Я машинально взглянул на часы. Время возвращения в реальность — три двадцать утра.

“Итак”, — подумал я снова.

ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК… — отозвалось эхо.

И я глубоко вздохнул.

В номере я первым делом набрал полную ванну горячей воды — и медленно погрузил туда окоченевшее тело. Однако согреться так просто не получалось. Тело промерзло до самых печенок, и горячая вода лишь усиливала ледяную стужу внутри. Я собирался просидеть так, пока эта стужа не растопится, но в голове начал твориться такой маразм, что из ванны поневоле пришлось вылезать.

В комнате я прижался лбом к оконному стеклу и немного остудил голову. Потом налил в бокал бренди сразу пальца на три, проглотил одним махом и тут же забрался в постель. Я изо всех сил пытался уснуть — ни о чем не думая, с пустой головой. Не тут-то было. Уснуть не получалось, хоть тресни. Мысли в голове отвердевали, превращаясь в кучку булыжников. Я обхватил голову руками — и пролежал так, пока за окном не забрезжил рассвет. Небо застили пепельно-серые тучи. Снег еще не пошел, но висели эти тучи так плотно, что своей унылой бесцветностью выкрасили весь город до последнего уголка. Куда ни глянь — все сделалось пепельным. Заброшенный город отчаявшихся людей.

Заснуть не получалось — но вовсе не от тяжелых мыслей. Я слишком устал, чтобы думать о чем бы то ни было. И тело, и душа отчаянно требовали сна. Только какой-то непонятный участок мозга, каменея все больше, наотрез отказывался засыпать — и действовал мне на нервы. Так раздражают таблички с названиями станций в окне скорого поезда. Приближается очередная — и я опять напрягаю внимание, чтобы успеть прочесть иероглифы, — но тщетно. Слишком большая скорость. Смутный образ написанного мелькает в окне. Но что за слово, не разобрать: миг — и все позади. И так без конца. Станция за станцией. Провинциальные городишки с никому не известными именами. Пролетая мимо каждого, поезд издает гудок за гудком — и эти пронзительные вопли, как пчелы, впиваются в мозг…

Так продолжалось до девяти. Увидав наконец, сколько времени, я совершенно отчаялся заснуть и выбрался из постели. Поплелся в ванную и начал бриться. Чтобы побриться как полагается, пришлось несколько раз напомнить самому себе вслух: “Я — бреюсь!” Добрившись-таки, я оделся, причесался и отправился завтракать. В ресторане, усевшись за столик у окна, я заказал себе “завтрак Континенталь” — но в итоге просто выпил две чашки кофе и съел один тост. На это потребовалась уйма времени. В тусклом свете облаков тост казался пепельным, как и все остальное, а по вкусу напоминал клочок слежавшейся ваты. Погода была идеальной для предсказания Конца Света. Допивая кофе, я в пятидесятый раз елозил глазами по страничке утреннего меню. Булыжники в голове никак не хотели рассасываться. Скорый поезд мчался мимо станций без остановок. Гудки его по-прежнему буравили мозг. А мысли в этом мозгу все больше походили на застывающие кляксы зубной пасты.

Посетители за соседними столиками завтракали вовсю. Сыпали сахар в кофе, мазали маслом тосты и вилками-ножами резали яичницы с ветчиной. Клац, клац, клац, — беспрерывно разносилось по залу. Прямо не ресторан, а мастерская по ремонту автомобилей…

Я вспомнил Человека-Овцу. Прямо сейчас, в этот самый момент он по-прежнему существует. В этом отеле, в какой-то из щелей пространства-времени — ждет меня в своей комнатенке. И пытается что-то мне объяснить. Только все бесполезно. Я не успеваю прочесть. Слишком большая скорость. Голова превратилась в булыжник и не считывает ни черта. Я могу прочитать только то, что стоит на месте: (А) Завтрак Континенталь: сок (апельсиновый, грейпфрутовый или томатный), тосты с маслом и… Кто-то пытается заговорить со мной. И ждет от меня ответа. Кто бы это мог быть? Я поднимаю взгляд. Официант. Стоит в белом форменном пиджаке и сжимает руками кофейник. Будто это не кофейник, а почетный кубок “Лучшему официанту Вселенной”. “Не угодно ли еще кофе?” — вопрошает он очень вежливо. Я качаю головой. Он исчезает, я подымаюсь и выхожу из ресторана. Клац, клац, клац— никак не смолкает у меня за спиной.

