– Дяденька, у вас нет дома макулатуры? – в дверях моей квартиры стояли двое школьников.

– Макулатуры? – задумчиво переспросил я. – Макулатуры… Макулатуры у меня, ребятки, сколько угодно.

Я отдал им все свои папки, весь архив, переписку, черновые тетради стихов, кипы рукописей, отдал им все, что было в доме сделанного из бумаги.

«Рукописи не горят, горит бумага, – к месту вспомнил я одного мудрого раввина, – а буквы просто улетают на небо к Богу». Я, надеюсь, достаточно унавозил то место, где жил, чтобы на нем выросло что-то стоящее.

Со Строчковским мы в один день подали заявление об уходе из «Вечернего Волопуйска». Нестор Иванович Вскипин пытался отговорить нас, пугая тем, как трудно газетчикам найти в наше время приличную работу. Но мы не поддались на его уговоры. Отступать, по крайней мере мне, было некуда.

Стояла июльская жара, а меня вот уже второй день сильно морозило и здорово тошнило. Скорее всего, я чем-то отравился и поэтому чувствовал себя очень скверно. Будто меня обложили со всех сторон ватой. И я все видел и слышал как-то смутно, словно через плотный туман. Такой же туман стоял у меня в голове. Но так как главными инициаторами экспедиции по поиску могилы Одноногого были мы со Строчковским, мне ничего не оставалось, кроме как крепиться.

Команда авантюристов определилась. В экспедиции участвовали Егор Банин, Мотя Строчковский, я и еще два человека из команды Е. Банина. Один прекрасный водитель, другой служил сапером в Афгане и, естественно, был знаком с подрывным делом. И все. Лишние рты и разговоры нам были ни к чему.

Добирались мы до места на джипе Е. Б.

По шоссейке на хорошей скорости до тех мест, где стоял монастырь (приблизительно в пятидесяти километрах от него находилась предполагаемая могила Одноногого), можно было доехать часов за десять.

Мы взяли с собой две очень качественные германские палатки, кучу провизии, туристские приспособы типа примуса, бензопилы, мощные фонарики и, конечно же, динамитные шашки. Далее – пять саперных лопат, автоген, японскую лебедку последней модификации, объемные ведра для подъема грунта с глубины и два больших кейса с цифровыми замками для хранения (если повезет найти) рукописей Одноногого.

Кроме всего этого, у Е. Б. был охотничий карабин и незарегистрированный пистолет Макарова. Так сказать, на всякий пожарный.

Выехали ранним утром, но духота была уже неимоверная. Меня продолжало морозить, от тошноты я пытался спастись какими-то аптечными леденцами. Тщетно. Раза три-четыре я просил остановить машину, чтобы выйти и проблеваться. Желудок давно был пуст, и блевал я одной желчью.

По обе стороны дороги сначала тянулись поля, затем стали появляться какие-то разваленные, как гнилые зубы во рту великана, горы. Мы свернули в сторону от гористой местности, и через несколько часов выжженные засухой поля сменились хвойным лесом. Дорога была еще хорошей, и мы ехали, практически не сбавляя скорости.

Бросалась в глаза нищета всех придорожных деревушек. Запомнились очень худые коровы, которые ели из мусорной придорожной помойки бумагу и другие отбросы. Некоторые дома были сколочены из такого невообразимого деревянного хлама, что казались бутафорией из фильмов про царскую Россию.

– Ты сам-то хоть веришь во всю эту туфту? – спросил у меня Е. Б., одним глотком выпивая полбутылки кока-колы.

– Да, то есть нет, но… Короче, не знаю, извини, но я очень устал и плохо себя чувствую, – неопределенно ответил я. – Да теперь уже и поздно что-либо менять.

Дорога становилась все хуже и хуже. В России нет дорог, в России есть только направления. Иногда один афоризм может спасти или уничтожить целую страну. Как это случилось, например, с Наполеоном. Афганец, который вел наш джип, матерясь сквозь зубы, вынужден был резко сбавить скорость.

Вечерело. И сразу же потянуло болотной сыростью.

– Похоже, придется заночевать в монастыре, – сказал сидевший на переднем сиденье Е. Банин. Мы молча согласились.

К монастырю подъехали совсем затемно. Сам монастырь, залитый чернилами ночи, выделялся из темноты только едва угадываемыми контурами башен. Однако в придворовом домике, видимо, сторожке, горел свет. Где-то чуть слышно стучал электродизель. Или это мне показалось? Сторож оказался длинным, худым, совершенно лысым стариком с полуседой редкой бородкой.

