— И порошки пропишу и капли, — ответил доктор. — Каков боярин, а!

— Я тоже боюсь, когда мне горло смотрят, — сказала Диля.

— А я не боюсь, когда горло, — сказал Гарька. — А вот когда зубы — боюсь.

Но вот доктор вызвал:

— Лавров!

Леонид Аркадьевич, Гарька и Диля прошли в кабинет.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте. Ну, а где больной?

Леонид Аркадьевич раскрыл полотенце.

— Кладите кота на стол, поближе к свету, — показал доктор на чистый белый стол.

Леонид Аркадьевич положил.

— Чей же это кот? — спросил доктор. — Твой, наверно? — и кивнул на Дилю.

— Кот мой, — вмешался Гарька. — А заболел он через Мамая.

— Мамай? Кто ж такой Мамай?

— А это ее кот. Он загнал Ушастика на сосну, и там Ушастик простудился. У него температура очень повышенная — тридцать восемь градусов и пять десятых.

— А ты откуда знаешь?

— Я своим градусником мерил.

Доктор улыбнулся:

— Тридцать восемь и пять — самая нормальная кошачья температура, все равно что у человека тридцать шесть и шесть.

— Что ж, по-вашему, он симулянт? — обиделся Гарька.

— Нет, не симулянт…

Терентий Артемович взял трубку и начал слушать Ушастика. Потом приподнял веки и заглянул в глаза.

— Доктор, — взволнованно спросила Диля, — он поправится?

— Поправится. Как выспится, так и поправится. Значит, Мамай твой драчун?

Доктор отошел к шкафчику, где стояли пузырьки с лекарствами.

— Да, он драчун. Его даже бабушка пугается, когда он рычит.

— А ты не пугаешься?

— Я — нет, я не пугаюсь. Он только на меня рычать, а я ему щеткой в нос!

— В нос, значит, щеткой? Отважный характер! Недаром у самой-то нос в крапинках, вроде его воробьи поклевали. — Терентий Артемович наклонился к Ушастику с пузырьком и чайной ложкой. — Смотрите, вот вам лекарство для Ушастика. Будете давать чайную ложку в день.

— А как он из ложки… — растерянно сказал Гарька.

— А вот как. — Доктор наполнил лекарством ложку и влил Ушастику в угол рта, где не было зубов. — Понятно?

— Понятно.

— Дома положите его на теплую грелку, и через два три дня он будет совершенно здоров.

На прощание Диля не утерпела и спросила у Терентия Артемовича:

— А гусь показал вам горло?

— Какой гусь?

— Ну тот, нервный.

— A-а, Михей-то?.. Показал, как же.

— А медведей вы лечите?

— Лечим. Даже в больницу можем положить.

Диля покачала головой, но ничего не сказала.

Во дворе просигналила машина: это вернулась с вызова «скорая помощь».

В окно видно было, как из машины вытащили носилки. На них лежал совсем еще молоденький жеребенок, покрытый марлей.

— Несите в перевязочную, — приказал санитарам дежурный доктор.

Санитары понесли.

В регистратуре заплатили за пузырек с микстурой и отправились в обратный путь, в Черемушки.

Леонид Аркадьевич опять нес Ушастика.

Гарька — пузырек с микстурой.

Диля — банку с водой.

Отпуск Леонида Аркадьевича близился к концу.

Хотя ни одна из восточных книг так и не была переведена, но зато между дядькой и племянником установилось полное взаимопонимание и настоящая дружба.

Подружились они с Дилей, и с Яковом Даниловичем, и с молочницей.

Только Ушастик, который успел выздороветь, и Мамай продолжали враждовать. Караулили друг друга, нападали из-за угла, а то сходились в открытую на дороге, лоб в лоб, и затевали «рукопашную».

Мелькают хвосты, лапы… шум, крик, пыль, пока Диля не прибежит со щеткой или Гарька с палкой, и не разгонят их.

Как-то Леонид Аркадьевич и Гарька пошли на карьер.

Там они застали все тех же упрямых мальчишек с ореховыми удочками, а самое главное — увидели человека в резиновой лодке.

