— Керчь?.. Дайте базу Гослова. Правление… Занято? С кем разговор? С междугородной? На двадцать минут?

— Дедушка говорил, можно спрашивать ближайший колхоз.

Но Зоя уже вызывала дальше:

— Керчь! Дайте контору Рыбакколхозсоюза. Что? Перерыв на обед? Тогда Госрыбтрест. Алло! Госрыбтрест? Принимайте сообщение о рыбе.

Зоя кивнула Капе на телефонную трубку на полочке возле окошка.

Капа схватила трубку и закричала:

— К нам с дедушкой пришла рыба!

— Кто это говорит? Откуда?

— Капа Асанова со стрелки. Дедушка велел позвонить про рыбу.

— Это где Джурчи?

— Да. Высылайте сейнер. Наш дом один на стрелке. И еще «Гном» на берегу. Против него рыба и стоит.

— Кто на берегу?

— «Гном». Баркас.

— Спасибо, Капа Асанова. До свидания.

Когда Капа возвращалась из Джурчей и, как всегда, одна шла по стрелке, низко над морем пролетел маленький самолет.

Капа догадалась, что из Керчи послали промыслового разведчика — определить количество рыбы и точное нахождение.

Самолет сделал круг над тем местом, где стояла рыба, потом еще один и вдруг, резко снизившись, полетел навстречу Капе.

Капа испугалась, замерла.

А самолет уже тронул колесами землю и катился по стрелке, вздымая хвостом густую пыль. Выруливал прямо к девочке. Остановился так близко, что были видны фонарики на крыльях, растяжки крепления и даже как мелькают лопасти винта, вспыхивая на солнце.

Летчик махнул рукой.

Капа не поверила, что это он ей машет. Оглянулась. На стрелке по-прежнему никого не было, кроме нее.

Летчик выбрался на крыло, спрыгнул на землю и еще раз махнул.

Тогда Капа побежала к нему.

Она подумала — может, поломался самолет или еще что-нибудь случилось.

Летчик был в легком кожаном шлеме, очки подняты на лоб, в рубашке с подвернутыми рукавами, в брюках галифе и в брезентовых сапогах. На узком ремешке почти у самого колена висел планшет.

Под винтом самолета гнулись от ветра кустики песчанки, а сзади остались на ракушках следы колес.

— Ты Капа Асанова? — громко спросил летчик, пересиливая треск мотора.

— Я, — тоже громко ответила Капа. — А вы откуда знаете?

— Поглядел сверху и догадался. И рыбу видел. Много. Скоро сейнер придет.

— Вы его вызовете?

— Уже вызвал по радио. А там что, твой «Гном» на берегу?

— Да.

— И белье на нем сохнет.

Капа удивилась:

— А разве белье сверху видно?

— И коза у дома бегает.

— Это не коза, а козел.

— Ну козел. За ним кто-то с лопатой гоняется.

— Это дедушка. И все-все так и видно? Или вам кто-нибудь рассказал?

— Конечно, видно. Не веришь? Садись, покажу!

— Кто? Я?

— Садись быстренько. Премия тебе за рыбу. Для того и посадку сделал.

Пилот помог Капе влезть в кабину сзади своего кресла. Влез сам. Положил на колени планшет, надел очки.

Капа впервые сидела в самолете. От неожиданности и счастья трудно было дышать. Она напряглась и не шевелилась.

Мотор набрал обороты. Кустики песчанки совсем полегли на землю, белым дымом взметнулись ракушки.

Самолет качнулся и двинулся по стрелке. Капа ухватилась за сиденье. Оно напоминало автомобильное: было на мягких пружинах.

Когда самолет оставил землю и повис в воздухе, Капа не заметила. Самолет наклонил крыло, разворачивался.

Пилот показал вниз.

Внизу Капа отчетливо увидела дом, Разбоя, дедушку, который, задрав голову, глядел вверх, «Гнома», белье, рыбачью вышку, соль, покрытую рогожей, камень Петушиная Шпора, бурое поле рыбы.

Капа хотела помахать деду рукой, но боялась отпустить сиденье.

А самолет наклонил уже другое крыло и разворачивался в открытое море.

Капу нашел ветер и растрепал волосы.

Самолет выпрямился. Капа перестала бояться и засмеялась.

