Это предложение застало меня врасплох. Я задумался, почему он это делает.

— Он не хочет вывозить свое добро?

— Угадал. Не советую соглашаться. Сто пятьдесят лет там копилась всякая рухлядь.

— Старые газеты? Книги с пожелтевшими страницами? Полный чердак сундуков?

Она театрально вздохнула:

— Так ты из этих! Ладно, забирай дом со всем старьем. Знаешь, я даже сама заплачу Белчеру за обстановку. Мой тебе подарочек.

— Спасибо, — сказал я.

Двадцать седьмое выпало на субботу. Три часа я отвечал на те же самые вопросы, что задавали мне везде. Я планировал выехать в Коул-Крик в понедельник рано утром. Моя мебель отправилась на склад, я собирался захватить с собой только несколько чемоданов с одеждой, пару ноутбуков и кучу любимых ручек (я боялся, что «Пилот» перестанет их выпускать). Я уже выслал риелтору книги, которые изучал, чтобы она подержала их у себя. Ящик с инструментами отца Пэт стоял под задним сиденьем в машине.

Во время ленча миссис Гунн сообщила мне, что Джеки Максвелл завтра выходит замуж. Я улыбнулся, изо всех сил стараясь казаться утонченным и интересным, и попросил ее передать Джеки, что я купил дом в Коул-Крик и собираюсь провести там лето — за работой над новой книгой, — и если Джеки ищет работу, вакансия до сих пор открыта. Она даже может выехать со мной в понедельник утром.

Миссис Книги-на-Халяву улыбнулась так, что я понял, что мой поезд ушел, но любезно согласилась передать Джеки мои слова.

В субботу после обеда я как раз запихивал носки в большую спортивную сумку, когда в дверь громко и торопливо постучали. Звук был настолько требовательным, что я поспешил вниз.

Распахнув входную дверь, я лишился дара речи.

На пороге стояла Джеки Максвелл в подвенечном платье. Фата покрывала, кажется, полтора акра темных волос. Когда я видел ее в прошлый раз, волосы едва доходили ей до уха. Неужели они так быстро растут? Может, какая-то генетическая особенность? И перёд ее платья... в общем, там она тоже выросла.

— Вам все еще нужен помощник для исследований в Коул-Крик? — спросила она таким тоном, что я не решился задать ни одного вопроса.

— Да, — ответил я.

Джеки ходила по веранде взад-вперед и зацепилась за что-то платьем. Она со злостью дернула подол — я услышал, как рвется ткань. Это звук заставил ее злорадно улыбнуться.

Я вам вот что скажу: я никогда, никогда в жизни не хотел бы разозлить женщину настолько, чтобы она улыбалась, услышав, как рвется ее подвенечное платье. Лучше б я... Честно говоря, я сделал бы что угодно, лишь бы не вызвать такого гнева, какой полыхал сейчас в глазах мисс Максвелл.

Или церемония уже закончилась и она теперь — миссис Кто-то Еще?

Так как я очень хотел жить, я не стал задавать вопросов.

— Во сколько завтра мне быть здесь?

— Восемь утра не слишком рано для вас?

Она раскрыла было рот, чтобы что-то ответить, но платье снова зацепилось. На этот раз она не стала дергать. На этот раз ее лицо исказила ухмылка, от которой мне сделалось страшно, и она очень, очень медленно потянула за подол. Звук рвущейся ткани висел в воздухе несколько секунд.

Я с радостью отступил бы в дом и запер дверь, но слишком сильно боялся.

— Я приду, — сказала она, повернулась и зашагала прочь. Ее не ждала никакая машина, а так как в радиусе нескольких миль от моего дома нет никаких церквей, то я просто не представляю себе, как она сюда попала. Она свернула на тротуар, который тянулся вдоль улицы, и пошла дальше. Поблизости не было видно ни детей, ни зевак. Никто не высунулся посмотреть на одинокую женщину в подвенечном платье. Я решил, что они все напуганы не меньше моего.

Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, потом вошел в дом и налил себе двойную порцию бурбона.

Могу с уверенностью утверждать, что я несказанно рад тому, что это не я ее так разозлил.

