Прекрасная, коварная Анжелика. Он любит ее. И он хочет ее Черт побери, как же он ее хочет!

– Гарет

Шепот Анжелики вырвал его из задумчивости она приблизилась еще на шаг. От непролитых слез ее глаза превратились в два бездонных серебряных озера. Трепетные руки сотрясала дрожь, и Гарету до боли захотелось обнять ее. Однако он не сдвинулся с места. Он повторял про себя, что Анжелика – непревзойденная актриса. Она сумела околдовать его. Больше этот номер не пройдет

– Гарет Мне так жаль я так хотела

– Чего же ты хотела, Анжелика? – рявкнул Гарет, не помня себя от гнева

Она отшатнулась, как от удара, и все внутри у Гарета закричало от боли: Джонатан поспешил обнять и утешить Анжелику. Гарет резко развернулся и выскочил вон: смотреть на это дальше было свыше его сил. Только захлопнув за собой дверь, он осмелился перевести дух. В доме царила непривычная тишина, он как будто вымер. Эта напряженная атмосфера возникла с того дня, как вернулся отец, и Гарет с тоской подумал, что вряд ли она развеется, покуда не будет полностью разгадана тайна Анжелики.

Скорее бы уж пришло письмо от падре Мануэля! Придется ждать месяц… а то и два! Да это же целая вечность!.. Вечность, которую придется прожить вблизи от Анжелики, но не имея возможности к ней прикоснуться. Никакая она не Жанет дю Буи! Он бы наверняка узнал… он бы почувствовал… Боже милостивый, она не могла быть ему… не могла…

Дверь за Гаретом захлопнулась, и Анжелика приникла к груди Джонатана Доусона. Воспоминания вновь проснулись, когда сильная рука стала ласково гладить ее. Туманная завеса слегка поредела, и ожили забытые картины.

Полусонная, она уютно свернулась клубочком у отца на коленях, привалившись к широкой сильной груди. Стоило приподнять веки, и она встречала любящий взгляд ярко-голубых глаз. Широкая ладонь гладила по спине, и эти медленные кругообразные движения убаюкивали, навевая дремоту. Она улыбнулась и провела ладонью по его щеке. Немного колется, но от этого ей еще уютнее Она потерлась носом о его грудь – и видение рассеялось.

Анжелика подняла взор и повстречала взгляд тех самых ярко-голубых глаз. Это не могло быть ошибкой, и с невольным рыданием она прошептала:

– Это правда, ведь так? Я – Жанет дю Буи. Иначе это не объяснишь.

– Разве это так плохо, Жанет? – Джонатана Доусона потрясла боль, которая прозвучала в ее голосе.

– Не знаю… – еле слышно выдохнула она.

– Ты о Гарете… Да, для него это тяжело. Он успел привязаться к тебе не на шутку. Однако со временем наверняка…

– Я устала, – смущенно пробормотала Анжелика. Рассуждать дальше на эту тему казалось святотатством. – Пожалуйста, прости меня, но я бы хотела побыть одна, вот только поговорю с Марией. Все это время я пренебрегала своими обязанностями. И хочу сказать ей…

– Жанет, отныне не может быть и речи о каких-то твоих «обязанностях» в этом доме, – отчеканил Джонатан. – Ведь ты не служанка.

– Пожалуйста, папа Джон, – взмолилась Анжелика, – не отнимай этого у меня! Мне нужно хоть что-то… какое-то занятие, чтобы отвлечься!

– В этом доме ты вольна идти куда угодно и заниматься чем угодно, – ласково сказал Джонатан. – Вот только «обязанность» тут ни при чем. Если кто-то что-то «обязан» – так что я, поскольку являюсь твоим отцом. – Он умолк на минуту и добавил с пониманием и сочувствием: – Жанет. постарайся успокоиться. Со временем Гарет сумеет смириться с твоим новым положением в «Круге Д».

Рыдания сжали горло Анжелики. Только оказавшись в коридоре, она сумела запоздало прошептать в ответ:

– Да, он смирится – а вот смирюсь ли я?..

