Все это обычная полицейская работа. Управление этим никогда не занималось: оно создано для проведения специальных операций. С какой стати начальство послушалось Ломэна?

Я попытался найти его через Варафана, но там он не появлялся после нашего разговора. Тогда я отправился в посольство и спросил, где у них комната № 6. Так меня проинструктировал Ломэн.

Молодой человек, к которому я обратился, не на шутку встревожился.

— Комната № 6?

— Да.

— Вам нужна мисс Мэйн?

— Почему именно она?

— Присядьте, пожалуйста.

Он осторожно засеменил к двери в смежную комнату. Даже не спросил, как моя фамилия.

Вскоре молодой человек, похожий на выпускника “Хэрроу”[1], вернулся и повел меня по коридору в кабинет, на двери которого была табличка “Атташе по вопросам культуры”. Минут на пять меня оставили в одиночестве, потом вошла то ли девушка, то ли женщина — черт их разберет по возрасту.

— Что вам угодно?

— Скажите, где находится комната № 6? Она посмотрела на меня испытующе. Это — сколько угодно. Работникам посольств всегда нужно несколько дней, чтобы связать две мысли. Известное дело. Меня их тупость даже успокаивает.

— Там сейчас никого нет. Может, я смогу вам помочь?

— Вы что, атташе по вопросам культуры?

— Я секретарь атташе.

— Тогда ваш школяр все перепутал. Мне нужна комната № 6. Если вам это ничего не говорит, извольте — мне нужен человек по фамилии Ломэн.

— Мистера Ломэна здесь нет.

— Господи, Боже мой. Ладно, когда увидите его, передайте, что я пытался связаться с ним весь вечер и что ночным рейсом улетаю в Лондон. Недисциплинированное поведение. Так и передайте начальству.

— Прошу вас, подождите минутку.

Двигается она прекрасно и голос ничего — чистый, ровный. Успокаивающий голос. Может, ее сюда и посадили, чтобы успокаивать крикунов-посетителей, вечно недовольных работой посольства.

Секретаршу сменил какой-то мужчина. Он плотно закрыл за собой дверь и протянул мне руку.

— Садитесь.

— Ладно, — сказал я. — Держите и читайте. — Я бросил свои документы на стол. Они сейчас, наверно, и у посла проверяют документы каждый раз, как он выходит из уборной.

Теперь я понял, почему никого не интересовала моя фамилия. Фамилию можно назвать любую.

Он быстро просмотрел документы.

— И где же точно находится ваша контора? Он рассматривал их, как будто не мог разобрать текст. Я сказал:

— Уайтхолл, 9. Группа связи. Я подчиняюсь Ловетту.

— Как он себя чувствует?

Он придвинул ко мне коробку с сигаретами.

— Вы курите?

— Ловетт чувствует себя прекрасно. На прошлой неделе он был в Риме по делу Карозио, и в Лондоне вместо него остался Билл Спенсер. От вас были Симмс и Уэстлейк. Они…

— Все в порядке, достаточно. Но я думал, что и вы там были.

— Разве в моем паспорте не написано “Париж”?

Он придвинул к себе коробку с сигаретами и закурил.

— Вы еще долго пробудете в Бангкоке?

— Нет.

— Нет?

— Если Ломэн не объявится, я улетаю ночью.

— Он будет только завтра.

— Тогда передайте ему мои наилучшие пожелания. Я поднялся со стула и протянул руку за документами.

Он натянуто улыбнулся:

— Вот уж не ждал, что вы уедете.

— А я здесь не нужен. Справитесь без меня.

— Если не возражаете, я попрошу мисс Мэйн проводить вас.

— Я знаю дорогу.

Жара на улице стояла чудовищная. Я нанял велорикшу и поехал в отель, стараясь не думать о Ломэне, Раз уж ты руководишь оперативником, нечего исчезать и подвергать его проверкам.

Минут через двадцать позвонил портье и сообщил, что ко мне пришли.

— Кто?

— Имени не назвали.

Лучше спущусь вниз, решил я. Не люблю принимать незнакомцев у себя в номере.

