– Никаких «только». Нужно заплатить вперед?

– Только за первый месяц.

Пауза.

– Вообще-то я позвонила, потому что тебе тут как раз телеграмма пришла…

– Ты ее вскрыла?

– Я подумала, может, лучше вскрыть… Новая пауза выдала ее с головой.

– От Дженни?

– Хочешь, чтоб я тебе прочла? Телеграмма, видимо, лежала перед ней наготове.

– «Тай Бу Чина скучает о тебе но теперь у нее есть я тчк пожалуйста позвони твоя вечером Дженни». – И Каро добавила: – Если тебе это о чем-то говорит.

– Да. Все нормально.

– А кто это – Тай Бу Чина?

– Это одно слово – тайбучина. Такой кустарник – растет у «Хижины». Дженни переехала. Вот и все.

– А-а. Я-то думала – это собака, пекинес какой-нибудь или еще что-нибудь китайское.

– Бразильское. Возьму тебя как-нибудь в Кью181, покажу, что это за растение.

– Ох уж эти все растения и все эти женщины в твоей жизни… – пробормотала она.

– На самом деле – только одна. Ее имя на «К» начинается.

– Скажешь тоже.

– Ты сегодня вечером дома?

– Если хочешь…

– Если только ты не…

– Приоритет за тобой.

– Я выеду во второй половине дня. Давай пообедаем где-нибудь вдвоем, хорошо?

Она опять помолчала.

– А ты бы не пошел со мной квартиру посмотреть?

– Конечно. Давай так и сделаем.

– Не будь очень уж резок с мамой. Ее ведь не переделаешь.

– Постараюсь.

– И – ты обещал. Пока ей не говорить. Пожалуйста. Теперь помолчал я.

– Но ты ведь сказала Джейн?

– Ну надо же мне… чтоб можно было хоть кому-нибудь.

– Я не давлю на тебя, Каро. Просто она ведь обидится, если…

– Ну знаешь, с вами двумя мне не справиться. Не время было спорить.

– Ну ладно. Не беспокойся.

– И я еще столько всего тете Джейн не сказала.

– Она поймет.

Молчание. Потом – звук посланного по телефону поцелуя и короткие гудки.

Пятнадцать минут спустя, выбритый и одетый, я явился в кухню. За окном все еще висела дымка, но не такая густая, порой даже проглядывало голубое небо, обещая ясный день. Погода, кажется, не желала предаваться трауру. Кухня – просторная комната, стены – полированная сосна: целый лес мертвых деревьев; все оборудование – в том конце, что выходит в сад; в ближней части комнаты – круглый стол, за столом Джейн; девочка-француженка у плиты готовит кофе. На столе несколько вскрытых писем, «Тайме», «Гардиан», но «Морнинг стар»182, насколько я мог разглядеть, там не было.

– Каро боится, что не смогла выразить…

– Да нет. Она прелесть. Будешь яичницу с ветчиной, Дэн?

– Только кофе.

Джейн, видимо, уже успела позвонить дочери во Флоренцию и в Девон – в школу сына, потом говорила и с самим мальчиком. Энн вылетит домой, как только сможет. Пол, которому не сказали, как именно умер отец, кажется, воспринял сообщение достаточно спокойно. Сейчас Джейн составляла список тех, кому еще пади будет позвонить. Волосы ее свободно падали на плечи, она казалась не такой напряженной, как будто успела хорошо выспаться. Может быть, из-за Жизель, из-за необходимости играть перед ней определенную роль. Кухня была по-домашнему приятной по сравнению с театрально обставленным холлом и гостиной наверху, немножко напоминала кухню на какой-нибудь ферме в деревне.

– Мне нравится ваш дом. Вчера не было времени сказать об этом.

– Ты бы видел дом Жизель в Эксе.

Она снова погрузилась в дела мирские, снова стала типичной англичанкой, говоря о чем угодно, только не о том, что более всего занимало ее мысли; мне пришло в голову, что сейчас она опровергает все законы искусства или, во всяком случае, моей области искусства. («Ее изможденное лицо говорит об ужасах прошедшей ночи».) Родители Жизель живут в прелестном «hotel» – особняке восемнадцатого века, ее отец преподает в университете в Эксе. У Жизель, кажется, явные способности к музыке – она играет на скрипке, уровень почти профессиональный… Но реальность сама напомнила о себе: проследив за испуганным взглядом Джейн, я разглядел в полуподвальном окне, выходящем в сад, темно-серые брюки.

– О Господи! Вороны тут как тут.