– Дед, нам только переночевать, – соврал Е. Банин, договариваясь с ним, – мы туристы. Утром отчалим дальше.

Старик был не против. Что-то пробурчав о том, что у него тут без удобств, мол, как хотите, так и располагайтесь, он указал на какой-то полуразвалившийся сарай, стоящий на окраине монастырского двора.

Приспособив для сна туристские спальные мешки, мы улеглись кто на полу, кто на лавках в этом хлеву.

Ранним утром я проснулся от чьего-то пристального взгляда.

– Вставай, сынок, пора.

– Что, уже собираться?

– Да, тебе пора собираться. Я помогу.

В предрассветном неверном свете мне показалось, что у говорящего было три глаза. Я протер свои глаза кулаком – возле меня стоял монастырский сторож.

– Пошли, пошли, – позвал он опять. – Только тихо, робят своих не разбуди.

Было довольно рано, и, стуча зубами от сырого утреннего холода, я вылез из спальника. Запахнулся в джинсовую куртку и, сам не знаю почему, пошел за ним. Как будто кто-то подтолкнул: «Иди!»

– Сыро у вас тут, – сказал я, ежась от холода.

– Болота кругом, – ответил старик и неожиданно добавил: – Твои друзья приехали сюда искать могилу Одноногого?

Голос у него был на удивление сильный и молодой.

– Я не совсем… я, – вышла у меня дурацкая фраза.

– Не только ты.

Старик на ходу оглянулся и коротко сказал:

– Давай пуговицу.

Потом мы пошли с ним в помещение, которое когда-то, скорее всего, было монастырской кузницей. Старик разжег небольшой горн и плавильню, взял старинную форму, протянул мне клещи и добавил:

– Будешь помогать, вместе мы быстро управимся, твои еще и проснуться не успеют.

– Мой прапрадед делал тот самый свинцовый гроб, в котором похоронили Монаха, – ловко управляясь с формой, в которую он залил серебро расплавленной фамильной пуговицы, старик продолжил, – я вот тоже сделаю дело и уйду умирать в Андреевскую пустынь. Рак у меня, опухоль в мозге, врачи нашли…

И, немного помолчав, добавил:

– Пулю тебе сделаю пистолетную. Есть с собой оружие-то?

Я не сомневался, что имею дело с сумасшедшим, но перечить ему не собирался. Лучше уж лишиться фамильной пуговицы, чем жизни. Плавь, плавь серебро, дурак старый, только бы у тебя в пораженной раком голове не появилась какая-нибудь еще более дикая идея.

Но откуда этот сумасшедший узнал, что у меня есть серебряная пуговица? Да, конечно же, разглядел по контуру под футболкой: пуговица, как талисман, болталась у меня на веревочке на груди с того самого времени, как мне ее подарил тот странный бомж в Москве. Сумасшедшие, они ведь многое могут.

…Проснулся я в избушке вместе со всеми. Было двенадцать часов дня. Все уже позавтракали и практически закончили приготовления к походу.

– Никакого деда в монастыре не было, – с удивлением глядя на меня, сказал Строчковский. – Мы приехали сюда часа в три ночи, ты заснул в джипе. Я сам с афганцами выгружал тебя в избушку. Никакого сторожа я лично не видел.

Е. Банин моему вопросу про монастырского сторожа был удивлен не менее Моти:

– Это у тебя нервное, – сказал он. – На… лучше зажуй это дело «Стиморолом».

Я кисло улыбнулся и от жвачки наотрез отказался.

Меня продолжало тошнить, и температура явно не уменьшалась.

В полном одиночестве я попытался позавтракать привезенными с собой импортными консервами и кофе из термоса. Но аппетита не было. Выпив чашку кофе, я закурил сигарету и, превозмогая тошноту, стал вместе со всеми собираться в дорогу. Проехать в те места на машине было невозможно, и мы, взяв с собой все снаряжение «гробокопателей», пошли пешком. Банинский джип решено было оставить на монастырском дворе: угонять его здесь некому, разве что волк или медведь возьмут ненадолго покататься. Когда мы прошли по заболоченной местности километра два-три, я сунулся в карман за сигаретами и неожиданно для себя обнаружил там какой-то маленький продолговатый предмет. И тут же вытащил на свет божий пистолетную пулю. Откуда она у меня? Необычно в ней было то, что сама пуля была серебристого цвета.