– Роз знает о… Ты не сказала, как его зовут.

– Питер. Да. Она приветствовала мою захватывающую дух исповедь заявлением, что, если бы я не была такой заядлой мещанкой, я завела бы себе любовника уже сто лет назад.

Я усмехнулся и заметил в ее глазах искорку былой живости, стремления увидеть во всем забавную сторону; но она сразу же опустила глаза, хотя все еще улыбалась. Все то время, что мы разговаривали, меня не оставляло ощущение, что до сих пор мне сильно не хватало воображения. Я понял: то, что она сказала об Эндрю, относится и к ней самой. Что, как бы плохо она ни относилась ко мне, она сторицей расплатилась за это отношением к моей дочери; что ее «чуточку особые отношения» с Каро были вовсе не такой уж малостью. Мне припомнился эпизод из раннего детства Каро. Довольно непоследовательно – ведь это мы с Нэлл держали их первого ребенка у купели – мы не захотели крестить Каро; и хотя Джейн и Энтони не стали спорить, все-таки время от времени раздавались упреки из-за того, что мы лишаем ребенка крестных родителей. Разрешилось все это довольно легко, но я до сих пор помнил, как Джейн сказала, что хотим мы того или нет, а она все равно намерена быть Каро крестной матерью. С некоторым запозданием я наконец осознал, что намерение свое она выполнила в гораздо большей степени, чем «законно» обладающие этим титулом крестные считают нужным делать.

А еще я пришел к заключению, что, возможно, был не так уж незнаком Джейн, как она поначалу заставила меня думать… во всяком случае, она часто слышала обо мне от Каро. Но так как я понимал, что образ Джейн, нарисованный мне дочерью, нарисован весьма пристрастно, мне очень хотелось бы знать, насколько мой собственный портрет соответствовал действительности. Мне достаточно ясно, хотя и мягко, давали понять, что я не слишком всерьез задумывался над проблемами дочери. Очень хотелось оправдаться. Но я поборол искушение, сознавая, что тут Джейн стоит на гораздо более твердой почве, чем когда рассуждает о политике или о нашем прошлом. Мои суждения о ней изменились во время этой беседы за кофе: мы еще сблизились; мы вернулись к нашему старому критерию – ощущению, что «так будет правильно». Почти весь вечер накануне она казалась мне совсем «неправильной». Но сейчас я узнавал в ней что-то, что – хотя бы в этом отношении – оставалось неизменным. Она могла таиться и таить, зашифровывать смысл собственных слов, предавая самое себя, но она все еще сохранила способность остро чувствовать, что правильно, – это самое странное из беспрекословных чувств, которое может и загнать человека в ловушку, и дать ему безграничную свободу. Было почти так же, как с Дженни, когда ей предстояло изложить свои впечатления об Америке; то есть, выйдя из кафе, я чувствовал себя отрезвленным, вынужденным пересмотреть свой первоначальный, слишком поспешно вынесенный приговор Оксфорду, его стилю жизни, его нравам. Можно сказать, что это было как бы подтверждением последнего довода Энтони в споре со мной. Не существует истинных изменений помимо изменений в нас самих – таких, какие мы есть. Чистейшей воды идеализм? Возможно, но я больше не был так уж уверен, что это к тому же еще и провинциализм.

По дороге домой Джейн успела еще многое рассказать о своей старшей дочери… и сама Розамунд, которую я не видел столько лет иначе как на случайных фотографиях, вышла нас встретить, как только мы поставили машину рядом с ее маленьким синим «рено». Высокая девушка – выше ростом, чем мать, длинноволосая, длинноногая и длиннорукая – чуть слишком длинная, на мой вкус, и линия рта чуть слишком твердая, что делало ее не очень-то привлекательной физически; но была в ней удивительная открытость, которая мне понравилась. Лицом она очень походила на отца – гораздо больше, чем на Джейн. Женщины обнялись и застыли так на долгий миг, потом Розамунд обернулась и протянула мне руку. Я заставил ее подставить мне щеку и поцеловал. Она сказала:

– Я так рада, что здесь были вы, – и посмотрела мне в глаза прямым, открытым взглядом: сказала то, что в самом деле думала.

