– Трудно сказать, – отозвался Конан. – Смотри-ка лучше, где разбил себе палатку этот маг… Вдалеке от всех. Судя по всему, он замышляет какое-то нешуточное колдовство. Ведь это такое – я говорил тебе – колдовское место. А туранцы… Хондемир участвовал в заговоре против Ездигерда. Может быть, туранцы – союзники чародея.

– Откуда ты все это знаешь? – удивился Мансур. – И как мы узнаем, где они прячут Ишкалу?

– Сегодня вечером, попозже, – сказал Конан. – Я проберусь в лагерь и выясню все, что надо.

Мансур посмотрел на варвара, открыв от изумления рот: – Прокрасться в лагерь? Здесь же две тысячи воинов, и все охраняют колдуна и Ишкалу. Да ты и впрямь бесстрашный! Мне придется идти с тобой, а то Ишкала подумает, что я уступаю тебе в храбрости.

– Мансур! – нахмурился Конан. – Две тысячи воинов – это не шутка, не говоря уж о таком могучем колдуне, как Хондемир. Но есть одна мысль, которая внушает мне гораздо больший страх.

– Что может испугать такого героя, как ты? – спросил Мансур.

– Я боюсь, что мне придется еще одну ночь напролет слушать твои стихи.

За день осадная башня поднялась выше городских стен. Отряды специально отобранных рабов трудились под палящими лучами солнца; но вот зазвенел медный гонг, и сверху обрушился град метательных снарядов. Для зашиты строителей были подготовлены особые укрытия из кожи и других материалов, но вскоре эти жалкие сооружения превратились в ничто под непрерывным потоком камней, дротиков и стрел. Рабы так и полегли на месте – кто прямо на землю, кто в щебень, использовавшийся при строительстве как наполнитель между каменными глыбами. Стоял знойный день, и запах трупов мгновенно распространялся и в городе, и в лагере гирканийцев.

Бартатуя смотрел на происходящее с удовлетворением. Работы идут в точности по плану кхитайского инженера, и убыль рабов – в пределах намеченного. Если так пойдет, их должно хватить до конца строительства.

У него на глазах упавший с башни дротик сбил с ног раба. Покалеченный человек упал на груду тел, а на его место надзиратель, с головы до ног закованный в латы, сразу же поставил другого. Такие надзиратели со всех сторон окружали башню, и кроме доспехов их защищали широкие прямоугольные щиты, изготовленные рабами.

У основания башни стояло несколько конников – их целью было отстреливать рабов, которые попытаются сбежать со строительства. Эти воины сидели в седлах с натянутыми луками, жадно оглядывая местность. Выстрел по беглецу был желанным развлечением в скуке осадных будней.

– Не по душе мне такая война, – сказал вождь, сидевший на коне рядом с Бартатуей. Его смуглое, косоглазое лицо было изборождено шрамами. – Когда человек не может ездить верхом и стрелять по врагу, он не чувствует, что его предки рядом с ним. Так воевать, – он презрительно указал рукой на осадную башню, – это все равно что пахать землю!

– Но если мы хотим вести большие войны, – ответил Бартатуя, – придется и этому выучиться. Ничего! Вот когда возьмем этот город и поживимся всем, что там есть, – наши воины забудут, как скучали, осаждая его. В этом городе, – он указал на стены Согарии, – сокровищ побольше, чем все наши люди могут вообразить. Золото и жемчуг, шелка и пряности, и прекрасные женщины все для тех, кто силен и смел, – иди и бери! Почему всем этим должны владеть городские заморыши, если у нас вдоволь сил, чтобы взять это?

На суровом липе второго вождя расцвела широкая улыбка. Вот такие речи гирканийцы понимали!

– Ага, каган, уж когда все это будет в наших руках, всю скуку как рукой снимет, это точно! И все же – принюхайся, какой запашок идет от башни, да и из города тоже? Это запах смерти. Если чума начнется в городе – это не наша забота, а если у нас в лагере? В открытой степи, где воздух и вода чистые, нам такие вещи не страшны. А здесь, среди этой вони, мы за половину луны потеряем половину наших людей!

