Мелькает вопрос законности проведённого мероприятия, но тут же отметаю его в сторону. Пусть заявит, если захочет.

Только захочет ли?

Чего вообще он захочет?

Всё гоняю по кругу в голове, от виска к виску хаотичными импульсами, и ничего не делаю. Ухожу. Возвращаюсь. Разглядываю потолок. Жду.

Пусто вокруг становится до зубного скрежета. Не хватает. Привык не один.

Как и не привык разгребать дерьмо своими руками, не Ларри. Не привык и не думал, что сам буду носиться со снятыми мерками, чтобы заказать гроб точно под рост. Что сам буду копаться в истории болезни и выяснять, где похоронена сестра Кая. Как она похоронена. Чтобы рядом, если вдруг он когда-нибудь захочет…

Потираю переносицу пальцами.

Не приходит, но жду.

Жду, и только на третьи сутки, когда я возвращаюсь из студии, натыкаюсь на грязные, сброшенные посреди коридора кеды. И свет, кажется, везде горит.

Уголки губ ползут вверх, но сглатываю улыбку, убираю её с лица и нарочито медленно, стараясь производить как можно больше шума, раздеваюсь, с грохотом зафутболив ботинки в угол.

Прохожу вперёд, к ставшему мне уже родным дивану, ибо совершенно не тянуло спать на кровати в гордом одиночестве, и собираюсь позвать его, как сам появляется в дверях ванной. Держит в руках свою зубную щетку, обогнув меня, как мешающую табуретку, скидывает её в расстёгнутую спортивную сумку, брошенную около диванной спинки.

Кажется мне совсем чужим. Не моей маленькой деткой. Не сукой, которая воткнула мне лезвие в ногу и забиралась сверху, чтобы как следует объездить.

Этого Кайлера я не знаю.

Равнодушный, с холодными пустыми глазами, которые, если не присматриваться, кажутся мёртвыми. Матовыми.

Сглатываю.

– Привет.

Игнорирует. Пропадет в спальне, слышу, как роется в шкафу.

Так, значит, да.

Прохожусь языком по пересохшим губам и прикусываю язык, чтобы не ляпнуть чего лишнего.

– Что ты делаешь?

На этот раз меня удостаивают ответом. Удостаивают холодной, брошенной прямо в рожу рубленой репликой. Равнодушной, как и его осунувшееся лицо с проступившими скулами.

– А на что похоже?

Уходит на кухню, не показывается несколько минут, и я иду следом.

Стоит, склонившись над включенным ноутбуком, и клацает мышкой.

– Поговори со мной.

И, разумеется, даже бровью не ведёт. Полный игнор.

Хорошо. Ладно.

Подхожу ближе и просто закрываю бук, пальцами прижимаю экран к клавиатуре, и он, было дёрнувшись, передумывает. Пожимает плечами и, вытащив блок питания из розетки, отпихивает мою кисть, забирает ноут. Уносит в комнату, всё в ту же сумку.

Белая вытянутая коробка с телефоном валяется посреди кухни. Отчего-то около плиты, не долетела бы, если бы просто спихнул.

И как-то заторможено всё, заморожено внутри. Не чувствую ни тревоги, ни куда более привычной мне злости. Вообще ничего не чувствую, даже понимая, что плохо всё. Плохо, и он планомерно собирает вещи.

Вернувшись и присев на спинку дивана, вижу, как упихивает к остальным вещам мою толстовку и пытается застегнуть молнию. Штопанный-перештопанный, изодранный рюкзак лежит рядом.

Вижу и не верю, что он уйдёт. Что вот так просто сможет от меня уйти, вежливо кивнув на прощание.

Снова пробую.

– Не тупи, Кай.

Согласно кивает, как шарнирная игрушка, и не отвлекается от своего занятия даже для того, чтобы просто посмотреть на меня:

– Угу.

Поднимается на ноги, оглядывается по сторонам и, заприметив свои конспекты, брошенные прямо на полу перед телевизором, сгребает тетради в стопку.

– Куда ты пойдёшь?

– Ты же обещал снять мне квартиру.

Издёвки в голосе столько, что щёки вспыхивают, как от хорошей затрещины. Как если бы приложил мордой об пол, как если бы…

Одна фраза. Только одна, а у меня внутри всё по швам трещит. Среди натянувшихся белых ниток отчётливо проступает рвущаяся из-под контроля паника.

Уйдёт?

Продолжаю не верить, продолжаю просто ждать, отстранённо наблюдая за тем, как пытается запихнуть свою макулатуру в боковой карман. Наконец справляется и волоком тащит сумку в коридор, к своим брошенным кедам. Забирается в них и, присев на корточки, принимается за шнуровку.

Его пальцы не дрожат. Не дрожат в отличие от моих, насмерть впившихся в грубые прорези карманов на джинсах.

– Скажи, что мне сделать.

Затягивает на узел и болтающиеся концы шнурков заталкивает за язычок. Поднимает голову, прежде чем взяться за второй.

– Что тебе сделать? – переспрашивает, и больше всего сейчас я боюсь именно этого ровного голоса. Ни единой эмоции. Так не угадаешь, где именно наёбка.

Отвечаю осторожно, как провалившийся под лёд по-пластунски движется к берегу, гадая, выдержит или нет.

Выдержит или нет…

– Да. Что ты хочешь?

Меняется в лице, и тут же понимаю, что нет. Не выдержит.

– А ты так и не понял, да? Не всё покупается, Лэшер.

Но оживает как-то вместе с этим выпадом, оттаивает и продолжает говорить даже с какой-то жалостью. Жалостью, которую не пытается скрыть, замаскировать под что-то, приукрасить, спрятав за упаковку с бантиком.

Нет.

Жри так, без подарочной фольги.

– Ты должен был сказать мне. Должен был вообще не трогать эту херову трубку. Но ты испугался, да? До уссачки испугался того, что я съеду с катушек, и твоя чистенькая, отмытая детка снова скатится в ёбаное дерьмо? Испугался, что не уследишь за мной?

– Я…

– Пасть заткни и слушай. Ты думал не обо мне. Ты думал, блять, о том, что удобно твоей заднице. Тебе ёбаных двадцать шесть лет, а ты думал, что я не узнаю?! – срывается на крик, и я всей своей жалкой душонкой надеюсь на то, что наорёт на меня, ёбнет пару раз для острастки, но останется.

Отпихнёт и вернётся в комнату. Запрётся в ванной, по дороге послав меня на хуй.

Останется.

– Я не знал, как. Я не смог, понятно тебе? Не смог после всего, что… – Запинаюсь и тут же проклинаю себя за это, потому что мальчишка рассматривает это по-своему. Щурится и уже делает выводы.