Рафаэль решительно заставил свои мысли сойти с давно проторенного пути, молча проклиная брата и женщину, которую начал любить. Каким же он был дураком! Острая боль пронзила его руку, и Рафаэль, удивленно посмотрев вниз, обнаружил, что смял в руке оловянную кружку так, что острые металлические края вонзились в его ладонь. Резко вскочив на ноги, он швырнул покореженную кружку, и она запрыгала по каменистой земле. Яркие капли крови оросили его рубашку и брюки.

— Вы поранились, — спокойно заметил Рамон и, не дожидаясь возражений, перевязал руку Рафаэля. Забавно, но боль на самом деле помогла облегчить его душевную агонию!

Рафаэль покорно позволил юноше промыть и забинтовать порез. Довольно скоро дождь прекратился и выглянуло солнце, обжигая землю и высушивая дорогу. Лошади и люди снова двинулись усталым строем. Нападай и беги, изнуряй французов и иди дальше, снова и снова. Дни и недели давно смешались в бесконечное мутное пятно. Успех был близок, Рафаэль почти чувствовал его и стремился к нему с мрачной решимостью.

Весна плавно перетекла в лето, и дожди превратили дороги в непроходимые болота, жадно засасывающие повозки и лошадей. В штате Нуэво-Леон французы в очередной раз сдали Монтеррей, но Базен не упомянул императору, что потеря Монтеррея, с его богатым, занимающимся коммерцией населением, будет означать потерю семи миллионов песо для и без того обедневшей мексиканской казны. Максимилиан лежал в лихорадке в Чапультепеке, но поднялся, чтобы сопровождать Карлоту на первом этапе ее путешествия в Европу. Императрица выиграла битву с императором против отречения, и Макс позволил ей вернуться во Францию, чтобы умолять Наполеона. Последнюю ночь они провели вместе в Чапультепеке, и в четыре часа утра девятого июля кортеж из карет, колясок и груженных сундуками повозок отправился в путь под охраной отряда императорской кавалерии.

Когда процессия растянулась по плато, солнце уже поднималось за вулканом Попокатепетль. Это был один из тех прозрачных, ярких мексиканских рассветов, что так вдохновляют поэтов и художников. Ряды кактусов, омытые недавними дождями, блестели серебром в утреннем свете, а маисовые поля превращались в колышущиеся ленты золота, но для Макса и Карлоты эта красота поблекла, потому что их глаза были затуманены слезами. Когда они расстались в Ахотле, маленькой деревушке в двадцати милях от столицы, Макс совершенно потерял самообладание, и его пришлось поддерживать, чтобы он мог добраться до кареты.

В пятницу, тринадцатого июля, императрица отплыла из Веракруса в Европу.

— Думаете, Наполеон пообещает еще денег и солдат? — спросил Рамон Рафаэля, когда они услышали новости, и с облегчением увидел, как тот отрицательно качает своей темной головой.

— Нет. В следующие несколько месяцев мы увидим, как французы уходят из Мексики.

И действительно, в августе послы и официальные лица стали перебираться из Мехико в Веракрус. Наполеон отказал мольбам Карлоты, и она отправилась в Ватикан упрашивать папу. Хуаристские партизаны действовали теперь везде, и армия el presidente подходила все ближе и ближе к столице. Хуарес был в Чиуауа, потом в Сакатекасе. Порфирио Диас бежал из тюрьмы в Пуэбле и вернулся в свою провинцию Оахака, чтобы возглавить большую армию. Потом пал Тампико и Гвадалахара, и сеть ловушки затянулась еще сильнее.

В октябре в Мексику пришло известие, что Карлота в Европе была объявлена сумасшедшей и перевезена в Мирамар где за бедной императрицей ухаживал ее брат, а в Мексик французский двор переехал в Орисабу.

В то время как Рафаэль со своими людьми праздновал победу в недавнем сражении, его нашел посыльный из Сан-Луиса.

Двери бара стояли открытыми, чтобы свежий ветер очищал воздух от летающих насекомых и запаха немытых тел и перегара. Стоя, облокотившись на грубо сколоченную барную стойку, Рафаэль держал в руке наполовину пустой стакан текилы и с нарастающим весельем слушал историю о двух сестрах, явно сочиненную одним из его сержантов.

Когда кто-то тронул его за плечо, он раздраженно дер пул им, желая дослушать рассказ до конца, но посыльный был настойчив.

