– Я тоже способна испытывать нормальные женские чувства, Дэн. Если бы это было…

– Единственным препятствием?

– Если бы я не так… запуталась.

– Ты подразумеваешь, что я могу еще больше тебя запутать?

– Что ты, вовсе нет.

– Меньше всего я хотел бы помешать тебе жить так, как тебе хочется. Как хочется, где хочется. Преподавать. Быть активным деятелем марксистской партии. Кем угодно. Просто мне хотелось бы, чтобы мы попробовали жить вместе. В счастье и в горе.

– Но нельзя этого делать, если совсем не веришь в счастье. – Она поспешила продолжить прежде, чем он успел возразить. – Помимо всего прочего, мой возраст…

– Это нечестно. Ты прекрасно знаешь, что половина мужчин на корабле…

– По сравнению с твоей молоденькой подругой…

– Я сравнивать не собирался. И с каких это пор женщины больше всего нуждаются в одиночестве?

За ее спиной на террасе бесшумно возник слуга-нубиец и стал вглядываться в сидящую за столиком пару. Услуг он не предлагал, но Дэн махнул рукой в его сторону, мол, им ничего не надо. Джейн оглянулась – посмотреть, кому это он сделал знак; Дэн подумал – словно ищет у кого-то помощи. И несколько запоздало спросил, не хочет ли она еще бренди.

– Спасибо, нет.

Больше она ничего не говорила. Слуга скрылся за дверью. Высоко во тьме над рекой прозвучал тонкий трехсложный вскрик, пронзив тишину, вставшую между ними. Дэн иронически усмехнулся:

– Спецэффекты.

– Что это было?

– Кулик. Ищет местечка потеплее. – Он чуть было не добавил: идиот несчастный.

Джейн пристально глядела в стол, похоже было, что она боится заговорить, боится встать и уйти, боится сделать что бы то ни было. Лицо ее скрывала тень, но луч света, пробившийся сквозь жалюзи, падал на серебряный гребень в ее волосах. Дэну удалось найти верный тон – тон покорности и смирения:

– Думаю, дело в третьем: он всегда с нами. Между нами.

– Энтони?

– Давно знакомый совокупный призрак.

– Но ведь он и соединяет?

– Как поперечные балки соединяют фермы: чтобы те никогда не коснулись друг друга.

– Но все, что здесь произошло, касается меня. И я глубоко тронута.

Дэн смотрел во тьму.

– Тебе не подумалось, что так будет правильно?

– Несколько раз за эти годы мне думалось, что будет правильно принять лишнюю дозу снотворного. Был такой период, как раз когда Питер отправился в Гарвард… когда мне казалось, что единственная причина, почему этого делать не стоит, – это не дать Энтони одержать победу. Я не пытаюсь оправдываться. Но тогда мне думалось, что это будет правильно.

– Но если твой инстинкт тебя тогда подвел…

Джейн сидела у столика, сгорбившись, склонив голову, засунув руки глубоко в карманы пальто.

– В моей жизни было всего трое мужчин, из них один – ты. Конечным продуктом всех этих связей была боль. В гораздо большей степени, чем что-либо другое. В нашем с тобой случае – боль, причиненная тебе. В последнем моем… приключении – боль, выпавшая на долю мне. С Энтони… думаю, тут мы были на равных.

– А в нашем случае… разве ты не испытывала боли?

– Конечно. В те дни – да.

– И мы не подумали дать нашим отношениям хоть как-то развиться! – Она молчала. – Я никак не могу понять, почему твое чувство вины по этому поводу должно постоянно поддерживаться. Абсурд какой-то! Почему ненависть к себе должна иметь большее значение, чем… чем то, что, как мне кажется, может еще быть между нами?

– Это не столько ненависть к себе… скорее – сомнения в себе. Не могу с этим справиться. Если бы дело было только в том, чтобы свободно принять решение… – Она умолкла.

– Что тогда?

– Думаю, даже тогда это была бы просто мечта, от которой все еще живущая во мне более молодая и более эгоистичная «я» не в силах отказаться. А на деле перед тобой – женщина средних лет, которая рассуждает о преподавании, строит простенькие маленькие планы, собираясь найти себе занятие и делать людям добро, и, едва успев выговорить красивые слова, втайне сомневается в своей способности осуществить все это.

– Почему бы нам не бороться с этими сомнениями вместе?

Прожить их вместе?

В нем нарастало разочарование: то, что их разделяло, стояло между ними стеной из стекла. Только стекло было небьющееся.

– Дело не в тебе. Поверь мне. Я знаю – ты человек добрый и мягкий, умеющий многое понять… Помолчав, добавила: – Если мне и нужен кто-то, так это кто-то совсем новый, может быть, и не добрый, и не мягкий… кто-то, способный увести меня подальше от моего старого мира, заставить забыть прошлое. А не возвращать меня назад, в самое сердце этого прошлого.

– Знаешь, я слишком долго прожил в изгнании, чтобы поверить в такую чепуху. Нельзя забыть свое прошлое. Старые миры никуда от нас не уходят. Не получается.

– Я не пытаюсь оправдывать себя.

– Это какое-то извращение.