– Его духовник? – Она прикрыла веки. – Может быть, мне поговорить с ним?

– Если не трудно. Я просто…

– Что за разговор! Я скажу – ты еще не одета.

Я встал. В дверь позвонили.

– Если можешь, спроси – его похоронят по-христиански? Или как самоубийцу, где-нибудь на перекрестке дорог, и кол в могилу вобьют?

Я улыбнулся и направился к лестнице наверх, но Джейн поднялась и пошла вслед за мной; проговорила, понизив голос, словно хотела избавить Жизель от необходимости выслушивать очередные кощунства:

– Дэн, одна деталь по поводу вчерашнего: когда его нашли, он сжимал в руке распятие. Попробуй скормить это его святейшеству.

С минуту я молча смотрел на Джейн, пытаясь осознать, почему мне раньше не было сказано об этом. Но звонок прозвучал снова. Я коснулся ее руки и отправился открывать дверь.

Священник был молодой человек, говоривший с чуть заметным шотландским акцентом и – что было гораздо более заметно – прекрасно сознававший, как к нему относится отсутствующая хозяйка дома. Он по всей форме выразил свои соболезнования; конечно-конечно, он понимает – миссис Мэллори сейчас не может никого видеть; я бы отделался от него уже на пороге, если бы только порог не был таким неподходящим местом для вопроса, который Джейн просила меня задать… а может быть, просто человек, родившийся в пасторском доме и помнящий святую простоту и простодушие, царившие там, не может при взгляде на священника не видеть в нем большого ребенка.

Мы уселись в гостиной, и я рассказал ему про смерть Энтони и про распятие, объяснив, что, возможно, Энтони и утратил веру, но не в Бога, а в собственное мужество. Склонив голову, священник пробормотал:

– Бедняга…

– Это не будет препятствием? Его похоронят, как…

– О нет! Мы… уже далеко ушли от тех времен… – Он смущенно улыбнулся мне. – Я даже не должен испрашивать специального разрешения. Могу вас заверить, никаких затруднений не возникнет. В данном случае. – Последовало краткое изложение новой доктрины о виновности. Но потом он спросил: – Я так понимаю, что вы считаете – будет вынесено заключение о самоубийстве?

– Вряд ли можно упасть с такого балкона по ошибке.

– О да, конечно-конечно. Я понимаю. Очень огорчительно.

Я сказал ему, что последний час провел с Энтони, довольно подробно задержался на том, что выглядел он как человек, примирившийся с судьбой, описал, как мы были поражены, но (тут я употребил, по всей видимости, его любимое выражение), конечно-конечно, в сложившихся обстоятельствах… Было в общем-то нелепо пытаться оправдать Энтони перед этим унылым молодым шотландцем. Он так смущался, так боялся обидеть, был так зашорен, сам того не сознавая, своим призванием, так далек – и по вере, и по характеру – от Джона Нокса…183 и в конечном счете так нуждался в утешении… больше, чем сама вдова там, внизу.

Наконец он ушел, снова осыпав меня дождем соболезнований. Если миссис Мэллори пожелает позвонить ему насчет заупокойной мессы… если он может хоть чем-то быть полезен… Ритуалы, ритуалы… мир и так уже задыхается от ритуалов.

Вернувшись вниз, я обнаружил, что Джейн чистит картошку. Рассказал ей, что сказал отец Бьюкэннен, и она пожала плечами, будто была разочарована его кротостью, но все же поблагодарила меня за то, что я сумел с ним справиться. Она ушла одеваться, а я расположился в гостиной и принялся просматривать газеты; впрочем, с чтением ничего не вышло, потому что вскоре из холла донесся ее голос – она звонила по телефону. Тон был легкий, деловой, говорила она без околичностей: «О, Джон, я решила, что нужно тебе позвонить. Знаешь, вчера умер Энтони… Сюзан, к сожалению, вчера Энтони покончил с собой…» – и так далее. Я подумал, она переигрывает с отстраненностью. Эти жесткие сообщения, несомненно, вызывали естественное предложение помочь, выражение сочувствия и давали ей возможность сразу же все это отвергнуть, твердо, хоть и достаточно вежливо. Я засомневался, удержится ли та близость, которая установилась между нами накануне, не жалеет ли Джейн теперь об этом. В небольшой нише, где на полках стояли античные вещицы, я заметил две этрусские бронзовые статуэтки. Тарквиния, тот миг в море… все это казалось таким далеким теперь: столь же далеким символически, как и хронологически.