Джеки

Я решила, что никогда никому не расскажу, что произошло между мной и Керком прямо перед свадебной церемонией. Органист играл марш, тот, под который я должна была идти по проходу между скамьями, Дженнифер по другую сторону двери дергала за ручку и шипела на меня, но я не двигалась с места. Я сидела, а подвенечное платье пенилось вокруг меня и, кажется, жило своей жизнью (я приминала его, а оно, как дрожжевое тесто, вновь поднималось). Я сидела и слушала слезливую историю Керка.

Слезы были его, не мои. Не знаю, чего он от меня ожидал. Неужели он и вправду думал, что я сделаю, как он просит, и «прошу» его? Что я сотру поцелуями его мужские слезы, скажу, что очень люблю его, пятое-десятое, потом пойду к алтарю и стану его женой?

Да, верно. Как его жена, я по закону буду нести ответственность за половину долгов, в которые он влез.

Нет, спасибо. Тот факт, что он пустил по ветру все мои сбережения и мизерное наследство, доставшееся мне от отца, и теперь единственное мое имущество — это одежда, камера и папины книги, кажется, совсем его не беспокоил. Керк держал меня за руки, хлюпал носом и твердил, что все вернет. Клялся в этом. Могилой своей матери. Он клялся горячей любовью ко мне, что вернет все до последнего цента.

Это одна из странностей любви. Когда твой любимый человек плачет, твое сердце тает. Но когда плачет кто-то, кого ты не любишь, ты смотришь на него и думаешь: ну зачем ты говоришь мне все это?

Именно это я и чувствовала, глядя на то, как рыдает Керк: ничего. Ничего, кроме гнева, — меня бесила его самоуверенность и то, как он обманом вынудил президента местного банка (своего двоюродного братца) помочь ему обчистить меня.

— Это все для твоего блага. Тыковка, — говорил он. — Я все это для тебя сделал. Для нас.

Интересно, когда он собирался мне рассказать? Если бы не череда случайностей, я бы узнала о том, что мой банковский счет пуст, только после свадьбы. И что бы я тогда смогла сделать?

Кстати, что я смогла бы сделать, если бы не вышла за него? Подать в суд? Отличная идея, ха-ха. Папаша Керка — судья. Мое дело угодило бы в руки моего «почти тестя». Или одного из его дружков по гольфу.

Нет. Единственное, что мне остается, — это рвать когти. Как можно дальше от Керка и его проклятой родни! Вчера мама Дженнифер со смехом рассказывала о том, что Форд Ньюкомб передавал мне, что вакансия его личного помощник до сих пор открыта, что в понедельник он уезжает в Коул-Крик и я могу отправиться с ним. Тогда я только улыбнулась и покачала головой. Сейчас, глядя на Керка, который пускал сопли и умолял простить его, я решила принять предложение Ньюкомба.

Из маленького помещения, где невестам и подружкам невест полагалось хихикать в счастливом предвкушении, вела на улицу задняя дверь. Я выскочила в нее, вытащила из газона высокую дождевальную установку и продела ее между ручками, чтобы выиграть хоть какое-то время, прежде чем Керк погонится за мной.

К тому времени как я добралась до дома Ньюкомба (такого скромного и заурядного, что в городе говорили: «Он что, прикидывается бедным? Делает вид, что такой же, как мы?»), я ненавидела это огромное пышное платье. И еще я ненавидела наращенные волосы, на которые меня подбили Эшли и Отем. И особенно я ненавидела бюстгальтер с подушечками, который они на меня нацепили.

Я видела, что Ньюкомб умирает от желания задать мне тысячу личных вопросов, но я не стала ничего ему объяснять — и в будущем тоже не собиралась. Я хотела, чтобы наши отношения остались чисто деловыми. Хорошо, что он не красавец: в отношении сексуально привлекательных мужчин Лорена Боббитт [4]— просто мой кумир.

После разговора с Ньюкомбом я отправилась к небольшому съемному домику, где мы раньше жили с папой. Дом принадлежал папаше Керка — собственно, так мы и познакомились. Там я наконец стянула ненавистное платье и переоделась в джинсы и футболку, распихала свои немногочисленные шмотки и другие пожитки по затертым спортивным сумкам и полиэтиленовым пакетам и упаковала драгоценную камеру. Я понимала, что время работает против меня. Моим подружкам не составит труда меня найти, а когда это случится, они окажут мне такую «дружескую поддержку», что я, может, даже соглашусь еще раз поговорить с Керком.