Дэн все еще держал ее за руку.

– А ты этого хочешь?

– Я понимаю – это может показаться бессмысленным. – Она замешкалась. – Пап, в глубине души он вовсе не такой… не «на уровне».

– Ну тогда скажи ему, что я согласен. Если он и вправду этого хочет.

Каро сжала его пальцы и перевела дух.

– А что вы с тетей Джейн про меня решили?

– Что решать про тебя не получится.

– Нельзя спасти?

– Нельзя вмешиваться.

– Представляю этот разговор. И Фрейд, и Маркс, и бог знает кто еще.

– Расскажу тебе, когда все это кончится.

– Мне бы лучше сейчас.

– Это будет несправедливо. Ты возьмешь да и докажешь, что мы не правы.

На это она опять – мельком – улыбнулась: было дело – упала, но теперь снова в седле.

– Важно почувствовать, что ты кому-то и правда нужна. Поначалу я не думала, что стану спать с ним. Думала, это просто… ну, обычная история.

– Ну и как же?

– Ну, я хочу сказать, нужна не потому, что… что мы родственники.

– Понимаю.

– Я думала обо всем этом. О том, что вы все будете чувствовать из-за этого.

– Пусть тебя это не беспокоит. Самый старый психоз из свойственных человеческим особям. Родители всегда полагают, что в производном их собственных генов каким-то образом воплотится все то, чем им самим не удалось стать.

– До меня это как раз сегодня вроде бы дошло. – Она вздохнула: – Мамочка всю вину свалит на тебя, ты ведь знаешь.

– А я ей не дам этого сделать, Каро. Решение о том, что тебе следует работать в Лондоне, мы принимали с ней вместе.

– Я бы не стала винить тебя, если б тебе хотелось, чтобы я была иной.

– Девочка моя, да мне хотелось бы, чтобы чуть ли не все было иным – и я сам в том числе. Но, раз уж мы такие, как есть, приходится использовать это как можно лучше. И у нас с тобой в последние два года все могло быть гораздо хуже – хоть это-то ты допускаешь?

– Ты сам знаешь.

– Не надо думать, что все можно сказать словами. Что если мы постоянно поддразниваем друг друга, то я ничего всерьез к тебе не чувствую. Фразы вроде «я тебя люблю» обычно означают существование некоторой тайной неуверенности. Поэтому я никогда таких фраз не произношу. И еще потому, что знаю, что и ты это знаешь.

– Где-то глубоко-глубоко.

– Вот это и помни. – Он наклонился и поцеловал ее в висок. – Пустишь меня за руль?

– Нет, я в порядке. – Она в последний раз сжала его пальцы и протянула руку – включить зажигание, но передумала, повернулась на сиденье и на миг обвила руками шею Дэна; потом снова занялась машиной.

Его провели по всей квартире. Нельзя сказать, что и квартира, и район пришлись ему по душе; но квартира была сравнительно чистой, цена – не безобразно высокой, а главное – не было сомнений, что Каро квартира нравилась и решение она уже приняла. Так что Дэн дал свое «добро», а Каро – чек на оплату месячной ренты, и они отправились в Хэмпстед-Виллидж188 обедать. Все то время, что они обедали, в душе Дэна происходило, так сказать, эмоциональное «перетягивание каната»: чувство нежной привязанности то и дело сменялось… не то чтобы скукой, но чувством болезненной неловкости. Разумеется, над ними витало прошлое; он не мог избавиться от мыслей об Энтони; но оставалось еще столько всего, что нужно было подвергнуть пересмотру. Был момент, когда Дэн почти уже решился сказать Каро – как Джейн сказала своей дочери – если не все, то хотя бы часть правды. Вечная уклончивость, необходимость кривить душой, вечное стремление сохранить достоинство – и все из-за предположения, что младшее поколение не способно понять старших; будто и в самом деле дети рождались на свет лишь затем, чтобы у родителей могли быть от них секреты и тайны – такие тайны, раскрытие которых наверняка принесло бы гораздо больше реальной пользы, чем давно и бережно хранимые затхлые догмы, основанные на опыте, полученном извне. Мысль о том, что эти суждения должны быть отнесены скорее к теории, чем к реальной практике, в этот вечер стала казаться Дэну все более сходной с убежденностью католиков в непогрешимости папы – идеей, которую здравый смысл и простая порядочность опровергают на каждом шагу. То же самое он чувствовал чуть раньше, когда ехал с Розамунд на вокзал: ведь она задала ему вполне разумный вопрос, требовавший честного ответа. Когда-то давно я один раз переспал с твоей матерью, и, узнав об этом, твой отец так и не смог этого забыть. Как просто, сколько сомнений и загадок решаются одним махом… и, подумав так, Дэн продолжал всячески поддерживать миф о прошлом, созданный воображением его дочери.

