Дома и сараи на прелестных зеленых холмах и в долинах смотрелись тек живописно, что правый указательный палец у меня аж зудел от желания нажать на кнопку открытия объектива.

— Как тебе вид? — поинтересовался Ньюкомб.

— Красота! Я бы хотела поснимать... — Я жестом показала, что хотела бы заснять вот это все.

— А-а, так в той большой черной сумке камера и причиндалы к ней?

— Ага, — ответила я.

Однако он больше ни о чем не стал спрашивать. Плохо дело. Я бы с радостью побеседовала с ним о фотографии. А потом у меня возникло ощущение дежа-вю.

— Мы что, уже подъезжаем? Мне кажется, я раньше видела эти места. Вон! Тот мост. По-моему, я его вспоминаю.

Мост представлял собой старую стальную конструкцию с деревянным дырявым «днищем».

— Верно, — отозвался Ньюкомб. — Еще пару миль — и мы в Коул-Крик.

— А вы хорошо запоминаете направление, — бросила я пробный камень.

Комплимент вызвал у него легкую улыбку.

— Ага, Пэт говорила... — пробормотал он и осекся. Ему не надо было пускаться в объяснения, кто такая Пэт. Всем его читателям приходилось пробегать глазами длинные слезливые благодарности; которыми он сопровождал каждую книгу. Ее смерть прогремела на всю страну. Я видела его фото с похорон. Он выглядел как человек, которому расхотелось жить.

— Налево. Здесь поворачивайте налево! — внезапно сказала я.

— Это не... — буркнул он и тут же резко рванул руль влево. Мы заложили вираж на двух колесах.

Мне страшно польстило, что он послушался меня, а не карту в своей голове. Мы ехали по дороге

вдоль ручья, такой узкой, что он держался ближе к центру, чтобы нависающие деревья не поцарапали краску на машине. Может, мне следовало бы побеспокоиться о встречном транспорте, но я почему-то не беспокоилась.

На склонах у нас над головой стояли дома, которые не перестраивались, наверное, с 1900-х годов. Тут и там возле них виднелись пятачки, заваленные ржавеющими машинами, старыми холодильниками и стиральными машинами. На верандах в неприличном количестве громоздились оцинкованные корыта и цветастые детские машинки — яркий контраст с выветренной древесиной и сочной зеленью.

Внезапно деревья расступились, и я словно увидела ожившую фотографию из книги «Наше забытое наследие». Если это Коул-Крик — а я уверена, что это именно он, — тогда в нем нет ничегошеньки современного. Старые дома по обе стороны улицы, казалось, разваливались на глазах. В немногочисленных витринах виднелись вещички, от которых восторженно забилось бы сердце любого киношного костюмера.

В центре города на прелестной маленькой площадке высилась большая белая эстрада. Этот скверик был создан для того, чтобы в субботу после обеда прохаживаться здесь и слушать любительский квартет. Я так и видела дам в длинных юбках с широкими поясами и закрытых старомодных блузках.

— Ух ты, — прошептала я. — Ух ты... Ну ничего себе!

Ньюкомба, кажется, увиденное повергло в тот же благоговейный трепет. Он сбавил ход и таращился на старые дома так же, как я.

— Как думаешь, Джеки, это здание суда?

Напротив прекрасного миниатюрного скверика стояло большой кирпичное здание с двумя колоннами на фронтоне.

— «Здание суда Коул-Крик», — прочитала я надпись на небольшой медной табличке у двери. — «1866 год». Построено сразу после войны!

Ньюкомб еще сбавил скорость — машина теперь почти ползла по улице. Он разглядывал дома по обе стороны от здания суда. Слева за неширокой аллейкой стоял маленький домик в викторианском стиле с закругленной верандой. Это и есть тот дом, что он купил?

Справа, через дорогу от здания суда, непроходимой стеной стояли высокие деревья. Я предположила, что они закрывают пустующее место. Дальше слева стоял еще один викторианский особнячок — не в таком хорошем состоянии, как первый, но зато с прелестным балкончиком наверху.

