Дом стоял в окутанном сумерками переулке Сой Суек. Расплатившись с велорикшей, я свернул в переулок и направился к дому мимо мастерских и лавчонок.

В ювелирной мастерской никого, кроме сидевшего за верстаком старика тайца. Между нами конторка. Старик не слышал, как я вошел, — все звуки заглушал шум шлифовального станка для обработки драгоценных камней, работавшего в другой комнате.

Я разглядывал ювелира. Старик делал кольцо — вставлял неограненный опал в золотую оправу: ловко посадил его в гнездо, загнул лапки резцом гладилки. Мне показалось, камень был на шарнирах. Свет из-под абажура сверкнул на золоте, зажег в опале огонь. Старик зажал последнюю лапку, повернулся, чтобы рассмотреть кольцо на свету, и только тут заметил меня. Не давая ему опомниться, я спросил:

— Мистер Варафан?

Положив кольцо на черную ткань, он плавно, как священник, сложил руки в приветствии “вай”.

— Гелиотроп готов? — спросил я.

— Я потерял его.

— То есть как? Ведь он стоит больше миллиона фунтов.

— И даже дороже.

— Тогда зерните мне деньги.

— Я бедный человек, — ответил он. — И учтите: из любого камня, даже из гелиотропа, вам не выжать ни капли крови.

— Тогда отдайте фунт плоти.

Он согнулся в поклоне, подошел к двери и выглянул в переулок.

Я ждал, прислушиваясь: один камень, очевидно, тяжелее других, громыхал в барабане станка, который вращался, как маленькая бетономешалка.

Мистер Варафан подошел ко мне:

— Прошу вас…

Старик повел меня по лестнице. Мы оказались в задней комнате. Большую часть комнаты занимали сейфы и застекленные шкафы; кроме них, тут едва умещался стол и несколько плетеных кресел. Стены были обшиты деревом, пахло сандалом. Комната была ярко освещена лампами дневного света. Что ж, хотя при таком освещении за фигуру Будды из розового дерева никто не даст и полцены, зато по крайней мере все видно. А в незнакомых помещениях я люблю все видеть, так спокойнее.

— Ваш приход — большая честь для меня, — сказал мистер Варафан.

— Вы очень добры.

Западные люди не слишком верят цветистой восточной учтивости, да и мне от нее не по себе. Чтобы доставить ему удовольствие, я добавил несколько слов по-тайски.

Он вышел, и я, наконец, смог оглядеться: в комнате стоял телефон; рядом с фигурой Будды — дверь на улицу; шум камней в барабане станка здесь слышен отчетливо.

Полет был долгий. Терпеть не могу, когда тебя без предупреждения срывают с места и посылают черт знает куда. Чтобы успокоиться, я принялся разглядывать камни в витрине. Довольно приличные камни: лазурит, обсидиан, розовый кварц, несколько совсем недурных микролитов и один лунный камень — он прямо-таки гипнотизировал. Значит, мастерская не просто прикрытие, тут действительно работает ювелир.

Ломэн прибыл вовремя — ровно через десять минут. Он возник в двери, рядом с Буддой, и с порога спросил:

— Вы когда приехали?

— Минут десять назад.

Небрежно, точно боксеры перед боем, мы обменялись рукопожатиями.

— Я не о том: в Бангкок когда прибыли?

— В 18.05. Рейс “Эр Франс”, Париж — Токио.

— Что вы делали в Париже?

— Господи, какое это имеет значение?

— Когда мы вас вызывали, я думал, вы все еще в Лондоне.

Он оглянулся, потом снова уставился на меня, переминаясь с ноги на ногу:

— Сейчас все имеет значение. Все.

— Надеюсь, это относится и к тому, что я вовремя прибыл сюда по вызову. Я по горло сыт этими чертовыми самолетами.

— Разумеется, разумеется.

— Меня только не предупредили, что здесь нет кондиционера.

На Ломэне был серый костюм из ткани “альпака” и галстук-бабочка в крапинку.