— Secor! Рог favor — un mensaje…

— Послание? От кого? — Полуобернувшись, Рафаэл окинул человека пристальным взглядом, надеясь, что это не от Диаса. Он только что скакал двадцать часов, которые закончились ожесточенной схваткой с французскими солдатами за небольшую деревушку, которая оказалась малозначительной, когда они завоевали ее.

— Послание от Хорхе из Каса-де-Леон.

Хорхе? Старик не общался с ним ни разу за все годы после его отъезда, хотя Рафаэль знал, что он остался верен ему. Когда посланец, запинаясь, повторил сообщение, стакан с текилой был с грохотом поставлен на стойку и забыт.

Аманда и ребенок — его ребенок, как утверждал Хорхе. Dios! Как поверить этому после ее письма, сообщающего, что она хочет остаться с Фелипе? Но Хорхе не глуп и не стал бы лгать.

— Почему это сообщили только сейчас? — набросился Рафаэль на посланца. Впрочем, возможно, виновата проклятая война: не вылезая из седла, он переезжал из одного места в другое, нигде не задерживаясь надолго. Сколько же он не видел ее?

— Они в опасности, сеньор, в большой опасности. Хорхе говорит, что вы должны немедленно приехать, — нервно произнес посланец, теребя в мозолистых руках свою шляпу. — Хорхе полагает, вам не следовало вмешиваться в то, чего вы не могли изменить, до настоящего момента, когда сеньора в опасности.

— Возраст ребенка?

Мужчина пожал плечами:

— Он родился в августе — это я помню, потому что тогда был праздник. Все подумали, что французы могут уйти. Я находился с моим братом, когда пришла эта новость, и его жена отправилась в большой дом, чтобы ухаживать за сеньорой.

Как долго! Должно быть, это случилось тогда, когда он виделся с ней в Куэрнаваке, хотя она ничего не сообщила ему. Если бы он узнал, то немедленно приехал бы за ней. А теперь и она и ребенок в опасности, более серьезной, чем если бы они были с ним, потому что Фелипе постарается их уничтожить.

Негромкое гуканье донеслось с расстеленного на полу одеяла, и Аманда с усталой улыбкой повернулась к сыну. Он был хорошим ребенком и редко плакал, за что в свете сложившихся тяжелых обстоятельств она была чрезвычайно благодарна. Он размахивал кругленькими кулачками, а когда увидел мать, к радостному воркованию прибавилось яростное брыкание ножками.

Взяв на руки, Аманда, поддавшись инстинкту, обняла его насколько возможно крепко. Фелипе снова приходил в ее комнату. Его ненависть к ребенку с каждым днем становилась все сильнее, и на этот раз он сообщил Аманде, что отсылает его.

— Я не потерплю бастарда в этом доме — мне не нужно постоянное напоминание о его бандите-отце и шлюхе-матери, — сказал он холодным, ничего не выражающим голосом, который казался даже более зловещим от отсутствия эмоций. — Бастард от бастарда — довольно иронично, ты так не думаешь?

— Вы не хотите знать, что я думаю, дон Фелипе, — бросила в ответ Аманда. — И вы не заберете у меня моего сына.

— Я сделаю именно то, что захочу, и ты не сможешь мне помешать. Тебе еще надо радоваться, что я не оставляю его в пустыне.

— У меня нет никакой уверенности, что ты так не поступишь. — Аманда сделала глубокий вдох, стараясь сохранить самообладание. Она должна оставаться спокойной, должна постоянно быть начеку. Разве не удавалось ей это все последние девять месяцев? Девять месяцев ежедневного страха и оскорблений. Боже, Фелипе просто впал в бешенство, узнав, что она беременна, и только осознание того, что убийство будет трудно объяснить Карлоте и императору, спасло ее.

— Может быть, ты умрешь при родах, — часто насмехалась Консуэла и с удовольствием рассказывала ужасные истории о страданиях и даже смерти. Хотя Аманда не подавала виду, что слушает свою мучительницу, по ночам, оставаясь одна, часто плакала.

Но ожидание закончилось, и ее сын появился на свет, а теперь Фелипе собирался избавиться от младенца. Аманда опустила глаза на ребенка на своих руках, и у нее сжалось сердце, когда она узнала черты Рафаэля в густых темных волосиках, в глазах, уже приобретающих золотистый оттенок, и характерной линии подбородка.