— Вот он, — сказал Ньюкомб и остановился. Ура! Я уже продумывала, как бы мне завладеть спальней наверху, с балкончиком. Но едва я раскрыла рот, чтобы начать кампанию, как поняла, что Ньюкомб не смотрит на маленький викторианский домик. Он достаточно проехал вперед, чтобы открылся вид на то, что я посчитала «пустующим участком» по другую сторону дороги. Я проследила за его взглядом.

Близко посаженные деревья окружали участок площадью акра в два и делали пространство уединенным, замкнутым. В центре высился величественный благородный особняк в стиле королевы Анны. Он напоминал свадебный торт из веранд, балкончиков и башенок. На первом этаже крытая галерея огибала дом с трех сторон, арки гнутого дерева поднимались от перил к крыше, — кто-нибудь, держите меня, я сейчас грохнусь в обморок! На втором этаже имелась башенка, под самой ее крышей — остроконечной, с маленьким флюгером — уместился балкон с закругленной балюстрадой.

Окна с витражными стеклами, некоторые — стрельчатой формы. Я насчитала по меньшей мере четыре двускатные крыши, под которыми имелись балконы со стеклянными дверьми.

Некогда дом красили в яркие цвета, но теперь краски выцвели до светло-серого и лавандово-голубого.

Вне всяких сомнений, это был самый прекрасный дом, какой я только видела в жизни!

Форд

Я в жизни не видел более отвратительного дома.

Он напоминал гигантских размеров свадебный торт из веранд, балконов и башен. Куда ни глянь, виднелись то маленькая крыша, то еще один крохотный бесполезный балкончик. Все было в бессмысленных украшениях. Окна, кажется, служили единственной цели — добавить еще больше декора этому несуразному строению. Лучи послеобеденного солнца отражались от стрельчатых окон, подсвечивали витражи с изображениями животных и птиц.

Даже в лучшем состоянии дом выглядел бы чудовищно, но о лучшем состоянии и речь не шла: он разваливался на глазах. Три водосточных желоба держались на кусках перевитой проволоки. Пара стекол была закрыта мазонитом. Я видел растрескавшиеся перила, рассохшиеся рамы и полусгнившие полы балконов.

А еще эта краска — точнее, ее отсутствие! Какого бы цвета дом ни был изначально, солнце, ветер и дождь за сотню с лишним лет сделали его серо-голубым и унылым. Тут и там краска вообще пооблупилась...

Я свернул на заросшую сорняками подъездную дорожку и не поверил своим глазам: газоны вокруг дома подстрижены, но старые клумбы по колено в сорняках. Я заметил расколотую купальню для птиц и старую беседку, где сквозь щели в выложенном плиткой полу пробивались лозы дикого винограда. За деревьями виднелись две покосившиеся скамейки: у них недоставало по половине ножек.

Нет, все-таки эта чертова история не настолько заинтриговала меня, чтобы жить в развалинах! Я повернулся к Джеки, намереваясь извиниться и сказать, что мы найдем отель где-нибудь неподалеку, но она уже вылезала из машины с непостижимым выражением на лице. Наверное, шок, подумал я. Или ужас. Я прекрасно понимал ее: от одного взгляда на это место мне самому захотелось убежать. Но Джеки вовсе и не думала убегать — напротив, она в мгновение ока взбежала на крыльцо и стояла теперь у двери. Я практически выпрыгнул из машины, чтобы поспеть за ней. Надо предупредить ее, что тут, судя по всему, небезопасно.

Она стояла на веранде и оглядывалась по сторонам. На веранде умещалось не меньше пятидесяти предметов мебели: потертые плетеные кресла с грязными, выгоревшими подушками, полдюжины миниатюрных сетчатых столиков, на которые можно было поставить разве что чашку с чаем — или стакан шипучки с сарсапарелью.

Джеки, кажется, также потеряла дар речи, как и я. Она положила ладонь на крышку старого дубового шкафчика.

— Это ледник, — проговорила она странным тоном, который заставил меня присмотреться к ней повнимательнее.

— Как тебе местечко? — осведомился я.

— Это самый красивый дом, какой я когда-либо видела, — тихо ответила она, и от неподдельного восхищения в ее голосе я застонал.