И вот они дома; поцеловав Каро и пожелав ей спокойной ночи, Дэн не мог заснуть; кроме того, надо было ждать, пока разница во времени позволит ему застать Дженни в «Хижине». Каро видела телеграмму, хоть это теперь не надо скрывать. Он заказал разговор и читал до поздней ночи, когда его соединили с Калифорнией.

Слышимость была плохая, казалось, их голоса действительно доносятся через все реально разделившее их расстояние. Милдред и Эйб очень милые, «все точно так, как ты про них говорил», она думала, что «будет наслаждаться его отсутствием», но не получается, ей обязательно нужно на кого-нибудь ворчать. Дэн дал ей высказать все это и сообщить кое-какие новости, потом рассказал свои.

– Ох, Дэн! Какой ужас! Прямо вчера?

– Да.

– Но почему?

И опять Дэн вынужден был кривить душой, на этот раз с той, что знала его много лучше двух других молодых женщин, с которыми он разговаривал в этот день. Тут он, пожалуй, не столько уклонялся, сколько старался выиграть время, строил теории точно так же, как делал это с Каро, с ее матерью и отчимом.

– Но… заставить тебя проделать весь этот путь, и потом… Дэн, ты не все мне сказал.

– Да. Не все. Не совсем все.

– Тогда что же?

– Я все тебе расскажу. Только не сейчас. Просто… вызревают плоды из посеянных горьких семян.

– Ты как-то говорил, что любую историю можно изложить в пяти строках.

– Это не история, Дженни. Когда-нибудь. Обещаю.

– Знаю я твои обещания.

– Зато не знаешь, как мне тебя недостает.

– Мягко стелешь?

– Очень хотелось бы.

– У тебя не выйдет так просто от меня отделаться.

– Я тоже это понимаю.

– Если бы только я видела твое лицо.

– Оно просто усталое.

– Очень поздно?

– Половина третьего.

– Ой Боже мой! Бедный ты, бедный.

Дженни спросила про Каро. Он ответил – прекрасно, а про себя пообещал рассказать всю правду попозже, когда все утрясется. Последовали расспросы о Джейн, о Нэлл, о том, как это было – встретиться после стольких лет.

– Интересно антропологически?

– Более или менее. Сплошь теплота и душевность. С той стороны.

Пауза. Потом Дженни сказала:

– Слушай, между прочим, я пытаюсь выполнить свое обещание.

– Какое из?..

– Про нас. Написать про нас. Он совсем забыл об этом.

– Серьезно?

– Только я, может быть, не пошлю тебе это.

– Зачем же ты принимаешь всякий абсурд за чистую монету? А потом берешься обо мне судить?

– А мне нравится. Не уверена, что сама не возьмусь писать роман. – И добавила: – Не пойму, отчего люди поднимают такой шум из-за этого. Просто записываешь, что помнишь, и все. Что чувствовал. Вот я все и записала.

– Все?

– Там хватает. Не думаю, что твои кошмарные желтые блокноты и дурацкие карандаши когда-нибудь использовались хоть капельку лучше.

– Кто-то напрашивается, чтобы его разложили у меня на коленях и…

– Пожалуйста. В любое удобное для вас время.

Они закончили разговор – уже не такой шутливый – через минуту, и эта минута оказалась вовсе не легкой. Последние слова Дженни были: «Я еще не готова. Ты мне все еще очень нужен». Это была не мольба; просто какая-то часть ее существа – скорее всего та, что была в ней от шотландских предков, – не поддразнивала, не протестовала, но трезвым взглядом, словно врач-клиницист, оценивала, что она – Дженни – способна сделать, а что – нет.