Это явилось ему не как эмоциональный всплеск, а скорее как чувство свободы: свободы не от обстоятельств, но от всего, что было в обстоятельствах фальшивым, заставляло к ним приспосабливаться… та свобода, что так четко была выражена в расхожем образе их студенческих дней, заимствованном у Кьеркегора: способность сделать шаг во тьму, став выше страха перед тьмою. Не сделать шага считалось величайшей глупостью и трусостью, даже если это был шаг в ничто и грозил падением, даже если, шагнув, ты вдруг обнаруживал, что следует сделать шаг назад.

Раздались звуки очень медленной вариации; казалось (а может быть, это зависело от полной значительности манеры исполнения), музыка колеблется, повисает в воздухе, приостанавливается у самого края тишины. Дэн подумал, что эта часть изолирована от всего остального, символизирует нечто, глубоко спрятанное в его душе, а возможно, он и не подозревает о существовании этого «нечто» в себе самом… возможно, оно разлито во всем, что существует в мире. Психологически он оставался внутри этой вариации долго после того, как она смолкла, – и до конца.

В комнате отдыха долго аплодировали, один-два голоса крикнули «браво», потом послышался негромкий славянский говор.

Дэн сказал:

– Эта вариация… под конец… Не понимаю, почему многие считают, что ему недостает чувства.

– Ты прав. Я никогда не слышала, чтобы эту часть исполняли в таком замедленном темпе. Но это, кажется, действует. И очень сильно.

– Звезды помогают.

– Правда, замечательно красиво!

И Джейн посмотрела вверх, словно до сих пор не обращала на них внимания.

Дэн на какой-то миг заколебался, охваченный нерешительностью. Если бы она продолжала говорить, произнесла еще какие-то слова… но она молчала, будто все еще слушала музыку, пыталась на несколько мгновений продлить ее звучание в наступившей тишине. Он все мешкал, совершенно невыносимо, все вглядывался в темный сад, не видя его, и наконец сделал этот свой шаг:

– Джейн, через четыре дня мы расстанемся и снова пойдем – каждый своим путем. Это тебя не огорчает?

– Ты же знаешь, что огорчает. Мне такое удовольствие доставило…

– Я говорю не об этом.

Молчание. Она, разумеется, сразу все поняла. И ничего не сказала.

Дэн опустил глаза; рассматривал стол, пустой бокал из-под бренди.

– Я в последние два-три дня все больше и больше сознавал, что меня это очень глубоко огорчает. Ты, конечно, догадывалась.

Пауза, почти такая же, каких много было в той музыке, что они недавно слушали: мысль, трепещущая между логикой и вдохновением, меж общепринятым поведением и искренним чувством.

– Я испытываю к тебе глубочайшую привязанность, Дэн.

– Но нет смысла в том, чтобы колесо сделало полный оборот?

И опять она медлила с ответом: роковая медлительность,

необходимость тщательно подбирать слова.

– А еще я чувствую, что мир между нами по-настоящему восстановлен. – Помолчав, она добавила: – В гораздо большей степени, чем мне удалось это высказать.

– Эта музыка! Она заставила меня почувствовать всю абсурдность сохраняющегося между нами расстояния. Когда существуют все эти ледяные расстояния там, наверху. Прости, пожалуйста, все это звучит банально, но… – Она ждала, как бы полусоглашаясь; или опять не знала, что ответить. Она, может быть, и догадывалась, но все равно это явилось для нее неожиданностью. И Дэн сказал: – Я и не подозревал, что такое может случиться. Пожалуйста, не думай, что я тебя обманом сюда завлек.

Уголком глаза он заметил, как она покачала головой.

– Думаю, это я тебя обманом завлекла.

– Как это?

– Слишком хорошо вела себя в последнюю неделю.

– Я это учел и сделал скидку.

– Ты не мог всего учесть. Ты же не знаешь, что творится у меня в душе.

– А по отношению ко мне? Она тихо сказала:

– Чувство безграничной дружбы.

– Но ты нужна мне не только как друг. Мне мало дружбы. – Он чуть повернулся к ней, улыбнувшись с грустной иронией. – Ты когда-то сама начала этот разговор со мной. Теперь моя очередь. – Помолчав с минуту, он продолжал: – Это не может быть для тебя неожиданностью, верно? Ты ведь знаешь, что меня вчера расстроило.