Бартатуя озабоченно кивнул:

– Мудрые слова, друг мой! Сегодня ночью я пошлю рабов, чтобы они облили тела убитых маслом и подожгли. Так мы расчистим себе место для работы, а весь дым уйдет в город. Если там начнется мор, мы узнаем об этом – они будут перекидывать трупы через стены. Если это будет действительно страшная зараза… – Он подумал несколько мгновений, потом пожал плечами: – Что ж, придется сжечь город. Это лучше, чем дать чуме распространиться среди нас. После пожара уцелеет еще немало золота. И потом будут еще другие города.

Узкие глаза второго воина блеснули.

– Нет нужды в таких крайних мерах, Учи-Каган. Позволь рассказать о том, как поступил мой достопочтенный прадед, когда брал город Хонг-Ну, в северном Кхитае. Дела шли примерно так же, как здесь, и в конце концов в городе начался мор. Конечно, никому из города не позволяли подойти к гирканийским силам – ни мужчине, ни женщине, немедленно стреляли.

Через некоторое время старейшины города запросили мира. Мой предок приказал жителям немедленно покинуть город и унести своих мертвых с собой. Они прошли пол-лиги; там их окружили конные лучники. Потом он послал рабов в город, посмотреть, не остался ли там кто живой или мертвый. Потом этих рабов послали туда же, где находились горожане. И всех их расстреляли из луков с безопасного расстояния. Потом орда прождала полную луну, пока утварь и вода не перестанут нести в себе заразу, и войско чума так и не затронула. Разве это не умный выход из положения?

Бартатуя от души расхохотался и похлопал собрата-кагана по плечу:

– Если бы все мои друзья давали столь же разумные советы! Вот так точно мы и поступим, если дело дойдет до мора!

Его сердце радостно билось. Совет был хорош, но особенно хорошо было обращение. Этот человек назвал его Учи-Каганом – верховным вождем! Впервые один из его сподвижников называл его так, и сподвижник этот был самым сильным из каганов Востока. Выходит, его признали величайшим военачальником всех гирканийцев! Конечно, должно пройти еще некоторое время, прежде чем они поймут, что и в мирное время он должен быть их верховным владыкой. Прежде, правда, такого не бывало. У них и понятия такого нет – верховный царь. Значит, появится. Уже появляется. Он посмотрел на осадную башню и улыбнулся. Предвечное Небо дало им понять, что он, Бартатуя, – его возлюбленный сын!

Кхитайский мастер подъехал к ним верхом на верблюде. Лошадь кагана фыркнула, испугавшись зловонного животного, но он удержал ее, натянув поводья. Кхитаец был всего лишь инженером, но он был ценным человеком, и Бартатуя подумывал уже создать под его началом особый корпус инженеров и мастеров земляных работ для будущих войн.

– Приветствую тебя, каган, – воскликнул кхитаец.

– Приветствую тебя, Сун Цзи. Осадная башня строится в срок, как ты обещал. Я доволен.

– Вся моя жизнь – к услугам моего кагана, – ответил кхитаец. В устах кого-то другого эти слова звучали бы раболепно, но кхитаец даже в это мгновение выглядел высокомерным. Цветистая учтивость была лишь привычкой, свойственной его племени.

Но кагану не было дела до того, смирно или важно ведет себя его слуга, – лишь бы дело было!

На мгновение он с грустью вспомнил Конана. Он бы сделал из него такого воина, которому, кроме самого Бартатуи, не было бы равных в мире. Этот Конан стал бы генералом, главнокомандующим, правителем царства. Может быть, даже его, Бартатуи, другом. Почему же он позволил себе такое – напасть на женщину кагана? Другое прегрешение он бы ему простил – почти всякое. Но это…

– Сейчас работа пошла хорошо, каган, – продолжил Сун Цзи, – у рабов, тех, что уцелели, уже есть опыт, и за ночь мы могли бы хорошо продвинуться, если у нас будет освещение. Это позволит ускорить первый штурм города.

Бартатуя взглянул на горы трупов по обеим сторонам осадной башни:

– Хорошо, мастер, будет тебе свету столько, что хватит всей вашей команде.

Его косоглазый спутник залился хохотом.

Костер из трупов бросал кровавый отблеск на стены Согарии. Облако зловонного черного дыма поднималось над осадной башней, рассыпая темно-красные искры. Прекрасный город ныне походил на ад, как его описывают некоторые философы и религиозные секты.