамбурином, и еще один – с ребеком391; кроме того, там были микрофон и динамик; грохот стоял невообразимый. Дэн и Джейн подождали с минуту у стеклянных дверей, наблюдая, потом решили – нет. Зашли в бар, взяли по бокалу бренди и прошли в конец палубы, к другому – небольшому – салону, двери которого выходили в солярий. Они ожидали, что там не будет ни души, но неожиданно обнаружили там старого профессора.

Они заметили, что он не выходил к обеду. Иногда он пропускал очередную трапезу, а может быть, ел один, у себя в каюте. Сейчас он сидел в углу салона, на столике перед ним стоял стакан и бутылка минеральной воды; старик читал книгу. Однако, когда они вошли, он поднял глаза и чуть наклонил голову в знак приветствия.

Дэн сказал:

– Шум для нас, пожалуй, слишком велик.

– Сочувствую. Моя каюта – прямо под оркестром. Так что я сегодня бездомный.

И он рассказал, что судовая компания разрешила ему занять каюту подальше от машинного отделения – сон у него очень чуткий; зато в такие вот праздничные вечера за покой в будни приходится расплачиваться. Дэн спросил, не позволит ли профессор угостить его бренди. Старик отказался – у него небольшой приступ несварения. Но, пожалуйста, он будет рад, если они посидят с ним, он читает, просто чтобы убить время. Книгу ему одолжил кто-то из его подопечных. Они видели – книга на немецком, а профессор сказал, что это – краткий перечень достижений ГДР в области экономики с момента раздела страны. Он некоторое время рассматривал обложку, затем улыбнулся своей чуть двусмысленной улыбкой:

– Не совсем легкое чтение.

– Вы часто ездите на родину? Он покачал головой:

– У меня там сестра. И сын с внуками. Это все, что теперь тянет меня домой.

– Вы, должно быть, находите там множество перемен?

– Сами на них напросились. – Он помолчал. – Особенно мое поколение. Полагаю, нам нечего жаловаться.

Джейн спросила, чем занимается его сын, оставшийся в ГДР.

– Он – врач. Как мать и дед.

– Вы должны им гордиться.

– Да, он ведь хирург. Глазной. Говорят, очень хороший.

Но им послышалась в его голосе чуть заметная нотка отцовского разочарования: веление судьбы было принято, но без особой радости.

Джейн осторожно спросила:

– Вы жалеете, что он так далеко живет?

Старик пожал плечами:

– У него там работа, друзья… а у меня здесь по меньшей мере мои воспоминания. – Он скупо улыбнулся Джейн. – Которые вы на днях несколько разворошили, мадам.

– Как это?

– Вы сочтете меня излишне сентиментальным.

– Ну пожалуйста.

Он помешкал.

– У бедных пациентов моей жены очень часто не было денег, чтобы заплатить ей. Они тогда приносили маленькие подарки. Иногда – нитки бус вроде тех, что вы купили у мистера Абдуллама. Как археолог, я говорил ей, что они никакой ценности не имеют. Но она отвечала… То, что вы произнесли тогда в лавке, мадам. И еще что-то было – в том, как вы касались бус. В вашем голосе… – Он сдержанно улыбнулся Дэну. – Я расчувствовался. Извините меня.

Дэн дал понять, что извиняться не за что. Джейн внимательно рассматривала собственные колени. Все трое молчали. Потом она подняла глаза:

– Знаете, я завидую вашей жене, профессор. Она смогла многое сделать, а не просто сочувствовать.