— Мама! Но это же такая дорогая память для папы! Ну, я прошу тебя!

Евгения Федоровна посмотрела в умоляющие глаза дочери.

— Ну, хорошо… — сказала она и обратилась к Арине Павловне: — Мама, газету и письма комиссара ты взяла?

— Как же, Женечка, как же! Первым делом! — Она приложила руку к груди.

Сущая мука была с Вовкой. «Чапай» ни за что не хотел расставаться со всем своим боевым снаряжением. И пистолет хотел взять, и карабин, и жестяную пушку. И даже деревянного скакуна, впряженного в тачанку, не хотел оставлять.

Но мама была неумолима: разрешила взять только один пистолет, стреляющий палочкой с круглой резинкой на конце.

Закончили сборы далеко за полночь. Они с мамой легли спать в третьем часу, а бабушка совсем не ложилась. Она разбудила Раю в восемь часов утра: ей надо было сходить к Светке проститься.

Света хлопотала на кухне, варила манную кашу для сестренки, когда пришла Рая. Взглянув на подругу, она сразу поняла, что Рая пришла сказать что-то важное.

— Света… Мы… мы… мы уезжаем… — выдавила она. — Но я буду тебе писать. Ты только отвечай мне тогда. Вот тебе ключ от нашего почтового ящика: может, письма какие будут — перешлешь.

Света обняла подругу.

— Ой, Раечка, наверное, мы больше не увидимся.

— Ну что ты! Глупости! Как наши фашистов прогонят, мы снова вернемся в Ленинград. — Рая развязала бант на кофточке и протянула ленту подруге. — Возьми, а мне дай свою. Это клятва: никогда не забудем друг друга.

Девочки обменялись лентами. Рая поцеловала Свету и, не оглядываясь, торопливо вышла.

Машина пришла в половине одиннадцатого. Кузов ее был уже полон вещей, и они с трудом пристроили свои чемоданы и узлы.

Машина уехала.

Бабушка заперла двери. С минуту молча постояли у крыльца. Потом бабушка перекрестила дом, и отправились на вокзал.

Шли молча. Только Вовка все спрашивал:

— Мам! А далеко юг? А папа найдет нас?

На вокзале их встретил мамин начальник — заведующий роно Никанор Петрович Северов. На финской войне он потерял руку.

Никанор Петрович заглянул в записную книжку.

— Значит, так, Евгения Федоровна: ваш вагон — седьмой, пассажирский, поскольку вы с детьми. А вещицы ваши будут в последнем, в товарном. Прошу! — кивнул он на эшелон.

Вагон уже был полон людей, а полки завалены ручной кладью: узлами, рюкзаками, сумками.

— Евгения Федоровна! Прошу сюда! — окликнул маму какой-то седой старичок в очках с золотой оправой.

— А, Леонид Аполлонович! Здравствуйте! А не стесним вас?

— В тесноте — не в обиде!

Старичок был маминым сослуживцем, преподавателем математики. Он вышел в прошлом году на пенсию.

Мама и бабушка разместились рядом с Леонидом Аполлоновичем на поперечном сиденье, а Рая с Вовкой — на боковом, у прохода. Вовка сразу прильнул к окну…

Поезд шел на юг уже несколько дней. В вагоне было душно. Мучила жажда. Вовка в начале дороги почти не отрывался от окна, за которым пробегали леса, мелькали деревни, будки, сверкали под солнцем речушки, ручьи. Потом лес кончился и до самого горизонта не было видно ни деревца.

— Рай! А где же елки?

— Тут они не растут. Тут степь.

— Какая степь?

— Ну, такая… Ты же видишь какая: поля, поля, поля. И земля черная. Так и называется — чернозем.

Степь скоро наскучила Вовке, и он начал хныкать:

— Мам, когда будет юг?

— Скоро, сынок. Не надо ныть. Будь молодцом… Ты же у нас чапаевец, — с улыбкой добавила мама.

Вовка посмотрел исподлобья на Леонида Аполлоновича: старичок, видимо, был очень удивлен, что едет в одном вагоне с самим чапаевцем, и мальчик для пущей важности достал пистолет.

— Осмелюсь спросить, какой системы? — поинтересовался Леонид Аполлонович. — А, «кольт»! В семнадцатом, при штурме Зимнего, довелось им пользоваться. Отличное оружие!