Эстебан, устроившись в заднем ряду просторного зала, внимательно разглядывал заполнявшую его толпу. Привычный к изысканным нарядам, пошитым на заказ, он чувствовал себя весьма неуютно в дешевом костюме, купленном в магазине готового платья. Техасские шмотки… простая хлопковая рубака, джинсы, широкополая шляпа да жилетка – и ни стежка вышивки, никакой отделки, придающей мексиканской одежде ее неповторимый колорит! Избегая любопытных взоров, он старался держаться в тени. Одного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы убедиться: несмотря на маскарад, трудно не узнать в нем истинного аристократа, которому и в подметки не годится местная деревенщина. Ни нелепая одежда, ни нарочно отпущенная двухдневная щетина не скроют настоящую голубую кровь!

Приходилось утешаться тем, что он только что прибыл в этот техасский портовый город, Бразорию, и пока никому здесь не известен. О да. Санта-Анна наделил его на сей раз чрезвычайно широкими полномочиями… При этой мысли Эстебан с трудом сдержал довольную ухмылку Несмотря на то что недальновидные действия капитана Томпсона успели привести к необратимым последствиям, на Антонио произвела немалое впечатление прозорливость Эстебана. То, что капитану Томпсону все-таки хватило глупости атаковать «Тремонт», потерпеть неудачу и угодить в плен к американцам, которые держали его теперь в тюрьме в Новом Орлеане, заметно прибавило веса суждениям молодого Аррикальда в глазах Санта-Анны.

В качестве награды за свое рвение Эстебан получил приказ господина президента следить за вышедшим на свободу Стивеном Остином. Антонио надеялся, что известный своей умеренностью во взглядах Остин последует его предостережениям и убедит земляков повиноваться требованиям правительства.

Случись это на полгода раньше… да Эстебан ни за что бы не взялся за подобное задание. Зато теперь оно вполне соответствовало его личным целям. Пожалуй, не пройдет и месяца, как полковник Эстебан Аррикальд станет одним из вершителей судеб этого ничтожного штата. Тем не менее успех его планов во многом зависит от предстоящего нынче вечером выступления Стивена Остина.

В зале было негде яблоку упасть. Здесь особенно ощущалась атмосфера возбужденного ожидания, нависшего над городом с той минуты, как сюда прибыл выпущенный из тюрьмы Стивен Остин.

Теперь последователи Остина собрались в этом зале, чтобы приветствовать своего лидера. Напряжение возросло до предела, когда виновник торжества поднялся с места и приготовился выступать.

По рядам зрителей пронесся ропот. Те, кто давно знал Остина, не смогли сдержать тревожных возгласов: долгое заключение явно подорвало его здоровье. Бледный, изможденный, Стивен Остин выглядел намного старше своих сорока двух лет. Он и прежде был худощав, а теперь от него воистину остались кожа да кости. Надсадный кашель, то и дело прерывавший его речь, требовал максимального внимания от зрителей, чье терпение и без того было на пределе. Но мало-помалу в зале воцарилась полная тишина.

Эстебан отважился выпрямиться – все как один глазели на своего драгоценного Остина. Сперва он в подробностях описал свое пребывание в Мехико и отношение к положению дел в Техасе. Сообщил, что события принимают все более угрожающий характер. Тем не менее он считает своим долгом упомянуть о дружеском расположении к нему Санта-Анны, искренне беспокоившегося о благополучии техасцев. Остин предостерегал Санта-Анну от применения вооруженных сил в отношениях с Техасом… ведь война может привести к крайне плачевным результатам… но увы, не похоже, что президент внял его советам. Судя по всему, федеральная конституция будет попрана, и в Мехико воцарится централизованная диктатура.

В таком духе Остин проговорил не меньше часа, и Эстебан вместе с остальной аудиторией жадно ловил каждое его слово. Вот Остин замолк, переводя дух перед заключительной, самой важной частью речи.

– Кризис столь глубок, что ни одному из нас не удастся избежать его последствий. Каждый должен задуматься: что же делать дальше? Я уже высказал свое мнение. Пусть мелкие личные разногласия, неурядицы и дрязги будут забыты. Пусть народ Техаса проявит единодушие и решительность… чтобы создать совет из своих лучших граждан: тех, кто пользуется уважением, кто рассудителен и образован, чтобы в ближайшее время решить, как будут строиться отношения с центральным правительством. – Затем Остин взял стакан с водой, как бы поднимая тост, и воскликнул: – Не допустим попрания провозглашенных конституцией прав Техаса! Нависшая над ними угроза требует сплоченности всех наших сил!