– Я понимаю, что все это звучит именно так. Да так оно и есть.

Мысленно он ходил и ходил по кругу, пытаясь отыскать калитку в стене.

– Ты пыталась уйти, найти выход вовне, не в себе самой. Это не сработало. А я и пытаться не стал. Что сближает нас гораздо больше, чем ты воображаешь. – Дэн помедлил немного и снова заговорил. – Ты не должна говорить о моем так называемом успехе так, будто разница между нами именно в этом. Я понимаю, ты говорила сегодня днем от чистого сердца, но это все равно оскорбляет, Джейн. Оскорбляет все то, во что мы все когда-то верили. И по-прежнему пытаемся верить – каждый по-своему. Когда я приуменьшаю значение этого – ладно, пусть это «некая форма привилегированного пессимизма». Но я-то знаю, как интеллектуальное сообщество судит о таких, как я, и ты это тоже знаешь. – Он замолк, ожидая, что она заговорит, но она промолчала. – Ты все время говоришь так, будто ты стала совсем другой, совершенно изменилась. Не могу даже передать, насколько неизменным осталось то, что я в тебе больше всего любил. В ту ночь в Оксфорде, когда Энтони покончил с собой, оно вдруг явилось мне снова. И было все время с нами, пока мы плыли по Нилу. И сейчас оно здесь. – Ему как-то удалось снова ей улыбнуться. – По правде говоря, я ни с кем другим не смог бы говорить так, как сейчас с тобой. Ни с кем на свете. – И добавил: – Потому что знаю, никто другой и не понял бы. – Джейн по-прежнему смотрела в стол. Он опять подождал, и опять она не захотела ничего сказать. – Это для тебя никакого значения не имеет?

– Это имеет для меня такое значение, что я начинаю испытывать все более острое чувство вины.

– Я не хотел спровоцировать новое обострение.

Снова воцарилась тишина. Что-то слышалось в ее ответе… чуть заметный печальный упрек, искренняя мольба о прощении, просьба о том, чтобы он… не было в языке общепринятого глагола, чтобы выразить это… «подолготерпел» ее.

– У тебя было столько свободы, Дэн. Ты выбираешь тюрьму как раз тогда, когда я стремлюсь из нее вырваться.

– Милая моя девочка, вся моя свобода свелась к тому, что я оказался где-то посреди пустыни. Ты сама увидишь. Она вовсе не ведет на остров Китченера.

– Где ни ты, ни я не смогли бы на самом деле жить. Увы.

– Тогда давай вычтем всю эту романтическую чепуху. Но почему это должна быть тюрьма?

– Потому что любовь – тюрьма.

Он улыбнулся в темноте.

– Значит, если бы я любил тебя не так сильно, мое предложение было бы более приемлемо?

– Я вовсе не так независима, как ты вообразил. Поэтому чувствую, что мне следует держаться за то немногое, чем обладаю.

Дэн откинулся на стуле и скрестил руки на груди.

– Знаешь, я иногда думаю, что на самом деле тебе так и не удалось отпасть от веры.

– Почему ты это говоришь?

– Самоотречение и безбрачие как путь к совершению добра?

– Самоотречения требовал совсем другой путь. – Она долго искала слова, наконец нашла: – Если бы все, что мне нужно, было – закрыть глаза и почувствовать себя защищенной…

Господи, да этот образ никуда не годится! Меньше всего мне хочется, чтобы ты глаза закрыла. Ты забываешь, что рыцарь тоже в беде, не только прекрасная дева. – Он понимал, что ее молчание не было знаком согласия, что именно в этом она более всего тверда. Он снова подался вперед. – Мужчинам вроде меня не так уж трудно найти в женщинах объект сексуальных – или Даже интеллектуальных – игр. То, что я ищу в тебе, – совсем Другое, оно кроется у тебя внутри, в твоем существе, оно существует и во мне, и где-то между нами; это делает такую полужизнь-полулюбовь невозможной. И решает здесь не разум, Джейн. Дженни Макнил прекрасно знает, что ее используют, она говорит об этом открыто и объективно, как… как свойственно умным девочкам ее поколения. С жестокой откровенностью говорит о том, каким представляюсь ей я. И позволяет и дальше ее использовать. При этом мне отводится роль участника интересного опыта. Если пользоваться терминами твоей новой веры, она и я – мы оба как бы материализуем друг друга. Становимся литературными персонажами. Забываем, как это – видеть друг друга целиком. Приходится выдумывать роли, играть в игры, чтобы не видеть пропасти, нас разделяющей. Встретив тебя снова, я вдруг увидел все это, понял, что было неправильно с самого начала, почему ты – единственная женщина, способная увести меня от всего этого. – Он перевел дух. – На самом деле я и не ожидал, что ты скажешь «да». Но все последние дни у меня было ощущение, что мы с тобой ведем себя, как создания кого-то – или чего-то – другого, чуждого нам обоим. Так вести себя всегда было неправильным с точки зрения наших прошлых ожиданий и взглядов. Говорить не то, что на самом деле думаешь. Судить не по собственному разумению. Я просто хотел дать нам обоим хоть какой-то шанс. Вот и все.