В холле, перед выходом во дворик с фонтаном под увитой зеленью решетчатой аркой стояла та самая секретарша и смотрела на меня все тем же немигающим спокойным взглядом. Тень от подбородка резко падала на белую шею. Она неотрывно смотрела на меня, пока я спускался по лестнице и пересекал холл, ступая по мозаичному полу. На ней был чесучовый костюм, коричневые туфли и никаких драгоценностей.

— Я пришла извиниться, мистер Квиллер. Я не узнала вас в посольстве.

В холле было тихо, она понизила голос:

— Я могу называть вас по фамилии?

— Мою настоящую фамилию никто не знает.

— Тогда я буду обращаться к вам по фамилии, которую вы носите сейчас.

— Меня редко узнают секретарши атташе по культурным вопросам. Им больше знакомо лицо Иегуди Менухина.

— Два года назад я была недалеко от Рама IV.

Теперь, когда мы были рядом, я заметил, что у нее с левой стороной лица что-то не так. Кожа прекрасная, но какому-то хирургу-косметологу пришлось изрядно потрудиться.

— Вы из разведки? — спросил я. Она не ответила. Словно и не услышала даже. Тогда я сказал:

— Но вы ведь не из службы безопасности. Это точно.

— Нет.

Она переложила сумочку из одной руки в другую.

— Просто я пришла извиниться. Вы не привыкли к унизительным проверкам.

Я улыбнулся.

— Знали бы вы, каким меня подвергали унижениям.

На обложках трех личных дел после фамилий Дьюхерста, Камингса и моей вымышленной стоят девятка. Она означает: “молчит под пытками”.

— Может, выпьете со мной?

— Нет. Мне пора. Мне сказали — вы сегодня улетаете.

— Совершенно верно.

— Счастливого пути.

Я проводил ее взглядом: она уходила, мягко ступая по мозаичному полу. Немногие женщины сумеют так пройти под взглядом мужчины. Вообще, немногие женщины умеют так красиво ходить.

Я поднялся в номер и уложил вещи. Извиняться приходила, как же. Это не она придумала. Примитивно для такой женщины. Им понадобилось проверить, что я нахожусь действительно в отеле? Это можно было узнать десятью другими способами…

А ну их всех к чертовой матери, я улетаю 204-м рейсом.

Больше в тот вечер ничего не случилось, если не считать звонка Пангсапа. Попросил зайти к нему домой.

Уже стемнело, но многие магазины были еще открыты, и в некоторых витринах меняли оформление: развешивали разноцветные флажки и выставляли портреты Представителя в золотых рамах.

Я вылез из повозки велорикши, не доезжая до дома на Клонг Чула Роуд, и пошел вдоль реки по вечерней жаре. Пангсапа принял меня немедленно:

— Информация, которой я располагаю, стоит пятьдесят тысяч бат.

Информация уже опоздала, но я об этом не сказал. Забавно запустить руку в фонды, выданные Ломэну на оперативные расходы, а потом посмотреть, как его за это отделают в Лондоне.

— Идет, — сказал я.

— Каким образом вы гарантируете мне эту сумму?

— Гарантия — мое честное слово.

— Вашего слова вполне достаточно.

Тут я понял — не надо было приходить. За такие деньги пустяки не продают, значит, у него очень важная информация, а мне она сейчас совсем ни к чему. Не хочу я впутываться в это дело.

Пангсапа мягко сказал:

— Три дня назад один из “профессионалов” переправился через Меконг в Таиланд и сегодня вечером прибыл в Бангкок.

— Кто?

— Куо. Теперь я не мог отказаться от задания.

У каждого профессионала — свой метод. Сорби — душитель; орудие убийства у него почти всегда нейлоновый чулок, редко — веревка. Сорби якшается с завсегдатаями ночных клубов европейских столиц. Они и снабжают его работой. О себе он говорит, что никому не подчиняется, половина его жертв — женщины, работодатели — богатые и важные господа, которым вдруг начинает грозить разоблачение. Сорби стоял за “Тайной голубой комнаты” (Париж, июнь 1964 года, об этом деле газеты трубили на первых страницах; жертва — мадам Латрель-Вуазэн) и за “Делом ангела автострады” (Милан, 1965 год, которое привело к отставке трех членов итальянского правительства). Человек, нанявший Сорби, разумеется оказался ни при чем. Это последнее дело вывело Сорби на политиков, и сейчас поговаривают, что за большие деньги он готов и на политические убийства.