В номере я снова забрался в ванну. Стужа в теле почти унялась. Я вытянулся в воде во весь рост и начал сосредоточенно, словно распутывая клубок веревки, выпрямлять и разогревать одну за другой конечности. Так, чтобы в итоге каждый палец задвигался как положено. Вот оно, думал я, моё тело. Здесь и сейчас. В реальном гостиничном номере, в реальной ванне. Никакого поезда. Никаких гудков. Никакой необходимости читать названия станций. Как и думать о чем бы то ни было.

Я вылез из ванны, приплелся в комнату, плюхнулся на постель и взглянул на часы. Пол-одиннадцатого. Черт бы меня побрал… Может, плюнуть на сон да пойти прогуляться? Я принялся над этим раздумывать — но тут-то меня и сразил совершенно внезапный сон. Мгновенный — как в театре, когда на сцене вдруг гасят свет. И само это мгновение я запомнил очень отчетливо. Откуда ни возьмись передо мною возникла огромная пепельно-серая обезьяна с кувалдой в лапе — и шарахнула меня ею по лбу. Так сильно, что в сон я провалился, как в обморок.

Во сне было жестко и тесно. И темно — хоть глаз выколи. И музыки никакой. Ни тебе “Мами Блю”, ни “Лунной реки”. Тоскливый такой сон, без прикрас. “Какое число идет после шестнадцати?” — спрашивает меня кто-то. “Сорок один”, — отвечаю я. “Спит как убитый”, — говорит Пепельная Обезьяна. Все правильно, именно так я и сплю. Свернувшись, точно белка в дупле, внутри черного шара. Огромного чугунного шара — из тех, какими обычно ломают дома. Только у этого внутри пусто. Там, внутри, лежу я и сплю как убитый. Жестко, тесно, тоскливо.

Кто-то снаружи зовет меня.

Гудок поезда?

“Нет! Неправильно! Не угадал!..” — радостно вопят чайки.

Похоже, мой шар собираются накалить на огромной газовой горелке. Именно такие звуки я слышу…

“Опять неправильно! Думай дальше!” — кричат чайки в унисон, как хор в древнегреческой трагедии.

“Да это же телефон!” — осеняет меня.

Но чайки молчат. Никто больше не отвечает мне. Куда исчезли все чайки? Я нашарил телефон у подушки и снял трубку:

— Слушаю.

Долгий гудок — вот и все, что я там услышал. Дз-з-з-з-з! — продолжало раздаваться по всему номеру.

Звонят в дверь! Кто-то стоит в коридоре и давит на кнопку звонка. Дз-з-з-з.

— Звонят в дверь, — произнес я вслух.

Но чайки куда-то исчезли, и никто не похвалил меня за догадливость.

Дз-з-з-з-з.

Завернувшись в банный халат, я подошел к двери и открыл, не спрашивая.

Как и в прошлый раз, она бесшумной тенью скользнула в дверь — и тут же заперла ее изнутри.

Голова моя просто раскалывалась — в том месте, по которому шарахнула Пепельная Обезьяна. “Вот дура, не могла ударить чуть послабее?” — ругнулся я. Кошмарная боль. Будто дырку мне там пробили.

Она оглядела мой халат, потом лицо. И озабоченно сдвинула брови:

— А почему ты в постели валяешься в три часа дня? — спросила она.

— В три часа дня… — повторил я за ней. Я и сам уже не помнил, почему. И действительно, чего это я?.. — спросил я себя.

— Ты, вообще, когда спать вчера лег?

Я задумался. Вернее, очень сильно постарался задуматься. Но не думалось, хоть убей.

— Ладно, не ломай голову, — великодушно махнула она рукой. И, сев на диван, посмотрела на меня в упор: — Ну и видок у тебя…

— Представляю, — сказал я.

— Белый, как стенка, и лицо все опухло… Да у тебя температура, наверно? Ты в порядке?

— В порядке. Высплюсь как следует — все само пройдет. Не волнуйся, ничем я не болен… У тебя перерыв?

— Ага. Вот, пришла полюбоваться на твою физиономию. Чисто из любопытства. Но если мешаю — я уйду…

— Не мешаешь, — сказал я и сел на кровать. — Я, правда, спать хочу — умираю, но ты мне совсем не мешаешь.

— И ты не будешь со мной ничего… странного делать?

— Нет, я не буду с тобой ничего странного делать.