Отца принесли из леса.

Шесты были переплетены ельником. На ельнике лежал отец.

Дома была Иренка. Мать ушла в костел на спевку.

Иренка в окно увидела, что пильщики несут во двор носилки. За ними шел народ.

Иренка выбежала из дома.

На носилках лежал отец, бледный, неподвижный, с закрытыми глазами. В рабочей блузе, в сапогах с широкими отвернутыми голенищами.

Сбоку на ветки был положен отцовский лесосечный топор на долгом прямом топорище, брезентовые рукавицы и скрученная кольцами веревка-ужище, которой оттаскивают срубленные деревья.

Пильщики поставили на землю носилки. Суровые и молчаливые, через плечо на веревках-ужищах замотанные в тряпки пилы, за поясом — рукавицы и лесосечные топоры.

— Отец, — испуганно и тихо позвала Иренка.

— Ель на него упала, — сказал один из пильщиков.

— Ужище в ногах запуталось, а тут ель подсекли. Она и накрыла, — сказал другой пильщик.

В толпе вздохнули:

— Иисусе! Мария!

Иренка узнала голос Клитиньи.

Кто-то спросил:

— За доктором послали?

— Послали.

— Ксендза надо, — сказала Клитинья.

Она протолкалась вперед. В узком черном платье с карманом для молитвенной книжки. На кожаном шнурка вокруг шеи привеска с распятием Спасителя, Христа Господня. Привеска железная — отличительный знак общины черного капитула.

Иренка прижалась щекой к ладони отца. От ладони пахло смолой, лесом. Иренка почувствовала — пальцы шевельнулись. Отец смотрел на нее.

Иренка осторожно выбрала из волос отца кусочки коры и хвою.

— Отец…

Она заплакала и прижалась к ладони. Пальцы шевелились, гладили ее по мокрой от слез щеке.

В толпе кто-то сказал:

— Тереза идет.

Шла мать.

Иренка тоже увидела ее. Мать, как и Клитинья, была в черном узком платье.

Она шла торопливо. На груди держала молитвенную книжку.

Рядом с матерью шел ксендз Явид. Высокий, прямой, в плоской шляпе и в белом стихаре. Половина лица у ксендза была обгорелая, стянутая рубцами. Поврежденная ожогом ноздря закрыта шариком ваты.

Люди расступились, пропуская мать и ксендза.

— Тереза, вот… — тихо сказал отец. Он не двигался, только говорил.

Мать глубоко вздохнула, придавила молитвенную книжку к подбородку.

— Я чувствовала. Должно было случиться несчастье.

Ксендз снял шляпу. Одна часть лица скорбно нахмурилась. Другая, обгорелая, осталась неподвижной.

Мать опустилась на колени возле носилок.

Ксендз сказал:

— Молитесь, пани Тереза. Молитесь. И ты тоже молись.

Ксендз положил руку на голову Иренки.

— Не надо, — вырвалась Иренка.

— Как ты смеешь?.. — прошептала Клитинья и схватила Иренку за плечо.

— Пани Клитинья, — сказал ксендз, — оставьте ребенка. Душа ее в смятении.

— Пусть он уйдет, Тереза.

Это сказал отец. Он сказал громко, изо всех сил.

— Очистите душу, пан Будник, — вмешалась Клитинья. — Перед вами духовный пастырь. Смирите зло перед Спасителем.

— Пусть он уйдет, Тереза, — повторил отец, слабея. Он побледнел еще больше.

— Внесите в дом, — сказала мать пильщикам и поднялась с колен.

Те взяли носилки. Долго и неумело толкались в дверях.

— Извините, — поклонилась мать ксендзу.

— Душа его в смятении, как и дочери вашей.

Ксендз ребром ладони перекрестил мать и Иренку. Надел шляпу.

— Амэн.

Кто-то из соседей поклонился ксендзу.

Он и их перекрестил и пошел по улице в белом стихаре, будто свеча.

Городок Звенец находился в ста пятидесяти километрах от Минска, в Волховицких лесах.

Прежде городок принадлежал еще панской Польше, хотя жили в нем белорусы. С той поры в Звенце сохранились костел, ксендз Явид, черный капитул, обращение среди старых людей «пан» и «пани».