Казалось, пути не будет конца. Леонид Аполлонович совсем ослаб. Плохо чувствовала себя и бабушка. И только мама не поддавалась усталости. Она была как бы хозяйкой не только их отделения, а и всего вагона. Рая помогала ей. Ходила за кипятком, подметала пол.

На некоторых станциях поезд простаивал часами, пропуская воинские эшелоны, и тогда Рая выходила из вагона. С ней увязывался и Вовка. Мать строго наказывала: держать мальчика за руку и ни в коем случае не отпускать от себя.

На каком-то из перегонов поезд был обстрелян из пулемета немецким самолетом. В первом вагоне одного человека ранило.

— Слава богу, что бомбу разбойник не сбросил… — вздохнула старушка, сидевшая рядом с Раей.

После этого случая фашистские самолеты все чаще кружили над эшелоном. И вот произошло то, чего все опасались.

Поезд шел голой степью. Вдруг кто-то вбежал в вагон и крикнул: «Немецкие самолеты!» И тут же раздался оглушительный взрыв. Вагон тряхнуло, с полок полетели вещи. Лязгнули буфера, истошно заскрежетали тормоза. Поезд остановился.

— Товарищи! Быстро все из вагона! — послышался чей-то властный голос.

Рая оглянулась и увидела Никанора Петровича. Там, на вокзале в Ленинграде, он был в светлом костюме, а сейчас в солдатской гимнастерке, подпоясанной широким ремнем, за который заправлен пустой рукав.

Люди, схватив вещи, бросились к выходу. В дверях образовалась пробка. Послышался детский плач.

— Спокойно, товарищи, спокойно! — распоряжался Никанор Петрович.

От прямого попадания в щепки разлетелись три первых вагона, свалился набок паровоз. Слышались стоны, плач, рев моторов вражеских самолетов. Люди метались по открытой степи, а кругом рвались бомбы.

— В балку, в балку! — кричал Никанор Петрович.

Мама бежала впереди с Вовкой на руках. Бабушка то и дело спотыкалась. Рая поддерживала ее.

— Внучка, оставь меня: беги одна…

— Нет, нет, бабушка, держись за меня! За плечо держись!

Рая видела, как один из самолетов развернулся и на бреющем полете пошел на людей.

— Мама, ложись! — крикнула она и упала в траву, потянув за собой бабушку.

В тот же миг раздалась пулеметная очередь, и рев моторов, как штормовой вал, накатился на людей, придавил к земле…

Когда все стихло и Рая подняла голову, мать лежала ничком. Около нее плакал Вовка. Рая бросилась к матери:

— Мама! Мама!..

Подбежала Арина Павловна, упала на колени.

— Женечка, милая, что с тобой? — Она приподняла голову Евгении Федоровны.

— Мама-а-а! — простонала Рая и уткнулась в ладони: лицо матери было залито кровью.

Арина Павловна опустила Евгению Федоровну, зарыдала, трясясь всем своим худеньким телом.

Подбежал Никанор Петрович, подхватил Вовку на руки.

С ближайшей станции приехала на дрезине бригада путевых рабочих. Вслед за ней прибыл специальный ремонтный поезд.

Рабочие вырыли большую могилу. Беженцы поднесли к ней погибших. Один за другим тела опускали в могилу.

— Мама-а! Ма-ма-а-а! Встань! — надрывно кричал Вовка.

Рае казалось, что все это происходит во сне, в страшном, кошмарном сне.

Уже над могилой вырос большой холм влажной земли, а она все надеялась, что мать вот-вот встанет и скажет: «Не плачь, дочка… Ничего не случилось…»

Но она услышала другой, мужской голос — звучный, повелительный:

— Товарищи! На поезд надеяться нельзя, пойдем пешком. Будем пробиваться на Харьков. Дорога нелегкая, но другого выхода нет. Не будем терять времени — трогаемся!

Взвалив на спину уцелевшую кладь, люди двинулись вдоль железнодорожного полотна. А Рая с бабушкой и братом еще долго стояли у могилы.

— Пойдем, внучка, а то отстанем — пропадем одни, — сказала Арина Павловна.

Но Рая все стояла: ноги не двигались, глаза не отрывались от начавшего уже подсыхать под степным горячим ветром холма.

Арина Павловна потянула ее за руку:

— Пойдем, Раечка, пойдем…