– Я знала, что ты расстроен.

Я прекрасно знаю, что мы во многом расходимся. Интеллектуально… В политических взглядах. Но когда ты используешь эти расхождения, чтобы скрыть что-то другое… То, в чем мы сходимся. – Он замешкался. – Когда я предложил тебе поехать со мной, я совершенно искренне считал, что то, что случилось в тот день в Оксфорде, прошло и быльем поросло. Но я не могу забыть об этом. Тот день постоянно возвращается. Это я и пытался сказать тебе в наш первый приезд на остров Китченера. Я знаю, что в тот день мы совершили наш «акт доброй воли» по целой куче неверно понятых причин. Но не все в нем было неверно. Я понял это только теперь. Джейн сказала мягко:

– Мне так не хочется причинить тебе боль, Дэн.

– Я не прав, вот так думая об этом?

– Не прав, если предполагаешь, что мы сейчас те же, что были тогда. Что я – та же.

– И какая же ты сейчас?

– Я так мало могу дать теперь, Дэн.

– Этот выход закрыт. И не тебе судить. – Его категоричность заставила ее надолго замолчать; умолк и Дэн – на несколько мгновений. По правде говоря, ее первая реакция не была такой уж неожиданной, хотя он и был разочарован, как неизменно оптимистичный новичок у игорного стола, впервые столкнувшийся с реалиями вероятности, или как пловец, знавший, что море холодное, но обнаруживший, что вода еще холоднее, чем он ожидал. Однако его всегдашняя способность видеть несколько разных настоящих пришла ему на помощь. Джейн не была шокирована, не ушла, не высмеяла его: она сидела и ждала. – Тебя беспокоят мои отношения с Дженни Макнил?

– Вот это уж поистине не мне судить.

– Что же – я вещаю в пустой комнате? Ты ничего другого ко мне не чувствуешь?

– Женщины много чего чувствуют. И знают, что эти чувства не переживут ситуаций, их породивших. – Помолчала и добавила: – Или ситуаций, порожденных ими.

– Что Нэлл подумает?

– В частности и это.

Думаю, она бы поняла. И одобрила. Как ни странно. – Ответом снова было молчание. – Джейн, большая часть того, что ты чувствуешь, о чем думаешь, от меня скрыта. Вполне может быть, что я что-то не так понял, не так прочел. Но я постоянно представляю себе, как это было бы, если бы мы прожили всю нашу жизнь вместе, не только эти последние дни. И это кажется мне намного лучше, чем то, что происходило с нами в действительности.

– Мне кажется, что если ты что-нибудь и понимаешь не так, то это реальный брак, семейную жизнь. Особенно с кем-то вроде меня.

– А мне кажется, ты не понимаешь того, что реально происходит между нами. Мы тогда, в Оксфорде, не решились взглянуть реальности в лицо, не решаемся и сейчас.

Джейн помешкала немного, потом заговорила примирительным тоном:

– Знаешь, Дэн, я ведь и вправду все последние дни старалась делать вид… не хочу сказать, что это плохо. Как некоторые роли бывают полезны для актрисы… помогают ей взглянуть за пределы собственного «я». Я теперь чувствую себя гораздо более способной лицом к лицу встретиться со множеством вполне обычных вещей. Просто дело в том, что все еще кипит в самой глубине.

– Что?

– Ненависть к себе. Чувство вины. Гнев. Много всего, что и названия не имеет.

– Я бессилен помочь?

– Ты уже помог. Очень.

– Тогда почему же мне не дозволено и дальше помогать?

И снова – напряженная пауза.

– Потому что я не имею права обременять всем этим кого-то еще. Я… Ну конечно же, и я не лишена эмоций. И я не забыла тот день, все те месяцы в Оксфорде.

– Но все это случилось с кем-то другим?

– Ведь и ты тоже был кем-то другим!

– К кому ты теперь испытываешь всего лишь чувство дружбы?

– К кому я не могу себе позволить испытывать что-либо еще.

– Ты уходишь от ответа.

На этот раз пауза тянулась еще дольше, будто она глубоко вздохнула и задержала дыхание, будто почувствовала себя загнанной в угол.