Он плавал по карьеру: на носу лодки для противовеса лежал камень.

Что ни день, то в совместной жизни Леонида Аркадьевича и Гарьки совершались всё новые и новые победы, которые им были особенно дороги, потому что приходили к ним через их собственный опыт: полы научились протирать шваброй, а в воду клали траву, и потом долго во всем доме было прохладно и пахло лугом.

Петли дверей смазывали маслом, чтобы не скрипели. Насушили в духовке белых грибов на зиму. Выкопали вокруг дома дождевые канавки. Залили в крыше трещину варом. Докрасили забор.

И даже простокваши Леонид Аркадьевич готовил теперь только одну кастрюлю!..

Гарька окреп, подрос, почернел на солнце.

Леонид Аркадьевич тоже изменился — перестал жаловаться на поясницу, на одышку, как-то весь подтянулся, помолодел.

Многое в жизни для дядьки и для племянника сделалось понятным, доступным и увлекательным: бродяжничать по лесу, есть картошку, печенную в углях, натыкая ее на палочки, чтобы не пожечь пальцы. Возить на тачке из леса торф для удобрения клубники. Натрудив лопатой руки, погружать их для отдыха в холодную воду. Ходить на базар в деревню Темрюковку. Лежать у открытого окна и слушать, как первый осенний дождь, еще теплый и не обложной, стекает с листьев деревьев в траву, как стучит он по дорожкам и по сухим стеблям цветов.

Скоро надо собираться и уезжать в город.

Леонид Аркадьевич пойдет на работу в университет, Гарька в школу.

А в сосновом домике с узорными наличниками и расписными коньками замкнут двери, закроют ставни, и останется он пустовать на всю зиму, до следующего лета.

Я понял, что сюда нельзя было ехать на машине. Кир тоже понял. Я видел это по его напряженному лицу.

Не в первый раз он отправлялся со мной и уже хорошо знал, что такое автомобиль и дорога.

Песок.

Он начался, как только свернули с большака в лес. Вначале несильный, терпимый. Я думал, что вот-вот кончится. Но это «вот-вот» тянулось второй час.

Никаких дорожных знаков. Кое-где на деревьях сделаны зарубки и краской помечены километры.

Я ехал обследовать район падения метеорита. Надо было нанести на карту, оконтурить.

Кир поглядывал на приборы — температура воды, давление масла, амперметр.

По обе стороны дороги стоял лес. Где-то должны быть болота. За время пути нам никто не повстречался — ни пеший, ни конный, ни на автомобиле.

Тишина. Безлюдье. Только шелест песка под колесами. Ехать сюда на машине нельзя было. Мы серьезно рисковали.

— Девяносто пять, — сказал Кир.

Я тоже видел, что температура воды уже девяносто пять. Надо делать передышку.

Подыскал поляну и вырулил на нее. Заглушил мотор.

На поляне росли высокие белые цветы. Они согнулись под машиной тугой волной.

— Умоемся? — спросил Кир.

— Умоемся.

Он достал с заднего сиденья большую резиновую грелку, полотенце и мыло. В грелке мы возили воду. Это удобнее, чем в металлическом баке: вода не плескалась и можно было держать где угодно, хоть на сиденье.

Кир открутил грелку и начал сливать мне. Я умылся. Сразу стало легче. Потом слил ему.

Кир убрал мыло и полотенце. Грелку положил на переднее крыло: она ему еще пригодится. Над мотором дрожал горячий воздух, как над плитой.

Я разложил на земле карту. Хотел проверить, сколько осталось до Лисьего носа, где упал метеорит.

Кир вытащил из-под сиденья мои кожаные перчатки, надел их. Они были ему очень велики. Его тонкие руки с перчатками напоминали веточки, на концах которых висели кленовые листья.

Кир взобрался на буфер и начал прокачивать в моторе масляный фильтр. Проверил натяжение ремня вентилятора, смахнул пыль с бензонасоса. Поглядел, не подтекает ли.

Осторожно, чтобы не ожечь лицо паром, открутил пробку радиатора. Долил из грелки воды.

Я наблюдал за ним. Мне нравилось, что он так много уже знал и умел.