Почему-то я испытываю неприязнь к мужчинам с маленькими ногами и в галстуках-бабочках. Я вообще не люблю Ломэна. Мы уже много лет друг друга терпеть не можем, но на работе это не отражается. Стараемся не подавать виду, за исключением тех случаев, когда мы наедине, да еще в Бангкоке, да еще в задней комнате ювелирной мастерской, где нет кондиционера; впрочем, как и в любом другом месте, где нечем дышать. Ботинки, ногти и нос у Ломэна ярко блестят. Даже манеры его приобретают блеск фальшивой монеты, когда у него есть время навести этот блеск. Сейчас он слишком нервничал, времени наводить блеск не было.

Мне сразу полегчало. Когда я вижу, что Ломэн нервничает, мое настроение поднимается:

— Почему вы не сказали, что есть эта дверь? Какого черта понадобилось тащить меня через мастерскую?

— Чтобы представить вас Варафану.

— И нужно было обязательно нести весь этот вздор?

— Варафан не связник. Мы не можем доверить ему настоящие пароли…

Ничего не упуская, Ломэн осматривал комнату цепкими глазками хорька:

— На первое время — это наша конспиративна. Иногда будем встречаться и в английском посольстве, но главные вопросы будем решать здесь. Садитесь. Давайте что-нибудь выпьем. Сейчас спешка ни к чему.

Ломэн совсем не толстяк, но плетеное кресло так под ним и скрипит — вечно он ерзает. Сейчас он совершенно успокоился и смотрел на меня так, будто это я нервничаю.

— Ответьте мне на один вопрос. У меня будет свое задание или надо исправлять чей-нибудь промах или провал?

Он взял со стола маленький медный колокольчик и позвонил:

— Вы получите задание. И чтобы никаких промахов и провалов.

Садиться я не стал, мне было не по себе. Ломэн — большая шишка в Управлении и редко покидает Лондон, чтобы руководить операцией на месте. Со мною он никогда так не работал и, честно говоря, я не ждал от его руководства ничего хорошего. Я грубо сказал:

— Я что, семь тысяч миль для того летел, чтобы вместе с вами никуда не торопиться?

На звон колокольчика вошла худенькая гибкая девчонка с гривой черных волос, наверно, дочь Варафана. Ломэн обратился ко мне за помощью:

— Я не очень хорошо говорю по-тайски. Я сказал по-английски:

— Принеси нам, пожалуйста, выпить. Виски, содовая, лимонный сок и лед.

— Да. Сейчас принесу.

— Английский все понимают, — ободрил я Ломэна.

— Вы лучше пройдите ускоренный курс усовершенствования тайского. Будете встречаться с людьми, которые говорят только по-тайски. Да и к разговорам окружающих полезно прислушиваться. Вы тайский хорошо знаете?

— На обиходном уровне — неплохо. Он снова встал — юла, а не человек!

— Итак, вы здесь. Если бы вы задержались, пришлось бы отзывать Стайлза с Явы — а у него там полно дел. Вы знаете Бангкок не хуже его; он занят, а вы отдыхаете после очередного задания.

— Отдыхал.

— Отдыхали.

— Я не был здесь почти два года.

У нас в Управлении есть простое правило, которое помогает избегать провала любой операции. Каждый имеет право отказаться от задания. Для этого надо только привести вескую причину, но, в конце концов, если не хочешь, то и без причины можно отказаться. Правило разумное: раз тебя мучат сомнения, нечего идти на задание. Но если уж ты согласился, тогда рассчитывай только на успех, и никаких сомнений. Единственное, что может сделать Центр в Лондоне, если агент отказывается участвовать в операции, — это привести неопровержимый довод, после которого не согласиться нельзя. Так было со мной в Берлине: мне назвали фа-мадию человека; его надо было найти, и я, по их мнению. должен был его ненавидеть. Сейчас, в разговоре с Ломаном, я обдумывал аргументы, приводил их в соответствие с ситуацией, стараясь скрыть главное возражение, которое просто-напросто сводилось к тому, что мы друг друга терпеть не можем. Конечно, нам случалось работать вместе, но то была рутина, обычная работа Управления: расследование провалов, средства связи, выход на связь и тому подобное. Теперь же он должен был стать руководителем моей операции, а это совсем другое дело. От отношений с руководителем операции подчас зависит успех задания, а иногда — и ваша жизнь. Руководителя надо любить, уважать, доверять ему, уживаться с ним. А Ломэна, несмотря на его блестящие способности и послужной список, я считал обыкновенным лощеным сукиным сыном.