Очень скоро я понял, что Розамунд – самый практичный член семейства: она сразу же взяла все в свои руки, как хороший ассистент режиссера на съемках. Пола должны посадить на поезд – она его встретит в Рединге. Начались телефонные звонки: Джейн было поручено отвечать только на те, которые требовали ответа. Мне вручили бокал с виски прямо на кухне, где две девицы взялись готовить ленч. Запахло жареным: нам предстояло съесть ту самую пару фазанов, которых я отверг вчера вечером. Розамунд говорила не об Энтони – о себе: о жизни в Лондоне, о работе на Би-би-си. Потом наверху, за окнами, проехал серый «ягуар». Я увидел ноги Нэлл и Эндрю. Джейн – над нами – отворила им дверь, и несколько минут они не появлялись.

Когда они вошли в кухню, Нэлл, после обмена символическими поцелуями «в щечку», пожала мне руку с большей теплотой, чем когда бы то ни было за последние годы. А потом последовало мощное рукопожатие Эндрю и его прежний, изучающе-насмешливый взгляд. Темно-серый костюм, галстук выпускника нашего колледжа: только бронзово-загорелое лицо выдавало в нем сельского жителя. Теперь он носил бачки, а шевелюра его изрядно поредела. Пшеничная прядь волос надо лбом, мешки под глазами в свекольной сеточке сосудов и эти глаза – странные, чуть водянистые… типичный продукт слияния англосакса-крестьянина с викингом, через много веков воплощенный в породистой английской физиономии, – так и оставшийся викингом в набегах на условности и англосаксом в своем фундаментальном спокойствии и самодовольстве. Было совершенно ясно, что в Эндрю, как и в исторической реальности, англосакс усмирил викинга. Он привез магнум – огромную бутыль шампанского «Тэттингер» – и принялся поддразнивать Розамунд.

– Ну что, все еще делишь ложе с этим ужасно умным Как-его-там?

– Эндрю, ну пожалуйста!

Нэлл крикнула ей из противоположного конца кухни:

– Дорогая, он просто старается быть тактичным и утонченным.

Я поймал пытливый взгляд Джейн: она старалась определить мою реакцию. Наверху снова зазвонил телефон.

Эндрю меня очень интересовал; хорошо, когда в подобных ситуациях рядом оказываются такие люди, с их манерой поведения, с их рисовкой, с их врожденной привычкой командовать. Единственный из всех нас, он был соответствующим образом одет, но похоронного в нем обнаруживалось гораздо меньше, чем во всех остальных. Он охладил шампанское, открыл и разлил по бокалам; ухитрился заявить, никого не обидев, что вообще-то это прекрасная штука, что все опять вместе, можно языки почесать и солнышко в окно светит. Я никогда раньше не видел его вот так – вместе с родственниками со стороны Нэлл, и немногие еще остававшиеся у меня сомнения в неразумности этого брака совершенно рассеялись. Разумеется, Эндрю и на четверть не был таким ленивым идиотом, каким притворялся, когда был студентом, просто он жил, сохраняя стиль, к тому времени совершенно вышедший из моды повсюду, кроме окружавшей его компании богатых сынков, чьи отцы занимали высокие посты во времена Ивлина Во187 и никак не могли забыть об этом; он наверняка проанализировал конъюнктуру на рынке невест своего графства гораздо более тщательно, чем кто-либо из нас мог себе представить. Я догадывался, что он, видимо, сумел решить для себя, какие традиции и ритуалы стоит сохранить, а от каких можно и отказаться: нужно жить – как сквайр, работать – как фермер, мыслить – как свободный человек… а вид делать такой, будто ты только сквайр – сквайр до мозга костей. Это сработало. Но должен же был быть какой-то смысл в том, что он взял жену «ниже себя», и я понял какой. Наш более открытый и терпимый мир нужен был ему нисколько не меньше, чем его титул и та роль, которую он всю жизнь играл.

Мы с Эндрю – к нам присоединилась и Нэлл – вышли в сад, пока остальные накрывали к ленчу стол, за которым все только что сидели. Они оба сразу посерьезнели. Нэлл, вполне в своем стиле, была подозрительна, задавала каверзные вопросы, копалась в деталях. Зачем, почему да отчего, что сказал мне Энтони, что я подумал, о чем догадался… Я избегал прямых ответов. Наедине с Эндрю я, возможно, был бы откровеннее, но Нэлл я решительно не хотел ничего говорить. К счастью, в присутствии Эндрю она не могла слишком далеко углубляться в прошлое. Потом заговорили о Джейн, и обиняков стало поменьше. Да, мы поговорили. Я так понял, что брак был не очень удачным, были проблемы… эта история с католицизмом. А, да-да, она сказала мне про этот «нонсенс» с компартией.